Вольные стрелки. Вождь гверильясов. - Майн Рид

Калрос! Не ты ли звал меня? Ответь же мне поскорее! О, этот выстрел! Неужели же кто-нибудь стрелял в него? Нет, быть не может! Я ведь слышала собственными ушами, как он разговаривал после этого. Калрос! Ответь же! Здесь ли ты? Ведь это я зову тебя. Я, твоя Лола!

Не знаю, откуда звучал этот чудесный голос — из чащи кустарника или с неба? Но я знаю, что самая дивная музыка не показалась бы мне слаще и не наполнила бы мою душу более странным трепетом.

Несколько секунд я колебался, не зная, что ответить на призывный крик незнакомой девушки. У меня не хватало мужества показать ей Калроса. Ведь это было бездыханное тело, уже распростившееся с жизнью.

Какое печальное зрелище представилось бы глазам возлюбленной Долорес… любящей Долорес! Я был уверен в том, что сердце ее горело любовью. Глядя на статного юношу, сохранившего всю свою красоту даже на ложе смерти, я не удивлялся той тоске, которая звучала в женском голосе, призывавшем «дорогого Калроса».

Голос этот зазвенел снова. В нем смешались отчаянье и страсть:

— Калрос! О Калрос! Почему ты не отвечаешь мне? Ведь это я, Лола, твоя Лола!

— Лола! — крикнул я, охваченный непонятным волнением. — Идите сюда! Идите сюда! Калрос здесь!

В ответ раздалось ликующее восклицание, и мгновение спустя женщина вышла из-за кустов и остановилась на краю поляны.

Глава V

ТЯГОСТНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Было полнолуние. Мне всегда казалось, что мексиканская луна с особым наслаждением взирает на красивых женщин. Но никогда еще лучи ее не ласкали женщины прекраснее той, которую я увидел.

У нее был особый тип красоты, характерный для той страны, где я с ней встретился, и особенно для провинции, которую мексиканцы называют Тиерра-Калиенте, то есть для береговой области Веракрус.

Образ Лолы крепко запечатлелся в моей памяти именно таким, каким он представлялся мне тогда. Потом, когда я ближе познакомился с ней, он занял громадное место в моем сердце.

Волшебная картина открылась моим глазам. В голубоватых, мягких лучах лунного света стояла девушка, обещавшая стать совершенством или, вернее, уже достигшая совершенства. Более прекрасного существа я не могу себе представить.

Она была среднего роста и нисколько не походила на воздушную сильфиду. Ее вполне уже сформировавшаяся фигура казалась гибкой, сильной; даже внушительной. Отчетливо выделяясь на зеленовато-черном фоне окутанного мраком кустарника, она поразила меня необычайной гармонией линий. Голова Лолы, и щеки, шея, плечи, грудь, талия и ноги, — все отличалось удивительным изяществом. Каждый изгиб тела девушки дышал грацией и силой. И все очертания сливались между собой, образуя одну живую прихотливую линию, похожую на красивую движущуюся змею.

Угадывая прелесть этих линий, Хогарт постоянно стремился изобразить их в своих картинах. Но попытки его следует признать неудачными. Очаровательная девушка, которую я впервые увидел при свете луны на поле Сьерро-Гордо, была воплощением предчувствуемой им красоты.

Одежда не скрывала восхитительных очертаний ее тела. Впрочем, скрыть их было бы трудно даже в том случае, если бы она носила чудовищно сложное модное платье. К счастью, Лола не гналась за модой. Белоснежная батистовая рубашка без рукавов и прозрачное платье из тонкого муслина давали возможность —

…являть свободно красоту

во всех ее живых оттенках.

Легкая голубовато-серая шаль, покрывавшая голову девушки, обвивалась вокруг ее плеч, слегка приподнимаясь на груди. Сзади из-под этой шали виднелись две густые косы, оканчивавшиеся ярко-красным бантом и спускавшиеся до самой талии.

Бросив на девушку беглый взгляд, я решил, что она ходит босиком. Сквозь батистовую рубашку и муслиновое платье просвечивали голые до колен ноги, похожие на ноги античной статуи. Чулок Лола действительно не признавала. Но скоро я рассмотрел атласные туфельки, спрятавшиеся в высокой траве. Вид обнаженных ног и легкой, но дорогой обуви, весьма мало приспособленной для прогулки по колючему кустарнику, нисколько не удивил меня. Я знал, что все местные жительницы носят такую обувь и обходятся без чулок.

В эту минуту, впрочем, я думал не об этом. И внимание мое, и глаза мои были устремлены на прелестное лицо Лолы.

Она показалась мне поразительно красивой. Но, к сожалению, я не мастер описывать такие вещи.

Разумеется, я мог бы сказать, что смуглая кожа Лолы отливала золотом, что на щеках ее играл румянец, что губы походили на два прижавшихся друг к другу лепестка пунцовой розы, что иногда лепестки эти приоткрывались, показывая два ряда жемчужных зубов, что темные как ночь брови изгибались наподобие лунного серпа, что черные глаза искрились ярким и теплым светом, что нос принадлежал к типу носов, прозванных орлиными, что шея у нее была круглая и изящная. Но все это было бы лишь сухим перечнем, не дающим ни малейшего понятия о необыкновенной прелести Лолы. Красота состоит не в правильности той или иной черты, а в определенном сочетании черт, в их взаимной гармонии, в их выражении. Именно такой настоящей красотой наделила природа Лолу.

Она произвела на меня большое впечатление. И, несмотря на то, что сердце мое в то время было не совсем свободно, я поддался очарованию. Мне не хотелось двигаться с места. Я задумчиво любовался Лолой. Она стояла в нескольких шагах от меня; луна светила ярко, и я отчетливо видел лицо девушки. Я рассмотрел его во всех подробностях, уловил множество сменяющихся на нем выражений, заметил, как сбежал румянец с ее золотисто-смуглых щек, уступив место смертельной бледности.

Молча глядел я на неожиданное и прекрасное видение. Удивление, быстро уступившее место восторгу, не позволяло мне заговорить.

В течение нескольких минут молодая девушка молчала тоже. Но у нее для этого были совсем иные мотивы.

Глаза ее не отрывались… не от меня, нет!.. От тела, лежавшего у моих ног. На меня она посмотрела только один раз, да и то мельком. Взгляд ее тотчас же устремился на неподвижную фигуру Калроса.

Сперва этот взгляд был полон недоумения. Впрочем, недоумение продолжалось недолго. Минуту спустя в глазах девушки появилось выражение смертельной муки. Она узнала Калроса, своего любимого Калроса. Он лежал на земле с забрызганным кровью лицом. Он безмолвствовал, хотя и не спал. Он был неподвижен и нем. Может быть, он умер?

— Умер? Неужели умер?

Эти слова как бы невольно сорвались с уст Лолы.

Вдруг глаза ее сверкнули. Их выражение сразу изменилось, страдание уступило место исступленному гневу.

Я тотчас же понял, что объектом этого гнева является моя скромная особа. Сперва я только удивился. Мне еще ни разу не пришло в голову, что пребывание мое на маленькой поляне