Карнавал страха - Дж. Кинг

Кукольник повернулся спиной к залу, толпа в ярости бушевала, но он продолжил речь, сопровождая каждый шаг короткой, но веской фразой.

– Все вы, кто потерял своих любимых на этой войне, посмотрите на меня! И вы поймете, какое зло причинила нам эта женщина. Пусть мое изуродованное лицо напомнит вам, что за страдания она принесла каждому из нас, и скажет о том, что за душа скрывается за этим красивым лицом с невидящими глазами.

Люди в бешенстве кричали, требуя казни слепой жонглерши, пока Кукольник прошелся несколько раз по центральному проходу зала и снова остановился у кресла Марии.

– Но для того чтобы лучше понять происшедшее, мы все должны вспомнить, что совсем недавно, буквально неделю назад, она была другом нашего правосудия. Должны мы вспомнить и о том, кем она была раньше, до того, как стала уродом, слепой Марией, жонглершей Карнавала Л'Мораи. Это была обычная горожанка, разбившая сердца множества парней в городе, красавица, молодая женщина, которую любили, которой все мы доверяли. Но больше всех ее любил собственный отец – Фрэнк Мартинки, сапожник.

Имя эхом пробежало по залу и замерло в ушах Марии, заключенной в свой ящик. Имя всколыхнуло ее, вспышкой осветив забытый и темный уголок памяти.

– Нет, не сейчас, – прошептала она себе, пугаясь слезы, которая готова была скатиться из невидящего глаза по нежной щеке. – Не сейчас.

А голос Кукольника, будто проникнув в ее мысли, продолжал греметь:

– Тогда ее звали не Марией. Ее имя было Иветта…

И образы закрутились в голове молодой женщины, это были воспоминания о том времени, когда она могла видеть. Времени до того, что она называла Чумой. И с легким стоном боли и страха Мария перестала сопротивляться вихрю памяти. Дверь в прошлое распахнулась, а слеза скатилась по щеке.

Иветте было около восемнадцати, когда холодным осенним утром она сидела рядом со своим отцом на пороге их дома. Несмотря на то что пронзительный ветер шарил по улице, в их дворе было тепло от последних лучей солнца, напоминавших о жарком лете. Деревянное кресло отца скрипнуло.

– Почему ты сегодня работаешь, отец? – спросила она, убирая за ухо прядь прекрасных черных волос. День был прекрасен, по ярко-синему небу бежали редкие барашки белых облачков.

Отец не поднял глаз от толстого куска кожи, который держал в руках. Он выкраивал подошву острым ножом и сейчас был слишком занят, чтобы отвечать на вопросы дочери. Тоненькая сладкая струйка дыма тянулась к небу от его трубки.

Карие глаза Иветты не отрываясь смотрели ему в лицо, на темные усы, морщинистую кожу, проницательные и добрые глаза. Одернув нарядное платье, она встала и тронула его худое колено.

– Ответь мне, папа.

Он на минуту оторвался от работы, пригладил седеющие продымленные волосы и ответил:

– Ты же тоже сегодня работаешь, правда?

Усы скрывали ласковую улыбку. Глаза у него были цвета неба.

– Но я должна, папа. Я не могу остаться дома, – возразила Иветта, как сотни раз до этого. – Но ты… Лавочка полна туфель и ботинок, у тебя лучший обувной магазин во всем Л'Мораи. Ты-то можешь денек в неделю отдохнуть.

Сделав глубокую затяжку, старик отложил и трубку, и кожу с ножом. Он опустил свою морщинистую натруженную руку на нежную руку дочери и ласково улыбнулся:

– А почему ты не оставишь свою работу? Это тяжелая работа, даже мужчин она изматывает, не говоря о молоденьких девушках. Деньги ничего не значат, ты права, моя лавочка полна отличной обуви. Духу твоей матери было бы гораздо спокойнее…

– …если бы я осталась дома, – кивнула Иветта с улыбкой. – Знаю, папа. Но мама поняла бы и то, что мне нравится то, что я делаю. И это вовсе не изматывает меня, наоборот, возвышает душу. – Она посмотрела на алую грядку последних осенних цветов, пересекавшую двор красной линией. – Маме хватало садоводства, как тебе – сапожного дела. Но мне этого мало.

– Что ж, – сказал старик, и его улыбка погасла, – мысль о том, что ты делаешь, сводит меня с ума. – Он снова положил перед собой кусок кожи и принялся за работу.

Иветта нахмурилась, рассматривая морщины отца, которые с каждым днем становились все глубже и глубже. Он делал вид, что не замечает ее недовольства, но это ему плохо удавалось, наконец он снова поднял голову.

Иветта широко улыбнулась, встала и потянулась навстречу солнцу. Холодный ветерок нежно коснулся ее прекрасной кожи.

– Милый папа, – сказала она, г – я не люблю расстраивать тебя, но мне пора. – Она наклонилась и поцеловала его в уголок рта. Дымок из трубки обвил ее лицо, она выпрямилась и встала. – Вечером, когда твоя дочь вернется домой, она будет самой знаменитой женщиной за всю историю Л'Мораи.

Усы скрыли печальное выражение старика.

– Надеюсь, она все еще останется моей дочерью.

Отказываясь принять и понять эту печальную мысль, Мария выбежала с теплого дворика сапожника на пыльную и холодную улицу.

На другой улице, в другой части Л'Мораи она должна была найти свою славу. Она знала, что слава стоит нескольких жизней, но только ей не приходило в голову, что одна из жизней могла оказаться ее собственной.

– Вы двое, вперед, – скомандовала она, стукнув по плечу сына мельника, который входил в отряд, который она водила за собой. Он повернулся к ней, и она указала на старое двухэтажное здание, бросавшее тень на всю улицу. Толстый слой пыли и копоти покрывал его окна и стены, напоминая о том, что внутри дом был совершенно съеден пожаром. Большинство горожан верило, что бывшая гостиница теперь стала прибежищем крыс и жуков, но Иветта знала, что они не правы. До нее доходили странные слухи, заставившие девушку сделать определенные выводы о новых обитателях старой гостиницы.

– Останешься здесь, – велела она мускулистому лучнику, когда они остановились у открытого окна. Мария покачала головой, раздумывая, то ли он стал меньше ее слушаться, то ли она сама стала требовательнее. Остальные ее спутники – садовник, дровосек, пахарь и рыбак – стояли сзади.

Она внимательно осмотрела этих четверых пожилых горожан в простой крестьянской одежде и с взволнованными лицами. Только у дровосека была форма, которую он сохранил с армии, в которой служил лет десять назад. Иветта вздохнула, покачав головой. Ни один из них не принес ни топорика, ни кинжала.

Иветта обратилась к садовнику – светловолосому мужчине с тонкими губами:

– Ты пойдешь со мной. Вы двое ждите у двери. Чтобы никто не смог убежать.

Они нервно кивнули и встали на стражу у окна и двери дома. Увидев, что дозорные заняли свои места, Иветта сделала садовнику знак следовать за ней. Быстрыми бесшумными шагами она обогнула выжженную гостиницу, миновала старый яблоневый сад, который окружал ее, и выбежала на улицу. Светловолосый садовник торопился вслед за ней, и хотя он изо всех сил старался не шуметь, его шаги были громкими и неуклюжими.