Дневник Распутина - Коцюбинский Даниил Александрович

Но при этом Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов отмечают и существенные отличия: в «Дневнике Вырубовой» фактологической основой в значительной степени являются материалы, содержавшиеся в стенографических отчетах допросов и показаний, данных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства бывшими министрами и сановниками царского времени, а также в опубликованной переписке последнего царя с супругой[78]. В «Дневнике Распутина», наоборот, значительно больше историй, не имеющих подтверждения в документальных публикациях. Кроме того, с точки зрения стиля, «Дневник Распутина» более соответствует речевой стилистике «старца» и ни в чем не противоречит его психологическому облику. «Однако даже если исходить из того, что данный документ – ’’апокриф”, – утверждают публикаторы, – это ни в коей мере не означает, что содержащаяся в нем информация не имеет под собой достоверной исторической канвы»[79].

Получается, что, не утверждая достоверность «Дневника» – как дневника Гр. Распутина, они не желают признавать изначальную ложность помещенной там информации. С этим утверждением трудно не согласиться, хотя и с одной существенной оговоркой: ведь и «Дневник Вырубовой» – доказанный фальсификат, имеет под собой историческую канву (правда, используемую крайне вульгарным, даже хамским образом). «Форма», как известно, достаточно тесно связана с «содержанием»: фальсификаторы не могли бы кардинально изменить приемы своей работы, использованные при подготовке первой литературной подделки, если захотели бы повторить свой сомнительный «успех» при подготовке второй. К сожалению, Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов не стали проводить детальную текстологическую экспертизу, сравнивая «Дневник Вырубовой» и «Дневник Распутина», ограничившись предположением о том, что многие сюжеты «Дневника Распутина» имели документальные подтверждения, впоследствии утраченные, либо еще не обнаруженные исследователями[80].

Если согласиться с этим предположением, то следует признать возможным существование неизвестного нам первоисточника («прототекста»), с которым работали составители «Дневника Распутина». Но важно не только это. По мнению публикаторов, «Дневник Распутина» представляет собой «историко-психологическое целое», а не мозаику из небылиц, использованных в пропагандистских или коммерческих целях. Но ведь «Дневник Вырубовой» был создан именно в пропагандистских целях! Следовательно, мотивация, заставившая П. Е. Щеголева и А. Н. Толстого написать его, не применима к «Дневнику Распутина». Значит, указанные авторы не должны рассматриваться как его создатели.

Кто же тогда?

Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов вновь вспоминают А. Н. Лаптинскую, вполне обоснованно указывая, что упоминание ее как «стенографистки», записывавшей речения Гр. Распутина, потенциальным фальсификаторам было невыгодно: в ближайшем окружении «старца» было много образованных женщин, в том числе и М. Е. Головина («Муня»), готовившая к публикации изречения Распутина еще при его жизни. Поставив вопрос о том, почему именно А. Н. Лаптинская фигурирует в качестве особы, записывавшей слова «старца», публикаторы «Дневника Распутина» ответа на него не дают, задаваясь другим: зачем Гр. Распутину было нужно рассказывать о себе, о своих близких, о своих отношениях с царской семьей кому бы то ни было?

Ответ на этот вопрос Д. А. Коцюбинкий и И. В. Лукоянов связывают с оценкой психологического состояния «старца». Этой оценке посвящено немало страниц их «Предисловия». Итог однозначен – публикаторы констатируют психологическую потребность Гр. Распутина «в надиктовке внутренне раскрепощенных откровений “житийного толка” близкому человеку», якобы вытекавшую из тех обстоятельств и того душевного состояния, в которых оказался сибирский странник в последние два года жизни[81].

Попытавшись доказать, что потребность «надиктовывать» воспоминания у Гр. Распутина была, публикаторы, тем не менее, парадоксальным образом констатировали, что ответа на вопрос о существовании подобных записей и их возможного отношения к «Дневнику Распутина» пока не имеется. В таком случае, вполне закономерно другое вопрошание: какой смысл говорить о теоретической возможности подобной «надиктовки», если «Дневник Распутина» с ней может связываться только гипотетически?

Очевидно, понимая некоторую ущербность своих заключений, публикаторы в конце заявляют, что спор о том, является ли «Дневник Распутина» подлинным документом или подделкой, на сегодня не завершен. «Однако, – продолжают они, – чем бы ни завершился этот диспут, ясно одно: “Дневник Распутина” в любом случае вызывает бесспорный интерес – в первую очередь благодаря обилию фактов и сюжетов, не имеющих аналогов в известных на сегодня литературных документах». Даже если признать «Дневник Распутина» произведением литературных мистификаторов, то и в этом случае следует дать высокую оценку степени их погруженности в тему и отдать должное их таланту[82]. Резюмируя, Д. А. Коцюбинский и И. В. Лукоянов, утверждают, что этот «Дневник» можно рассматривать «не просто как возможный опыт исторической мистификации, но как своеобразный исторический источник, требующий тщательной проверки»[83].

Указание на необходимость «тщательной проверки» этого «своеобразного исторического источника» следует особо подчеркнуть: получается, что публикаторы «Дневника Распутина» вовсе не утверждают факт его подлинности (то есть его составление А. Н. Лаптинской или кем-либо другим). Они обращают внимание на то, что это – интересный источник, даже если признать безусловно доказанным то, что его составили уже после смерти Гр. Распутина неизвестные литературные мистификаторы. С последним трудно спорить: действительно, «Дневник» представляет определенный интерес – и для социальных психологов, и для профессиональных текстологов, и для историков, изучающих формирование и распространение мифов. Подводя общие итоги, я еще вернусь к этому обстоятельству, сейчас же хочу заметить иное: сам факт публикации «Дневника Распутина» вызвал появление резких по форме критических публикаций, в которых Д. А. Коцюбинского и И. В. Лукоянова называли современными «Щеголевыми», то есть обвиняли в сознательной фальсификации. Наиболее четко это обвинение прозвучало в статье С. В. Фомина – православного историка и публициста, почитателя «старца», многолетнего публикатора различных материалов, связанных с его жизнью[84]. Статья, называвшаяся «Дневников Распутина не существует» была опубликована на сайте «Русский монархист», не в последнюю очередь созданного для пропаганды «святости» Гр. Распутина[85].

Статью С. В. Фомин начинает с цитаты московского историка А. Н. Боханова, резко и однозначно заявляющего: «никакого дневника Распутина не существует», а существует «только фальшивка, которая хранится в Государственном архиве Российской Федерации». Далее, С. В. Фомин цитирует аннотацию книги «Дневникъ Распутина», составленную Д. А. Коцюбинским и И. В. Лукояновым, а также анонс этой книги, опубликованный в 2008 г. на сайте петербургского «Дома книги», где в свое время состоялась официальная презентация «Дневника». Собственно говоря, статья С. В. Фомина – скорее собрание цитат, которые должны показать, что издание – факт вопиющий, свидетельствующий об изначальном замысле Д. А. Коцюбинского и И. В. Лукоянова ввести в исторический оборот, легализовав, то, что никакого отношения к Гр. Распутину не имело и иметь не могло. «О времена, о нравы! – восклицает С. В. Фомин. – И ведь не стыдятся люди, облеченные научными степенями, ради сомнительной славы и денег публиковать фальшивку»[86]. Он не анализирует аргументы критикуемых им публикаторов, которые вовсе не убеждены в подлинности «Дневника». Да, на многие вопросы они не дают ответа, но цели «очернить» сибирского странника, равно как и получить лавры современных «Щеголевых и Толстых» у них очевидно не было. Однако для почитателей «старца» уже то, что «Дневник Распутина» увидел свет – событие исключительное, которое они оценивают резко негативно.