Воля под наркозом - Михаил Серегин

– Более того тебе скажу, уважаемый Михаил Александрович большинство своих экспериментов, проведенных в этих стенах, старательно записывал на пленку. Я на днях просмотрела на досуге несколько кассет, очень занимательно.

Катя подошла, держа в руках шприц, наполненный прозрачной жидкостью, и ватный шарик.

– Э, э! Погоди-ка! – сказал я. – Раз уж мы тут так разоткровенничались, скажи, так за что Мишку-то? Это ж твоя работа?

Она ногой подвинула стул ближе к моему креслу, села на край.

– Скажем, не только моя, но это не важно. Да что ты так разволновался, скажу, чего уж там. У Михаила Александровича совесть внезапно проснулась, может, сон какой плохой увидел. В общем, приехал однажды и заявил, что намерен бизнес прикрыть, а потом, может, и во всех грехах покаяться. Ну, мы его кое-как скрутили и… Только больно прыткий оказался, удрал, не дождавшись завершения. Так что суждено теперь некогда гениальному ученому Колесову до конца своих дней вести растительное существование.

Катя заразительно зевнула, протерла мне вену, в воздухе запахло спиртом. Я попытался увернуться от иглы.

– Ну-ну, не дергайся. Больно не будет, разве что немного. Оглянуться не успеешь, уже будешь как новенький. Обещаю с тобой заново познакомиться. Интересно, как отнесется ко мне новый Ладыгин?

Я ощущал, как препарат, введенный Катей, заструился по венам. Катя понаблюдала за моей реакцией, отложила пустой шприц.

– Ну что, поехали?

Она зашла за кресло, послышался щелчок, еще один. Я прислушался к своим ощущениям. Пока препарат действовал как слабый наркотик, заставляя меня разом испытывать букет противоречивых чувств.

– А я думал, ты мне зубы заговаривать будешь, – признался я заплетающимся языком.

– Обязательно, – пообещала Катя откуда-то из-за спины. – Но это позже. Здесь точность нужна, как у нейрохирурга. Слова – великая сила, но одними словами точности не добьешься. Мне нужен определенный Ладыгин, без побочных эффектов и неожиданностей.

Раздался следующий щелчок, моя голова внезапно наполнилась шорохом, сухим потрескиванием, постепенно сливающимся в один тонкий протяжный звук. Мне вдруг стало страшно. Все остальные эмоции отошли на второй план, а затем исчезли вовсе. Смертельный, животный ужас наполнил все мое существо, заставил трепетать каждый нерв, каждую клеточку. В голове что-то засвистело, и это пугало еще больше. Свист становился все выше, выше, пока почти не перестал быть слышен.

Дальнейшее плохо сохранилось в моей памяти. Оглушенный, я почти ничего не воспринимал из происходящего. Помню только, что увидел вдруг Катю, выглядывающую в дверь, как потом она сидела прямо на полу и говорила по телефону. Я, кажется, что-то кричал, а она на меня даже не смотрела, номер набирала, говорила, опять номер набирала.

Глава 20

Когда я очнулся, то все еще сидел в кресле, очевидно, вынуть меня из него оказалось не так-то просто, а кто-то чувствительно хлопал меня по щекам. Я с трудом разлепил веки. Увидев перед собой черное лицо, чуть было не закрыл глаза снова, потом сообразил, что это не галлюцинация, а всего лишь маска с прорезями для рта и глаз.

– Эй, мужик, ты в порядке?

– Да, – сказал я, но голос не слушался, поэтому на всякий случай я еще и попытался кивнуть. Перед глазами опять все поплыло.

– Э, э! Мужик!

Добрый самаритянин в маске влепил мне еще пару пощечин, ненавязчиво объяснив таким образом, что глаза лучше держать открытыми. Понял, не дурак.

Небольшая комната до отказа была заполнена людьми. Одни из них были в масках, другие почему-то нет.

Катя все еще сидела на полу, ко всему равнодушная, лицо ее было белым, а рука все еще сжимала телефон. Кто-то ее довольно бесцеремонно поднял, телефон выскользнул и с грохотом упал на пол. Катя даже не взглянула на него, ее повели к двери, на пороге она обернулась и посмотрела на меня.

Потом я часто думал, почему она не попыталась сбежать. Вспоминал, как она зевала и медленно, неуверенно двигалась. Вероятно, препарат, который я подлил ей в кофе, хоть и с опозданием, но все же немного сработал. Оттого, наверное, она и не сделала попытку ускользнуть, хотя время у нее еще было. Когда я об этом думаю, то почему-то чувствую себя виноватым, хотя, казалось бы, наоборот, должен гордиться.

Я опять потерял сознание, а в себя пришел уже на больничной койке.

Что это была за больница, осталось для меня загадкой. Тоже какая-то «специальная». Персонал больницы упорно отмалчивался, а на вопросы отвечал уклончиво или не отвечал вообще. Перед выпиской я получил настоящий больничный лист с диагнозом «пневмония», был усажен в кузов «Скорой помощи» с окнами, плотно занавешенными металлическими жалюзи, и доставлен домой на Смоленский.

Руководство клиники о моей внезапной болезни было предупреждено вовремя и отнеслось к сему факту с глубоким сочувствием. Сочувствие это приобрело формы поистине катастрофические и для меня несколько обременительные после того, как Борис Иосифович Штейнберг самолично наведался в терапию и во всеуслышание заявил:

– Ты, Ладыгин, это, беречь себя надо. Уверен, что совсем здоров?

Я с почтением кивнул.

– Тогда ладно, работай. Но если что – прямо ко мне, не стесняйся. И чаю с коньячком, а лучше с малиной. Ну, будь здоров.

Я опять кивнул и пробормотал:

– И вам того же, Борис Иосифович.

Чехов к моей болезни отнесся с привычным цинизмом:

– Пневмония, говоришь? Это что же, воспаление легких? Ну, хорошо, что не мозга.

Чехов тоже попал в больницу. Правда, не в специальную, а в самую обычную. По иронии судьбы он оказался в соседней палате с потерянным Колей Кругленьким.

А случилось это так. Встретившись со своим «школьным приятелем», полковник вкратце посвятил его в наши проблемы и договорился еще об одной встрече через два часа. «Приятель» за это время должен был у кого-то что-то спросить, кому-то что-то шепнуть и кое-что подготовить для Чехова.

Сам Чехов решил это время потратить на визит к Тарасову. На звонок в дверь никто не отзывался. Помявшись некоторое время на лестничной площадке, Чехов воспользовался отмычкой, которую, в связи с частыми посещениями трансформаторной будки и общей неспокойной ситуацией, таскал последнее время с собой.

Вскрыть дверь полковнику удалось быстро и без шума. Первое и единственное, что он увидел, переступив порог квартиры, был Тарасов, мирно посапывающий в кресле. Больше Чехов не успел ничего увидеть, так как получил сильнейший удар по голове «тупым и твердым, вероятно, металлическим предметом», в результате чего и оказался в больнице.

«Скорую» вызвала соседка. Поднимаясь по лестнице, она услышала из-за неплотно прикрытой двери Тарасова, человека в подъезде глубоко уважаемого, стоны и голоса. Будучи женщиной любопытной и беспокоящейся о благоприятной обстановке в родном подъезде, соседка заглянула в квартиру, предварительно вежливо позвонив.

Картина, которая предстала ее глазам, была поистине ужасающей. В коридоре, медленно истекая кровью, лежал незнакомый, но солидного вида человек, а недавно проснувшийся уважаемый хозяин квартиры пытался напоить его водкой самого низкого качества. Водку незнакомец пить не мог, в результате чего Тарасов делал это за двоих – сначала за себя, потом за гостя.

Окончательно придя в себя только поздно вечером, Чехов немедленно потребовал вернуть ему телефон. Ему объяснили, что какой-то телефон рядом с ним в коридоре валялся, но, к несчастью, разбитый вдребезги. А в больнице телефона, который можно было бы принести в палату, не имеется. Есть парочка, но они стационарные, то есть обычные. Упрямый Чехов, разумеется, на этом не успокоился и заявил, что если нельзя принести телефон к нему, то он пойдет к телефону сам.

Персонал больницы предположил, что у пациента с черепно-мозговой травмой, как это нередко бывает в подобных случаях, слегка поехала крыша. А потому немедленно уверился, что пациент как сказал, так и сделает, если чего-нибудь не предпринять. Мудрый полковник близко к себе никого не подпускал, а только грязно ругался и требовал «достать телефон хоть из-под земли». Что персонал, изрядно подуставший уже через несколько минут неравной борьбы с травмированным пациентом, и сделал. Мобильный телефон обнаружили и немедленно отобрали, обещав при этом в троекратном размере возместить стоимость разговора, у какого-то студента, подрабатывающего по ночам медбратом.

Чехов немедленно позвонил Крутикову, находившемуся к тому времени уже в полуобморочном состоянии от переживаний и отсутствия какой-либо информации о судьбе как моей, так и Чехова. Тезка немедленно примчался к полковнику в больницу. Никто из персонала чинить препятствий ночному посетителю не стал, потому что всех уже бросало в дрожь при одном только упоминании о хлопотном пациенте. Тем более что посетитель очень кстати оказался опытным и небезызвестным в определенных кругах психиатром.