Испанский дневник - Михаил Кольцов

Моторист поехал в Леганес за санитарной каретой. Он вернулся очень быстро. Карет в Леганес нет. Карета есть, но она не хочет сюда ехать. Шофер кареты говорит, что сюда уже невозможно пробраться. Санитары готовы были ехать, но шофер не захотел.

Все посмотрели на моториста. Его худые плечи и большие уши были всем ненавистны.

– Почему же ты не застрелил шофера и сам не привел санитарную карету?

Моторист ответил, и это погубило его еще больше. Он сказал:

– Уже и так много жертв.

Водитель Тимотео, весь испачканный кровью, подошел и замахнулся на него. Всем было ясно, что он его не ударит, но моторист все-таки отбежал. Это уже совсем погубило его.

– Ты знаешь, что такое командир? – горько сказал Тимотео. – Откуда тебе знать, что значит, если командир убит в бою!

Он покосился на тело Симона и добавил:

– Тяжело ранен.

Моториста прогнали; он стоял вдали, до самых сумерек, и смотрел, уже как чужой, уже как зевака, со стороны. На мотоцикле двое танкистов поехали в Леганес. Они быстро вернулись с каретой. Шофер клялся, что он и не думал отказываться ехать. Но всем было видно, что он врет.

4 ноября

По радио, из Лиссабона, из Рима, уже сообщают, что войска генерала Варела вошли в столицу и заняли центральные здания. Я телеграфировал «Правде»:

«Сегодня Мадрид целиком в руках трудящихся. Правительственные и рабочие организации работают, на улицах порядок, окраины заставлены баррикадами, и эти баррикады еще никем не атакованы, и мадридское радио, как видите, работает».

Ночью мятежники ворвались в Хетафе. В квартале у аэродрома их полтора часа задерживал один окоп дружинников. Марокканцы и «регулярен» устроили резню.

Девочка-телефонистка районной подстанции Хетафе отказалась эвакуироваться, она сказала, что успеет. Она держала связь до последнего момента. В последние полчаса она уже сама давала сообщения о том, что видно из окна.

Ее последние слова были:

– Я слышу вопли мавров.

Через десять минут на вызов ответил мужской голос. Подкреплений и резервов нет, наличные части за эту ночь еще больше развалились, они неорганизованной толпой даже не бегут, а безразлично шагают в город. Там, где бойцы еще сохраняют какое-то подобие колонн, они часами ждут, не поступит ли какой-нибудь приказ, не отыщется ли пропавший офицер. Приказы не поступают, офицеры не появляются. И колонна потихоньку оставляет фронт, тянется вялыми группами куда-нибудь, где можно найти еду, или вообще куда-нибудь.

Лучше всего положение на Гвадарраме. Почти все части остались на месте. Да и натиск там не велик, фашистам нет теперь никакого расчета вести бой в горах, когда можно вкатиться в город через долины. Еще сравнительно тихо в юго-восточном направлении. Одна дивизия фашистов может броском перерезать дороги на Валенсию и Аликанте, на Альбасете. Может быть, это случится завтра. Хотя, по радиоперехватам, командование противника решило оставить эти дороги «для бегства кроликов». Это тот же метод «дыры», как в Овиедо, только на этот раз применяемый фашистами. Они рассчитывают, что, имея лазейку для отступления, мадридцы бросятся туда и не станут оборонять город.

По радио объявлен порядок торжественного вступления фашистов в столицу. Генерал Мола, заместитель Франко, въедет в город на белом коне, дарованном для этой цели наваррской областной организацией «Рекете» – он остановится на центральной площади Пуэрта дель Соль, ему подадут микрофон, и он скажет только: «Я здесь». Затем он угостит иностранных журналистов кофе в старой кофейне на этой же площади.

Кроме всего прочего, это практично. Пуэрта дель Соль хотя и в центре, но очень близка к окраине. Мадрид имеет с юго-запада большую глубокую вдавлину. Стоит перейти через Сеговийский мост или миновать Северный вокзал – и до Пуэрта дель Соль остается несколько кварталов, меньше километра.

Началась, во французской, в английской, в советской печати, кампания за спасение беззащитного населения Мадрида от фашистских зверств. Всюду вспоминают кровавые погромы в Бадахосе, в Толедо. Чтобы умыть руки перед новой резней, Франко издал приказ об умеренности:

«Войдя в Мадрид, все офицеры колонн и служб должны принять серьезные меры к сохранению дисциплины и запретить всякие поступки, которые, являясь личными поступками, могут опорочить нашу репутацию. Если же они примут широкий характер, они могут создать опасность разложения войск и потерю боеспособности. Предлагается держать части в руках и избегать проникновения отдельных солдат в магазины и другие здания без разрешения командиров».

А правительство? Что делает оно? Об этом все спрашивают, никто не знает. Кабальеро по-прежнему уклоняется от какого бы то ни было решения. Он не согласен опубликовать воззвание к народу. Он ничего не разрешает эвакуировать из Мадрида. И он же, по словам многих окружающих его, склоняется к теории Асенсио, что дело не в Мадриде, что Мадрид нет смысла оборонять, что надо уйти с армией и дать сражение, оставив столицу.

Восемь тысяч фашистов по-прежнему пребывают в мадридских тюрьмах. Они открыто говорят о своем скором освобождении. Тюремный персонал уже лебезит перед ними. Они могли бы уже сейчас без труда рассосаться из тюрем, но считают это невыгодным – на улицах для них опасно.

Десять танков бродят весь день кругом Мадрида и почти непрерывной стрельбой, короткими контратаками тормозят наступление противника. Фашисты, без сомнения, считают, что здесь действует целая танковая бригада.

Около полудня Мигель Мартинес застал их на эстремадурской дороге. Машины стояли за обочиной шоссе, бойцы сидели на земле у танков и курили.

– Мы свистим, – сказал капитан. – Снарядов нет, мы уже израсходовали сегодня два боевых комплекта. Теперь никак не можем связаться с базой. Мы свистим.

Мигель взялся добыть снаряды – это оказалось очень хлопотливым предприятием.

База была все еще в оливковой роще у горы Ангелов, около Вальекас. Надо было проехать параллельно всей линии боя, петляя маленькими дорожками между большими магистралями. Шофер был бестолков и глуп, он знал местность хуже Мигеля. Пришлось въехать назад, в город, и по валенсийскому радиусу пробраться к горе Ангелов.

В роще уже стоял грузовик, полный снарядов, но не того сорта, какие были нужны танкистам. Пришлось разгружать и заново все нагружать, на это ушло еще пятнадцать минут.

Мигель заупрямился, он решил выиграть время и все-таки поехать напрямки, не через город. Он потом пожалел об этом. Езда превратилась в пытку. Никто не знал, куда и как ехать. На каждом перекрестке дорог прохожие говорили по-разному: либо что дальше уже фашисты, либо что дорога совершенно свободная. Нельзя было верить ни тому, ни другому: здесь могли быть и ошибки, и провокации. Мигель решил ехать, прислушиваясь и приглядываясь к направлению артиллерийского огня мятежников, – они вели его по всему фронту. Но и в этом не так легко было разобраться.