Соблазн для Щелкунчика - Наталья Борохова

Лиза почувствовала прилив злости. Хотите спектакль? Вы его получите. Злорадно улыбнувшись, она открыла шкаф и, полюбовавшись пару минут на пестрый ворох шейных платков, газовых шарфиков, галстуков, выбрала самый неподходящий к случаю – детский платок с озорными далматинцами на ярко-зеленом поле. «Жаль, что я не могу повязать его себе на голову в качестве праздничного банта. То-то была бы потеха!»

Когда она подъехала к зданию суда, толпа журналистов с камерами уже просачивалась через гостеприимно открытые двери. У Лизы схватило живот, что было ее обычной реакцией на стресс. Поборов искушение, она не стала снимать с шеи платок. Вызывающе задрав голову, прошла мимо Савицкой, окруженной тугим кольцом представителей прессы и телевизионщиков. Являя собой образчик достижений ювелирно-портняжьего мастерства, окутанная стойким ароматом модных духов, Вера Мироновна снисходительно взирала на голодную до сенсаций журналистскую братию. Она отвечала на вопросы, позировала перед камерой, выбирая удачный ракурс.

Предоставленный самому себе, Дьяков сиротливо сидел на скамеечке, подобрав ноги так, чтобы его старомодные штиблеты не бросались в глаза вездесущей Виолетте Скороходовой, которая явно солировала среди своих шумных коллег. Увидев Дубровскую, Дьяков приободрился.

– Ты как всегда сногсшибательна, cherie! Только для чего ты нацепила это? – он ткнул пальцем в платок и, перейдя на шепот, доложил: – Эта грымза, журналистка, уже здесь. Не боишься, что она тебя опять в своей паршивой газетенке пропечатает?

– Ничуть, – решительно заявила Елизавета.

– М-да… Ну, как знаешь.

Толпа хлынула в зал. Дубровская заняла свое место. Тщетно пытаясь скрыть свое волнение, она с преувеличенным усердием раскладывала на столе бумаги. Казалось, все ее действия приобрели какой-то особый смысл. Не спеша проверила, пишет ли ручка; открыла на чистой странице блокнот; убрала подальше сумку. Пригладив волосы, Лиза уселась за стол, ровно, по-ученически, сложив перед собой руки. К Петренко она так и не подошла. Рядом пыхтел Дьяков.

– Встать! Суд идет! – оповестила секретарь.

– Именем Российской Федерации…

Услышав первые слова судьи, Лиза потеряла самообладание. Прислушиваясь к монотонному голосу Фрик, она пыталась по ее внешнему виду и интонации определить суть принятого в совещательной комнате решения. Поначалу она впала в уныние. Сведенные брови судьи, ее решительный тон не оставляли сомнений в том, что концовка приговора не будет значительно отличаться от той, которую предвещал ей дурацкий сон. Конечно, по закону судья не может дать больше того, что запросил прокурор. Но двадцать три года лишения свободы станут для ее подзащитного катастрофой, а для нее самой – позорным пятном, досадным поражением. Существует, конечно, возможность обжалования приговора в Верховном суде, затем в порядке надзора. Но шансы не высоки, и она прекрасно это понимает.

По мере того, как стопка белых листов в руках судьи становилась тоньше, Лиза стала приходить в себя. Дьяков, что-то написав в тетрадке, пододвинул к ней. «Кажется, мы выиграли!» – прочитала Дубровская. Она уставилась на судью, пытаясь найти подтверждение в словах Фрик. Что значит «выиграли»? Должно быть, часть обвинений с Петренко и Перевалова будет снята, а наказание уменьшено. Сколько им дадут? Лет пятнадцать, а может, десять? Сама она с трудом разбирала суть оглашаемого решения. Мелькнуло слово «оправдать»… Радоваться еще рановато. Слово, конечно, красивое и звучит как – оправдание! Но его подлинный смысл становится сладким только тогда, когда оправдывают полностью.

– …освободить Петренко и Перевалова из-под стражи в зале суда.

Дальнейшее происходило без участия Дубровской. Она наблюдала происходящее как на экране телевизора.

Фрагмент первый… Конвой снимает наручники. Скамья подсудимых пуста. Женский визг, и хрупкая фигурка уже покоится в объятьях Перевалова, тонкие руки обхватывают его шею. Слезы и счастье…

Фрагмент второй… Раздосадованная Савицкая собирает бумаги в портфель и сквозь зубы шипит что-то своей подруге Каменецкой.

– Рано радуетесь! – обращается она к Елизавете. – Мы напишем жалобу. Вот увидите, мы вас еще в бараний рог свернем! У меня такие связи…

«Она забыла меня назвать „милочкой!“» – про себя удивляется Дубровская, словно это имеет теперь какое-то значение.

Фрагмент третий… Улыбающийся Дьяков в окружении счастливых родственников и журналистов.

– Не скрою, мне пришлось немало потрудиться. Бессонные ночи, кропотливая работа с моим подзащитным… – доносится до ушей Елизаветы.

Фрагмент четвертый… Пыльная дорога и одинокая фигура Петренко.

– Простите меня за все. Спасибо вам! – благодарит Сергей…

«Странно! А где же Марина? Где Полич? Где все? Что происходит?» – Елизавета не решается задать вопросы вслух. Она жмет руку Сергею и прощается с ним. Навсегда?

Несколько дней прошли как в тумане. В день приговора Марина, как и было решено, осталась дома. Слоняясь в одиночестве по квартире, она несколько раз подходила к окну, затем опять ложилась на диван. Настенные часы тикали над головой, и этот звук ежесекундно напоминал ей, что время неумолимо движется вперед, что развязка многомесячного действа под названием «судебный процесс» уже вершится в областном суде. У нее была договоренность с Поличем, что тот обязательно позвонит ей в двенадцать часов дня и скажет, чем все закончилось. Эту услугу он ей навязал сам. Марина вот уже неделю никого ни о чем не просила. Она просто сидела дома и медленно угасала. Громоподобные нотации матери, мягкие внушения со стороны Полича не были способны выдернуть ее из узкого мирка, наполненного тишиной и ожиданием, ожиданием конца. Изредка ее приводил в себя отвратительный вкус во рту, поднимающийся, казалось, откуда-то изнутри. Она тогда вспоминала, что несколько дней ничего не ела, что ребенок, бессовестно оккупировавший ее чрево, нуждается в питании. Он должен расти, увеличиваться в размерах и все больше и больше походить на своего родителя. Ей становилось жутко и хотелось, расцарапав живот, вырвать его из себя, освободиться, очиститься душой. Но отчаянный порыв проходил, и она опять погружалась в полурастительное состояние. Выйти из дому, записаться на прием к врачу, сдать необходимые анализы – все это требовало усилий. Ей же хотелось только одного – не двигаться, не разговаривать – не жить.

Не жить! А ведь это может стать выходом. Сколько проблем решится сразу. Ей не придется жить с постоянным чувством вины, общаться с людьми, что-то им объяснять, доказывать, отвечать на ненужные вопросы. Не будет необходимости ждать Сергея, вымаливать у него прощение. Она больше никогда не увидит Полича, и этот комок слизи, их ребенок, умрет вместе с ней, так и не появившись на свет…

Марина посмотрела на часы. Маленькая стрелка застыла на единице, что красноречиво свидетельствовало о том, что назначенное Поличем время давно прошло. Приговор вынесен, а известий никаких. Глухо заныло сердце. Ну конечно же! Деликатный Полич в последний момент передумал. Передавать дурные вести по телефону – не самая лучшая миссия. «Крепись, дорогая. Двадцать три года!» – нет, этих слов Виктор Павлович не произнесет ни при каких обстоятельствах. Он скажет ей это позднее, старательно отводя глаза, но крепко сжимая руку. А что останется ей? Давить в себе звериный вой, судорожно впиваясь ногтями в побелевшие ладони, или же, напротив, накинуться и расцарапать в кровь его лицо. Зачем? Так ведь если бы не он, тогда бы… Марина передернула плечами. При чем здесь Полич? Короткая вспышка ярости, сполохом пробежавшая по ее лицу, растворилась в уже привычном безразличии. Черт с ним, с Поличем! Сергея все равно не вернешь. «Нет выхода. У тебя просто нет выхода», – стучало в висках. «Нет есть! – ласково ответил внутренний голос. – Все может быстро закончиться. Самое сложное – решиться. Больно не будет! Ну если только мгновение. Зато потом – покой и вечная тишина!»

Э, нет! Марина встряхнула головой. Так недолго и с ума сойти. Скорее автоматически, чем осознанно, она спешно оделась и вышла из дома. Солнечный свет подействовал на нее отрезвляюще. Она шла вперед, не имея, впрочем, ни малейшего представления о том, куда направляется. Вперед, вперед, подальше от надоевшего дома, от матери, от сочувствующих друзей, от дурного известия, которое ее ждет, как только она переступит порог квартиры. Ничего, все пройдет, все перемелется.

Осенние листья приятно шуршали под ногами, а в глаза било совсем не осеннее солнце…

Марина остановилась. Где это она? Да вот же знакомый двор, раскидистый тополь во дворе, детская площадка с шумной ребятней. Да она же стоит перед домом Полича! Окно на десятом этаже отворено, и занавеска колышется на ветру. Странно! Ведь Виктор Павлович должен сейчас находиться в суде и слушать приговор. Хотя приговор уже, скорее всего, зачитали, но, как бы там ни было, оказаться так рано дома Полич не мог. Простой арифметический расчет эту возможность опровергал… Кстати, вот его автомобиль! Темно-синий «Вольво» стоит на своем привычном месте. В салоне дремлет Остап, верный помощник Виктора Павловича…