Агнец - Кристофер Мур

— Смотри, Кашмир, — я иду по воде! По воде, яко посуху!

Но моей эротической принцессе так не терпелось насладиться объятьями, что она не дивилась чуду, подобно прочим горожанам, а лишь торопливо отвечала:

— Паркуй слониху с тыла. (Первые несколько раз я думал, она имеет в виду какую-то позицию «Камасутры», которую мы ненароком пропустили, — может, страницы слиплись, — но оказалось, она не об этом.)

По мере того как я набирался ума-разума на занятиях, мы с Кашмир сближались все больше и больше. Пройдя со мной все позиции «Камасутры» дважды, Кашмир перешла к следующему курсу и ввела в наши любовные утехи тантрическую дисциплину. И столь изощренны мы стали в медитативном искусстве совокупления, что даже в приступах пылкой страсти Кашмир могла спокойно надраивать свои драгоценности, считать деньги или стирать исподнее. Я и сам так овладел дисциплиной контролируемого семяизвержения, что зачастую находился уже на полпути к дому, когда наступало долгожданное освобождение.

Я как раз ехал от Кашмир — мы с Ваной срезали угол по рыночной площади, чтобы я показал моим приятелям, бывшим мальчишкам-попрошайкам, чего может добиться человек дисциплинированный и с характером (а именно: у меня имелась слониха, а у них — нет), — когда на стене храма Вишну я увидел грязное мокрое пятно, вызванное конденсацией паров, плесенью и надутой ветром пылью. И в пятне этом проступали черты матери моего лучшего друга — Марии.

— Ага, она так умеет, — сказал Джошуа, когда я перевалился через карниз его ложбинки и огласил известие. Они с Мельхиором медитировали — то есть старик, по своему обыкновению, выглядел трупом. — Постоянно в детстве так делала. Гоняла нас с Иаковом мыть стены по всей деревне, пока люди не увидали. А иногда рисовалась в пыли дождевыми каплями, или шкурки виноградные так падали, когда из пресса вынимали жмых. Но обычно — на стенах.

— Ты ни разу не говорил.

— А я мог? Ты ж ее так боготворил, что у каждой стены с ее портретом алтарей бы понастроил.

— Так она голышом на них была?

Тут Мельхиор откашлялся, и мы оба посмотрели на него.

— Джошуа, либо твоя мать, либо Господь Бог прислали тебе записку. Неважно кто — записка и есть записка. Вам пора домой.

Наутро нам предстояло отправляться на север, Никобар лежал на юге, поэтому я оставил Джоша грузить багаж на Вану, а сам пошел в город сообщить новость Кашмир.

— Ой, мамочка, — сказала она. — Аж в самую Галилею. А у тебя деньги хоть есть на дорогу?

— Немного есть.

— Но не с собой? — Нет.

— Ну ладно. Тогда пока.

Готов поклясться, в глазах у нее блестели слезы, когда она закрывала дверь.

На следующее утро, нагрузив Вану моими рисунками и принадлежностями для рисования; моими подушками, занавесями и коврами; моим кофейником из желтой меди, моим заварочным шариком для чая и моей горелкой для благовоний; моей парой селекционных мангуст (мангустов?) для размножения, их бамбуковой клеткой, моей ударной установкой и моим зонтиком; моим шелковым халатом, моей шляпой от солнца, моей шляпой от дождя, моей коллекцией резных эротических статуэток и мисочкой Джошуа, мы все собрались на пляже, чтобы попрощаться. Мельхиор стоял перед нами в своей набедренной повязке, ветер трепал его седую бороду, а космы развевались, будто лютые тучи. В его лице не было печали, но, опять-таки, чего ждать от человека, всю жизнь положившего на то, чтобы отцепиться от материального мира, частью которого были мы. Он уже давно с нами попрощался.

Джошуа хотел было приобнять старика, но вместо этого лишь ткнул его в плечо. Единственный раз за все это время я увидел, как Мельхиор улыбнулся.

— Но ты же не научил меня тому, что мне следует знать, — сказал Джошуа.

— Ты прав. Я ничему тебя не научил. Я и не мог ничему тебя научить. Все, что тебе следовало знать, у тебя уже есть. Тебе просто нужно было подобрать для этого слово. Некоторым надо, чтобы Кали и Шива уничтожили весь мир, — только тогда они сквозь иллюзию разглядят в себе божественное; другим требуется, чтобы Кришна довез их туда, где они поймут, что в них есть вечного. Иные распознают в себе Божественную Искру, лишь раскумекав через просветление, что Искра эта живет во всех вещах, и только так обретают с ними всеми родство. Но одно то, что Божественная Искра пребывает во всем, не означает, что все способны ее обнаружить. Твоя дхарма — не учиться, Джошуа, а учить.

— Но как я смогу учить свой народ Божественной Искре? Прежде чем ответить, вспомни: мы и Шмяка имеем в виду.

— Ты просто должен подобрать правильное слово. Божественная Искра — бесконечна, но тропа к ней — отнюдь не такова. А в начале тропы лежит Слово.

— Именно поэтому вы с Валтасаром и Гаспаром пошли за звездой? Чтобы обрести тропу к Божественной Искре во всех людях? Потому же, почему и я тебя нашел?

— Мы были искателями. А искали мы, Джошуа, тебя. Ты и есть исток. Конец тропы — божественность, а начало ее — Слово. И это Слово — ты.

Часть V

АГНЕЦ

Теперь я легок, теперь я летаю, теперь я вижу себя под собой, теперь Бог танцует во мне.[8]

Глава 23

На Ване мы поехали на север, к Шелковому пути, обходя стороной великую индийскую пустыню, которая чуть было не прикончила войска Александра Великого, когда они возвращались в Персию, покорив половину известного мира за три века до нас. Хотя на-прямки через пустыню сэкономило бы нам месяц времени, Джошуа сомневался в своей способности наколдовать столько воды, чтобы хватило Ване. Человек должен усваивать уроки истории, и хоть я утверждал, что люди Александра, должно быть, просто устали от завоеваний, а мы, в сущности, просидели два года на пляже, Джошуа настоял, чтобы мы выбрали более дружественный маршрут через Дели — на север, в ту сторону, которая нынче называется Пакистаном, а там уже ступили бы на Шелковый путь.

Пройдя немного по Шелковому пути, мы, похоже, получили еще одно послание от Марии. После краткого привала Вана случайно потопталась там, где только что сделала свои дела. Ее кучу сплющило, и темными какашками в светло-серой пыли идеально нарисовалось подобие женского лица.

— Смотри, Джош, еще одна записка от твоей мамы. Джош глянул и быстро отвернулся.

— Это не моя мама.

— Да ты посмотри только: в слоновьей дрисне — женское лицо.

— Я знаю, но это — не моя мама. Тут помехи из-за способа передачи. Совсем на нее не похоже. Глаза не те.

Мне пришлось снова забираться на спину слонихи, чтобы рассмотреть портрет под другим углом. Джошуа прав — мама совсем не его.

— Похоже, ты прав. Носитель изуродовал информацию.

— Вот и я о том же.

— Но спорить готов — на чью-то маму она все равно похожа.

Окольными путями мы почти два месяца добирались до Кабула. Хоть Вана и была неустрашимым ходоком, как я уже говорил, скалолаз из нее оказался никудышный, поэтому в горах Афганистана ее то и дело приходилось пускать в обход. И Джош, и я понимали, что на скалистые высокогорья за Кабулом нам ее ни за что не втащить, и мы порешили оставить слониху Радости — если, конечно, удастся отыскать былую куртизанку.

Очутившись в Кабуле, мы принялись расспрашивать на рынке, не знает ли кто чего о китаянке по имени Крохотные Ножки Божественного Танца Радостного Оргазма, но никто о такой и слыхом не слыхал — как и о женщине с простым именем Радость. Потратив на поиски весь день, мы с Джошуа уже совсем было решили бросить эту затею, но тут я кое-что вспомнил. Она ведь мне когда-то говорила… И я спросил у местного торговца чаем:

— Не живет ли здесь где-нибудь женщина — быть может, очень богатая, — которая называет себя Леди Дракон или как-нибудь типа того?

— О да, господин, — ответил чаеторговец и содрогнулся, будто по затылку ему пробежался паук. — Она зовется Жестокой и Проклятой Драконьей Принцессой.

— Ничего так себе имечко, — сказал я Радости, когда мы въехали в массивные каменные ворота ее дворца.

— Помогает одинокой женщине сохранить репутацию, — ответила Жестокая и Проклятая Драконья Принцесса.

Выглядела она точно так же, как девять лет назад, когда мы расстались, — вот только, пожалуй, драгоценностей прибавилось. Все так же миниатюрна, изящна и прекрасна. В белом шелковом халате, расшитом драконами, а иссиня-черные волосы спускались по спине намного ниже талии. Их скрепляла единственная серебряная лента, иначе при любом повороте головы они бы рассыпались по плечам и окутывали ее всю.

— Хорошая слониха, — добавила Радость.

— Подарок, — сказал Джошуа.

— Очень мила.

— А ты могла бы нам пару верблюдов уделить, Радость? — спросил я.

— Ой, Шмяк, а я так надеялась, что сегодня ночью вы будете спать со мной.

— Ну, я с радостью, только вот у Джоша до сих пор зарок по части муфточек.

— Тогда, может, юноши? Я держу у себя какое-то количество мужемальчиков для… ну, вы знаете.