Мстерский летописец - Фаина Пиголицына

В августе Иван Александрович ожидал столичных гостей. По просьбе Артемьева должен был встретить возвращающуюся с Нижегородской ярмарки чету Майковых. Леонид Николаевич Майков был младшим внуком директора императорских театров, поэта и комедиографа. Дворянство Майковых было древним. Иван Александрович волновался в ожидании знатного гостя. Поезд из Нижнего должен был прийти после обеда, а утром Иван Александрович разложил на столе бумаги, собираясь дописать начатое ранее заявление прокурору о происках отца. Вдруг на улице закричали:

— Пожар! Мстёра горит!

Обеспокоясь за родителей, Иван Александрович с женой бросились во Мстёру. Пожар случился небольшой, и далеко от отцовского дома, но молодые Голышевы замешкались во Мстёре и отправились на станцию встречать гостей, не заходя домой..

Супружеская пара Майковых оказалась очень милой и обходительной. Майкова интересовали ремесла мстерян, Голышевы им все показали. Потом они сводили гостей в Богоявленский храм, посидели в Голышевке за столом. Майковы заторопились к вечернему поезду, и Голышевы поехали провожать их на станцию. Но на вечерний поезд гости уже опоздали, уехали только ночным, и Голышевы возвращались домой в два часа утра.

— Ванечка, а в твоем кабинете свеча горит! — удивленно воскликнула Авдотья Ивановна, когда они подъехали к дому.

Иван Александрович тоже был в недоумении. «Отец!» — мелькнула у него в голове страшная мысль. И он вспомнил, что, торопясь на пожар, оставил на столе бумаги, чего уже давно не делал, так как отец, в его отсутствие, неизменно рылся в них.

Иван Александрович бросился в свой кабинет.

— Вернулся?! — с усмешкой встретил его Александр

Кузьмич. Он по-хозяйски сидел за столом сына. Все ящики стола были выдвинуты, а содержимое их перерыто.

«Он перебрал все, что у меня было, — вспоминал Иван Александрович, — ни одна бумага не осталась нетронутою; самую же главную, заготовленную для прокурора, он взял к себе и вместе с нею крепостной акт на землю. Со злой усмешкою, однако, сказал мне, что ничего не взял… и отправился в свой дом».

Это был полный разрыв. Александр Кузьмич стал уносить из дома сына все, что ему вздумается, перехватывал и читал все приходящие на имя Ивана Александровича письма.

Мировой судья, помещик Протасьев, все-таки уговорил Александра Кузьмича не доводить раздел с сыном до суда, вынудил отказаться от преследований сына, «оставить самоуправство». Ивану Александровичу он советовал взять у отца товару «на хорошую сумму».

«Я сделал уступку, — писал Иван Александрович, — не только не взял товара, но и ничего; одна его… подписка о невмешательстве в мои домашние и хозяйственные распоряжения — прекратила наши столкновения. При этом отец долго не успокаивался и хотел преследовать меня, но губернские власти вразумили, что во всем виноват он, а потому мы и остались — каждый при своем».

Так в тридцать три года Иван Александрович начинал жизнь заново. Добрые люди, в том числе Осип Осипович Сеньков, дали ему взаймы, другие открывали кредит по книжной торговле. «Я стал вести расчетливую жизнь, — вспоминал Иван Александрович, — и хотя не имел денег, но имел душевное спокойствие. 1871-й год сразу избавил меня от двух тяжелых гнетов: крепостного и семейного».

ГЛАВА 7 Старинные пряничные доски

Тихо и спокойно стало в Голышевке по вечерам, когда затихал стук литографских станков и солнце большим багровым шаром скатывалось в болото за синим лесом.

Александр Кузьмич больше не надоедал сыну, зажил своим хозяйством. Татьяна Ивановна наведывалась и передавала мстёрские новости.

Голышевка обживалась. Рядом с домом разбили цветник, за ним насадили большой фруктовый сад, а вокруг него живую изгородь из боярышника. Из белой персидской сирени, шиповника и жасмина соорудили в саду «комнаты» — беседки. Три липово-кленовых аллеи спускались к реке, до самого заливного луга, а между ними полянки были сплошь засеяны анютиными глазками. Построили теплицы. Замечательной становилась усадьба, удовольствие для глаз, отрада для сердца, и доход уже давала неплохой.

Крестьянское хозяйство было небольшим: корова, лошадь, десяток овец да куры. Зато всяких нахлебников по-прежнему хоть отбавляй: собака Лайка, селезень с подбитым крылом, пара кошек и пернатая дичь, пресмыкающиеся твари.

Авдотья Ивановна так больше и не беременела. Это было настоящей трагедией для них обоих, очень любящих детей. В общем-то, в их доме всегда звучали детские голоса: заходили дети братьев и сестер, ученики рисовальной школы. Потом Авдотья Ивановна увлеклась обучением рукоделью девочек из училища, открытого при братстве.

«Детьми Бог меня не наградил, — писал Иван Александрович в «Воспоминаниях». — Я решился приблизить к себе посторонних лиц, чтобы направлять по своему пути и чтобы они заимствовали у меня полезное занятие». Сначала он взял на воспитание своего племянника

Ивана Тюлина, сына двоюродной сестры Анны, рано потерявшей мужа и обремененной большой семьей. Иван Тюлин помогал ему по литографии, писал под его руководством статьи в губернскую газету

Позднее Иван Александрович также покровительствовал крестьянскому мальчику из Холуя Коле Сивкову, делающему успехи в рисовании.

Авдотье Ивановне хотелось девочку, и Голышевы взяли в дом дочь сестры Ивана Александровича, Катерины, маленькую красавицу Симочку, Сеночку. Авдотья Ивановна полюбила девочку как родного ребенка.

Самыми счастливыми часами жизни молодых Голыше-вых были зимние вечера, когда они со своими воспитанниками собирались в столовой за большим обеденным столом.

Столовая была самой просторной комнатой в доме. Вдоль глухой стены ее тянулся большой, без стекол, книжный шкаф, который шел далее в кабинет Ивана Александровича. Над столом висели две гравюры «Распятие Христа» работы итальянского художника, которыми хозяин дома очень дорожил. Огромный маятник больших, в деревянном футляре, часов глухо отстукивал время, наполняя комнату уютом. А когда часы начинали бить, казалось, что со Мстёры доносится приглушенный колокольный звон.

В столовой было полно занимательных для молодых людей «снарядов»: барометров, измерительных приборов и других разных новинок, которые по-прежнему покупал всюду Иван Александрович.

Стол стоял посреди столовой в окружении десятка венских стульев. Собрав сюда все свечи, за столом работали и хозяева, и воспитанники.

Николай Сивков рисовал, Иван Тюлин писал очередную статью для губернской газеты о машинопрядильном производстве вязниковского купца Демидова, а Иван Александрович готовил к публикации грамоту 1721 года князя Ромодановского своему мстёрскому бурмистру «о поставке на государеву Московскую парусную фабрику равендуковой пряжи».