Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Евгения Бергер

начала названивать сразу после нашего с Килианом отъезда, но я так ни разу ей и не ответила. До этого момента…

— Извини, — это первое, что я слышу в телефонную трубку. — Я была неправа. Мне не следовало вмешиваться в твою жизнь… Это было глупо и безответственно. Прости, пожалуйста, Ева!

— Ты тоже прости меня, — отзываюсь на ее слова. — Возможно, я тоже была неправа… — Язык с трудом поворачивается признать очевидное, вот только от правды не убежишь.

Я думаю о Килиане слишком много и слишком часто…

По правде, я думаю о нем постоянно, особенно получая ежеутренние и ежевечерние приветы с пожеланиями доброго утра и доброго сна… Ничего другого он не пишет, но сердце каждый раз пропускает удар при виде очередного привета.

Не понимаю, что со мной происходит…

Или вернее, слишком хорошо понимаю: я влюблена. Не так, как с Патриком — иначе. И собственные чувства меня пугают… Они дарят некую свободу, способность дышать полной грудью, сбросить тенета прошлого — освободиться. Однако Патрик — не кандалы, чтобы я думала о нем подобным образом.

Именно это непостоянство, эта перемена в себе и пугает больше всего…

Именно с такими мыслями я и просыпаюсь ежедневно в одно и то же время, а сегодня к тому же раздается звук проезжающего мотоцикла, и я, сама тоже не осознавая, кидаюсь к окну в надежде увидеть… знакомое лицо.

И Килиан, действительно, глядит на меня с противоположной стороны улицы… Слышу звук входящего сообщения и с замиранием сердца читаю: «Пришло время поговорить. Давай сделаем это, как взрослые люди. Выходи, пожалуйста!»

В этот момент раздаются шаги за дверью, и я спешу отойти от окна — входит Патрик. Глядит на мое раскрасневшееся, взволнованное лицо и… бросает взгляд в сторону окна. Словно чувствует… Только бы не заметил Килиана, только бы не заметил…

— Ева, — мое сердце пропускает удар — я тут хотел тебе сказать… — Он подходит к шифоньеру с одеждой, достает коробку с письмами Килиана и ставит ее на туалетный столик между нами. — Хотел сказать, что знаю о перемене между нами.

Коробка с письмами… Патрик ее нашел! Я едва ли способна разумно мыслить, в голове так и мутится от страха. Что же он мне сейчас скажет? Какими словами назовет?

— Ева, просто дыши, — он подходит и берет меня за предплечья. — Я, собственно, тоже должен был тебе признаться… В нашем с Ренатой поцелуе. Да никак не получалось, но, видно, время пришло.

— Как давно ты знаешь? — произношу на выдохе.

— Пару дней, не больше. Однако ощущал перемену уже давно… И не только в тебе. Ева, — Патрик глядит мне прямо в глаза, — пришло время признать, что мы с тобой исчерпали себя. Что каждый из нас сделал для другого именно то, для чего мы, верно и встретились: помог примириться с прошлым и указал путь в будущее. Именно благодаря тебе я переосмыслил многие вещи, сумел переменить свое жалкое существование, понял, каково это по-настоящему любить. И пусть сам я не очень умею это делать — возможно, не всем дан подобный талант — однако я понимаю, что ты достойна большего. И, к счастью, есть человек, который способен это большее тебе дать.

Чувствую, как вскипают слезы на глазах, как дергается беспокойное сердце, как крылья, расправляясь, вырастают за спиной… Обнимаю Патрика, уткнувшись лицом в его пахнущую опилками рубашку и с чувством произношу:

— Я всегда буду тебя любить.

— Как и я тебя, — отвечает он. — Просто иначе, чем Килиан. — Потом приподнимает мое лицо за подбородок: — Я всегда буду твоим другом, Ева, — улыбается тихой, спокойной улыбкой. — А ты — моей феей-крестной. Маленькой волшебницей, расцвечившей мою жизнь новыми красками!

Я порывисто его обнимаю, реву, не в силах сдержаться с целым торнадо эмоций, всколыхнувшихся в душе, а потом слышу:

— Иди уже. Килиан тебя ждет!

— Спасибо, — только и могу шепнуть я, подхватывая коробку с письмами и выбегая из комнаты.

Через секунду я уже внизу, готовая выскочить за дверь, но тут слышу разговор Ренаты в комнате фрау Штайн… Изменяю решение, и впервые за долгое время переступаю порог ее комнаты.

— Ева? — Рената видит мое заплаканное лицо, освещенное, несмотря на слезы, радостной улыбкой, и опускает ложку с кашей обратно в тарелку. — Что-то случилось?

— Все хорошо, — отвечаю на ее слова. — Все хорошо. — Потом подхожу к постели с разбитой параличом женщиной на ней и склоняюсь к самому ее уху: — Я ухожу, — шепчу совсем тихо, так, чтобы только она и могла это слышать. — Мы с Патриком больше не вместе. Вы этому рады? — В глазах старухи мелькает проблеск скрытого торжества — я позволяю ей испытать его в полноте, а потом добавляю: — Однако он не будет один. Больше никогда… Ваше проклятие снято. — И громко: — Прощайте!

Я не оглядываюсь посмотреть, какое впечатление производят на «добрую» женщину мои слова, только прикрываю дверь, накидываю куртку и выхожу за дверь Патрикова дома.

Килиан ждет меня на том же месте… В глазах — тревога, губы плотно сжаты.

— Ева? — произносит он, вглядываясь в мое лицо. Переживает…

И тогда я кидаюсь к нему, едва не опрокинув байк и парня одновременно, ныряю руками под распахнутые полы его куртки, целую в ключицу, втягивая носом аромат свежего апельсина… и наших будущих приключений. А потом говорю:

— Поехали, — и расплываюсь я широчайшей улыбке.

— Ева, — выдыхает он уже не вопросительно. С облегчением… Чистым, полным восторженного недоверия облегчением.

Я усаживаюсь на байк позади него, обхватываю за талию, и, когда мы срываемся с места, машу Патрику, выглядывающему из окна нашей бывшей спальни.

Дверь в прошлое наконец-то плотно закрылась… Надеюсь, навсегда. В конце концов, жить надо настоящим… Разве не так?

Конец