Вендари. Книга вторая - Виталий Вавикин

Когда Илир был молод, он не верил в эти истории. Они были страшной сказкой, не более. Но сейчас, когда со дня рождения прошел уже почти год, и жизнь его стояла на обрыве, за которым не будет ничего кроме смерти, Илир уже не сомневался, он знал, что в действительности все было совсем не так, как говорили ему в детстве. Тем более дикие собратья рождаются и до сих пор. Он видел это в лаборатории. Но в лаборатории, их жизни забирают слишком быстро, не позволяя окрепнуть и освободиться. Так как же тогда они смогли выбраться? Значит, страшные истории оказались правдой. Значит, этих монстров создала Мать, чтобы они забрали жизнь Эмилиана. Она мстила ему за предательство.

Но урожай этого наследия оказался лишь сорной травой, которая с каждым новым посевом становилась все слабее. Тем более Эмилиан открыл на них охоту раньше, чем они смогли окрепнуть. Но брошенное в землю семя уже дало плоды, и птицы, склевав их, разнесли по миру. Они вырождались, уже давно не напоминая ни древних, ни таких, как Эмилиан. Единственное, что оставалось у них общего – скоротечность жизни. Возможно именно поэтому их природа смогла адаптироваться так быстро. Сила перворожденного, та самая сила, которой когда-то давно испугался Эмилиан, разделилась, давая возможность появиться на свет целому гнезду. Двадцать долгих лет, двадцать поколений Наследие Эмилиана охотилось на этих монстров, но их, казалось, становилось лишь больше и больше. И если в начале Эмилиан планировал покончить с безумным Наследием, а затем добраться до древних, то сейчас о древних некогда было и думать.

Лишь иногда инстинкт приводил к их домам или позволял выпытать места, где они прячутся, у их слуг. Но война, которую начал Эмилиан убийством нескольких древних, затянулась, превратилась из молниеносной в позиционную. Теперь все силы Мыслящего Наследия тратились на содержание лаборатории по клонированию, где они рождались, и охоту на Дикое Наследие. Но как бы там ни было, мир этот был молод. Их мир, который в Наследии исчислялся со дня рождения Эмилиана.

«Но охоту на древних никто не отменял», – думал Илир, продолжая следить за театром Саши Вайнер. Иногда безумие подбиралось к нему достаточно близко, и он с трудом сдерживался, чтобы не пустить кровь случайному прохожему. Инстинкты были сильны, и вдали от центра, где находилась Мать, контролировать природу становилось крайне сложно. Чтобы побороть инстинкты, Илир заставлял себя думать о Габриэле Хадсон, думать о женщине, которая дала жизнь всему Наследию, о женщине, которая жила еще в те времена, когда со своими инстинктами боролся первенец Наследия – Эмилиан. Илир вспоминал, как вместе с ней он посещал могилу Эмилиана, надгробие которой было украшено мраморной статуей пробуждающейся ото сна женщины. Габриэла говорила, что это точная копия созданной известным скульптором пять столетий назад статуи под названием «Утро».

– Скажи, разве она не похожа на вас? – спрашивала она Илира. – Посмотри, подобно утренней заре она просыпается от ночных грез. Черты ее лица полны страданий, а молодое тело изгибается, словно от внутренней боли.

После Илир часто приходил к надгробию предка, но уже не ради почтения и памяти. Приходил только лишь для того, чтобы увидеть эту статую, понять ее, заглянуть за границы камня и постичь смысл того, что сказала ему Габриэла, их Мать.

Сейчас, в Нью-Йорке, уничтожив гнездо Дикого Наследия, он приходил к театру Саши Вайнер, чтобы наблюдая за ним тоже что-то понять, заглянуть за этот холодный камень, где скрывался древний по имени Клодиу, которого он чувствовал и сквозь толстые стены. Древний, чувства и мысли которого были не похожи на его сородичей, встреченных Илиром прежде. «Может быть, – думал он, – Клодиу отличается от остальных древних так же, как Эмилиан отличался от Дикого Наследия?» Но потом он увидел охотников, которые приехали сюда, чтобы выследить и убить слугу древнего, увидел Макса Бонера и Мэйдд Нойдеккер… Особенно Мэйдд Нойдеккер.

Никогда прежде Илир не чувствовал ничего подобного. Что-то всколыхнулось в груди, потянуло его к этой женщине. Он заглянул в ее мысли. «Новые Люди» – так называл этот вид Эмилиан. Вид, который был так же молод, как Наследие. Илир видел историю Мэйдд, видел ее мысли, но притягивало его что-то другое. Что-то до боли простое и понятное. И так было до момента, пока в череде пьянящих образов и мыслей он не увидел древнего, Гэврила, которого Мэтоксы держат в подвале своего дома, не увидел Отца, которого Эмилиан хотел убить первым. Эта история была частью Наследия, частью их жизни. И вот теперь Отец был найден.

Волнение было таким сильным, что Илир несколько часов не мог двигаться, не мог думать – стоял и вспоминал, снова и снова, то, что увидел в мыслях Мэйдд Нойдеккер, в мыслях женщины, мать которой служила Гэврилу, в мыслях женщины, к которой Илир чувствовал влечение. Потом Мэйдд Нойдеккер и Макс Бонер уехали, нырнули в ночь, скрылись на старой машине Макса. Илир видел в их мыслях, что они едут в Портленд, едут туда, где могут найти нужные им ответы. Но для Илира поиск ответов был другим. Слуги древних не интересовали его.

Всю ночь он оставался на улице и смотрел на театр Саши Вайнер, словно его ответы были здесь. Но чем настойчивее Илир пытался найти ответ, тем больше появлялось новых вопросов. Вечность Древних. Мгновение Наследия. И где-то между этими крайностями – люди, чью кровь пьют Древние и Наследие. И люди, которые пьют кровь Древних. Сильные люди, совсем не похожие на своих собратьев, не похожие на слуг. Люди, в природе своей подобные Мэйдд Нойдеккер. Они казались Илиру родственными душами – такие же молодые, такие же сильные. Но как им удалось пленить древнего?

Лишь утро и солнечный свет заставили Илира оставить Бродвей и театр Саши Вайнер, скрыться в своем убежище. Квартира, где он остановился, была большой. На высоких окнах закрытые жалюзи. Тишина. Илир не хотел тратить время своей короткой жизни на сон, но сон пришел за ним, забрал его в свое царство. Сон, который вместо ответов показал ему гнездо Дикого Наследия. Оплодотворенная женщина уже не кричала, уже почти не жила. Десяток гнусных тварей пожирали ее утробу, набирались сил, чтобы выбраться на свет. Илир не хотел смотреть, но сон не позволял ему уйти, не позволял пошевелиться. Глаза женщины были открыты, и она смотрела на него, прося лишь обо одном – убить ее, прекратить эти страдания. Но он не мог. Когда женщина поняла это, по ее покрытой потом щеке скатилась одинокая слеза.

Потом дети Дикого Наследия начали выбираться из нее. Крохотные, уродливые. Они напоминали Илиру крыс, которые кишели в канализационных тоннелях, где зачастую гнездилось Дикое Наследие. Окровавленные уродцы оглядывались, принюхивались, подбирались к своей матери и, выпустив зубы-иглы, начинали пить ее кровь. А когда крови в этом теле уже не оставалось, они принимались за плоть. Рычали друг на друга, дрались за печень и сердце, которые вырвали из тела Матери. А сон не позволял Илиру закрыть глаза, чтобы не смотреть на это. Наоборот. Сон разжигал в нем интерес. Сон оживлял голод.