Византийская принцесса - Елена Хаецкая

Спустя два часа после начала похода люди Тиранта собрались на «турецком» берегу Трансимено и двинулись вверх по течению. Так они прошли с полмили, после чего обогнули турецкий лагерь на холме и выбрались в долину, называемую Терновой.

В этой долине, на виду у противника, христианские рыцари выстроились и стали ждать рассвета.

За полчаса до того, как начало светать, из Малвеи к Тиранту прибыл гонец и секретно сообщил севастократору о прибытии государя, его дочери, нескольких десятков рыцарей и придворных дам. Тирант выслушал его с глубоким волнением, а затем приказал молчать об известии.

— Я боюсь, что некоторые из моих рыцарей, узнав о прибытии своих дам или родственников, захотят немедленно навестить их и оставят ради этого меня, — объяснил севастократор.

И посланец обещал молчать. Тирант предложил ему вернуться в замок Малвеи, однако он предпочел вооружиться и встать в строй — такое сильное впечатление произвели на него усыпанные драгоценностями, безмолвно и неподвижно сидящие на конях рыцари.

Тирант призвал к себе Диафеба и показал ему на скалу, что видна была приблизительно в миле от неприятельского лагеря:

— Видите, кузен?

— Разумеется, вижу! — ответил Диафеб. — Хоть я и не такой филин, как вы, но все же в состоянии различить у себя перед носом здоровенный камень, да еще в ярком лунном свете!

— Хорошо, — кивнул Тирант. — Я хочу, чтобы вы взяли четыреста человек и отправились туда. Сделайте это прежде, чем турки заметят нас из своего лагеря.

— Ладно, — ответил Диафеб. — Я сделаю все, как вы желаете.

— Смотрите же, брат, не обманите меня.

'Гут Диафеб обиделся:

— Что-то не припомню я такого случая, чтобы мне доводилось вас обманывать!

Тирант сжал его руку:

— Ваше дело будет самое трудное, потому что вам придется сидеть в засаде и ждать моего знака.

— Я понял, понял.

— И вы ни за что на свете не должны будете выходить из засады, Диафеб Мунтальский. Никакие блага мира не заставят вас покинуть укрытие. И даже если вы увидите, что сражение проиграно и я бегу, как последний трус, поджав хвост, вместе с моим алмазным воинством, — даже в этом случае вы будете сидеть за скалой и не давать о себе знать.

Диафеб на сей раз не сказал «хорошо», а молча уставился на Тиранта.

Тот сильнее стиснул его пальцы.

— Обещайте, что сделаете как я прошу.

— Обещаю, — выговорил наконец Диафеб.

— Поклянитесь, что не сдвинетесь с места до моего приказа!

— Клянусь!

— Чем клянетесь?

— Проклятье, брат, не вынуждайте меня святотатствовать! Клянусь моими ушами, вот этими, которые наслушались и лжи, и правды, но так и не научились отличать одну сестрицу от другой!

— А. — Тирант выпустил его руку. — В таком случае я вам верю.

Диафеб собрал отряд, и все они поскакали к скале, которую указал им севастократор.

Тем временем лунные рога начали блекнуть и закатываться за край неба. Золотисто-розовый свет залил долину, и благодарно вспыхнули драгоценные камни на доспехах, шлемах и оружии рыцарей; каждая золотая пластинка ожила и заиграла.

Тирант приказал рыцарям выстроиться в линию перед неприятельским лагерем.

Турки уже заметили противника. Они вовсе не желали, чтобы их застали врасплох, как это случилось в первый раз, когда Тирант ворвался в их лагерь ночью и перебил большую часть врагов спящими. Поэтому с тех самых пор турки не снимали доспехов и следили за тем, чтобы в лагере всегда имелись оседланные лошади.

Из лагеря начали выскакивать всадники. Потрясая над головами оружием, они что-то кричали угрожающее. Подлетев к христианскому воинству на довольно близкое расстояние, эти удальцы некоторое время мчались вдоль строя рыцарей, а затем возвращались обратно к своим.

Тирант ждал, а юное солнце играло с драгоценными камнями.

Между тем турки, изрядно превосходившие численностью христиан, выстроились для сражения. Все они радовались тому, что севастократор наконец-то явил себя. В ожидании решительной битвы турки провели семнадцать дней и теперь счастливы были дать выход накопившейся ярости.

Первыми Великий Турок поставил пехотинцев с копьями и высокими, в человеческий рост, щитами. За этими щитами укрывались лучники и арбалетчики. Вторую линию составили всадники — то были те христианские рыцари, которые за деньги нанялись в войско Великого Турка. Все они вырядились в богатые доспехи, а на их шлемах развевались изрядные плюмажи. Люди эти были алчными и сражались ради выгоды. Последними, скрываясь за спинами первых двух рядов, стояли турки. У многих имелись пищали, и они возлагали на свое оружие очень большие надежды.

От турецкого лагеря к Тиранту Белому помчался гонец — роскошно одетый мальчик, павший всем телом на шею лошади. Он бил коня босыми пятками и громко кричал на скаку.

Тирант смотрел, как он летит навстречу закованным в броню христианским рыцарям, и ему чудилось, будто он видит перед собой не всадника на лошади, но изящное дикое животное.

Резко остановив коня, мальчик закричал на сносном греческом языке:

— Мой господин говорит: скоро вы отведаете горечь его копья!

Тирант молчал.

Мальчик продолжал:

— Мой господин благодарит севастократора за то, что он принял вызов на поединок! Мой господин убьет севастократора и захватит Константинополь!

— Сегодня прольется кровь, — проговорил Тирант.

Мальчик засмеялся, развернул коня и поскакал прочь.

Тирант проводил его глазами и сказал очень тихо:

— Не прощу.

Он казался странно печальным, что совершенно не подобало рыцарю перед началом битвы. Несколько секунд Тирант медлил, опустив глаза, а затем выпрямился в седле и повернулся к безмолвным всадникам.

— За минувшее время враг наш не стал ни смелее, ни искуснее, — громко произнес севастократор. От звука его голоса ярче вспыхнуло золото, и вдруг начало казаться, будто облаченный в простую белизну Тирант одет роскошнее самого богатого из своих рыцарей. — Верьте мне, — просто добавил он.

И дал сигнал, сохраняя порядок, отходить к скале, за которой скрывался Диафеб.

Рыцари обратили к неприятелю спины и быстро поскакали прочь.

Что тут началось! Турки увидели, как бежит христианское воинство, и ликование захлестнуло их выше головы, так что несколько человек попросту задохнулись от счастья и умерли прямо на месте. Прочие же помчались в погоню.

Пуще всего их подстегивало желание поскорее сорвать с чванливых греческих баронов их сверкающие ожерелья, выковырять из их доспехов драгоценные камни, завладеть упряжью с чудесными золотыми пластинками. Одна только мысль о том, какую богатую добычу можно будет взять у христиан, заставляла турок позабыть о всякой осторожности. У каждого из них теперь было лишь одно желание: гнаться, преследовать.