Все новые сказки - Нил Гейман

— Знаю. А если она в своем уме?

— Допустим. Но какова альтернатива? Если она не свихнулась, то проклятие реально, и ты тоже здорово влип. Только в дерьмо другого сорта. Так или сяк тебя ждет веселая жизнь.

— Это мы еще посмотрим. Вообще-то она сегодня идет в клинику. Получать анализ ДНК.

Эймон набрал в грудь воздуха. Мрачно выдохнул:

— О-ох! Позвони, скажи результаты, ладно?

— Ладно. — Я протянул ему руку.

Рукопожатие было долгим.

Эймон улыбнулся:

— Ты хороший человек, серьезно. Не бросишь Аву, что бы ни стряслось. Настоящий герой.

— Эймон… мне пора идти, но расскажи-ка про мороженых зверушек.

— Нет, сейчас тебе этого лучше не знать. Возможно, она это только со мной проделала. Забудь, что я об этом говорил. — Он снова хлопнул меня по плечу и первым вышел из бара.

Я вернулся в квартиру Авы. Ее не было дома. Я открыл дверь своим ключом. На столике в коридоре, на самом заметном месте, лежала стопка бумаг, а сверху — желтый листок. Надпись крупными буквами, черным по желтому: «ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЧТИ». Я взял листки и увидел, что на верхнем еще что-то написано, помельче.

«Это результаты анализов ДНК. Оказалось, мой ребенок — не от тебя и не от Эймона. Я трусиха, у меня не хватило храбрости подождать тебя здесь и сказать самой. Посижу до вечера у сестры, потом вернусь. Пожалуйста, дождись меня, чтобы мы могли как минимум поговорить. Прости, что солгала тебе, когда клялась, что не была с другими мужчинами. За то время, пока мы вместе, у меня были другие.

Тебе, возможно, без разницы, но я хочу тебе сказать: насчет Ламии и проклятия я сказала чистую правду. Кто отец ребенка, я не знаю, хотя до сегодняшнего для была уверена: либо ты, либо Эймон. Но Ламия — не выдумка. Проклятие — не выдумка. И то, что я тебя всей душой люблю и уважаю, — не выдумка. Пожалуйста, дождись меня. Я этого не стою, но прошу тебя: дождись».

Я остолбенел. Попытался прочесть, что написано на других листках: сплошные цифры и графики, только в конце заключение, которого я не мог понять, потому что в мою бедную голову и так уже ничего не вмещалось.

Как был, в плаще, с бумагами в руке, я вошел в гостиную и сел на диван. Диван, где мы столько раз вели задушевные разговоры, и занимались любовью, и просто сидели бок о бок, наслаждаясь тем, что вместе сидим и молчим, читаем или просто дышим. Я снова попытался просмотреть бумаги. Напрасный труд. Вытянул руку, чтобы швырнуть их на журнальный столик.

На столике лежал крупноформатный альбом художественных фотографий, которого я раньше не видел. Название — «Остановленные мгновения». Внутри — поразительно четкие снимки, на которых изображены исключительно мертвые животные, рыбы, рептилии… вся фауна в замороженном виде. На каждом снимке — замороженные тела: лежащие на спине, или на боку, во льду на рыночных прилавках, или на пустых заснеженных дорогах — видимо, сбитые машинами. Дивно красиво, шокирующе-жутко, пронзительно — вызывает целую гамму чувств. Перелистывая альбом, я вспоминал вопрос Эймона про мороженых зверушек. Он говорил про книгу? Или не только?

Просмотрев с десяток фотографий, я дошел до страницы с обтрепанной закладкой. Наверное, на этом месте альбом раскрывали вновь и вновь. Фотография кардинально отличалась от остальных. Женщина в черном держит на руках младенца. Идет снег — весь мир вокруг женщины бел. Она и ребенок — единственные цветные пятна. Но младенец у нее на руках — насколько его видно, женщина словно загораживает его от объектива — кажется неживым и совершенно белым, точно и он заморожен, как остальные «модели» фотографа.

Но самое потрясающее на этом фото — лицо женщины. На нем полная безмятежность. Если она действительно держит на руках мертвого младенца, то сумела подняться над своим горем, сделалась святой… или совершенно бесчеловечной. То ли просветление, то ли какое-то особенное сумасшествие. Фотография приковывала к себе внимание и была настолько — другого слова не подобрать — красива, что я созерцал ее около минуты. И только когда гипнотические чары первого впечатления несколько рассеялись, взглянул на подпись. Имя фотографа не указано. Но указано место съемки: Сабунчи, Баку, Азербайджан.

Джеффри Дивер

Терапевт

Перевод Марины Тогобецкой[85]

Первый раз я увидел ее случайно в «Старбаксе» у здания клиники, где работаю. Увидел — и сразу понял, что у нее серьезные проблемы. В конце концов, определять, что у людей проблемы, — часть моей профессии.

Я как раз читал истории болезней (я всегда расшифровываю их сразу после сеансов), как обычно наслаждаясь заслуженной чашкой латте. У меня хорошая память, но в том, что касается терапии и лечения, нужно быть «предельно внимательным и неутомимым», любил повторять один из самых уважаемых мной преподавателей.

Было утро, около половины одиннадцатого, славный денек, начало мая, и в кафе в оживленном торговом центре было полно посетителей, которые в этот час тоже нуждались в порции кофеина.

Рядом со мной был свободный столик, но при нем не оказалось стульев. Аккуратная брюнетка в строгом темно-синем костюме спросила, можно ли взять свободный стул, что стоял у моего стола. Я посмотрел на ее круглое лицо: симпатичная, скорее «Домашний очаг», чем «Вог». Улыбнулся.

— Конечно, пожалуйста.

И не был удивлен, не услышав в ответ «спасибо», не увидев ответной улыбки. Она просто развернула стул, с грохотом протащила к своему столику и села. Не то чтобы она подумала, что я с ней флиртую, и таким образом дала понять, что не желает продолжения. Моя улыбка была просто данью вежливости. Я был почти вдвое старше ее, лысеющий (да-да, я все еще удивлен этим фактом) врач-терапевт — совсем не в ее вкусе.

Нет, ее поведение не было ответом на заигрывание, пусть даже мнимое — оно объяснялось проблемой, которая ее беспокоила. И которая, в свою очередь, обеспокоила меня.

Я, лицензированный специалист, обязан соблюдать определенные правила, на которые могли бы с легкостью наплевать, скажем, графический дизайнер или личный тренер. Поэтому я не сказал больше ни слова и вернулся к своим записям, а она вытащила из портфеля пачку бумаг и стала их просматривать, время от времени прикладываясь к кофе, обжигаясь и, по всей видимости, даже не чувствуя вкуса. И это тоже меня не удивило. Краем глаза я заглянул в ее бумаги и понял, что перед ней планы уроков — она и здесь продолжала работать. Мне показалось, это был седьмой класс.

Учительница.

Мой интерес усилился. Я особенно чувствителен к эмоциональным и психологическим проблемам людей, которые имеют дело с подрастающим поколением. Сам я с детьми как пациентами не работаю — не моя специальность. Но никакой психолог не может практиковать без элементарных познаний в области детской психологии, без понимания детской души — ведь именно из детства проистекают проблемы, которые людям приходится решать во взрослом возрасте. Дети в десять-одиннадцать лет очень ранимы и восприимчивы и могут быть навсегда подранены такой вот учительницей, как та, что сидела за соседним столиком.

Несмотря на весь мой опыт, я не имею права ставить диагнозы направо и налево, поэтому я еще сомневался. Но мои сомнения развеялись в ту же секунду, как она ответила на телефонный звонок. Сначала она говорила довольно мягко — на том конце был, вероятно, кто-то из близких, скорее всего ребенок. От мысли, что у нее, кажется, есть еще и собственный ребенок, у меня упало сердце. Разумеется, меня не удивило, что буквально через пару минут разговора ее голос начал повышаться, в нем появились истерические нотки:

— Ты сделал ЧТО? Я сто раз тебе говорила: никогда, ни при каких обстоятельствах!!! Ты почему не слушаешь? Ты что, глупый? Хорошо, я приеду домой, и мы поговорим!

Если бы она могла со всей силы хлопнуть телефоном об стол, а не выключить его простым нажатием на кнопку — она бы, несомненно, так и поступила.

Глубокий вдох. Глоток кофе.

Она снова вернулась к лежащему перед ней плану урока.

Я опустил голову, уставясь в свои записи. Латте стал безвкусным. Я пытался сообразить, что делать дальше. Я способен помогать людям и делаю это с большим удовольствием (конечно, в том числе и из-за моего детства, тут нет никакого секрета). И знал, что могу ей помочь. Но если бы все было так просто. Часто люди не понимают, что нуждаются в помощи, и даже если им предложить ее — они будут сопротивляться. В другой ситуации я не стал бы торопиться и переживать по поводу мимолетной встречи: я дал бы человеку возможность самому понять, что с ним что-то не так.

Но здесь все было слишком серьезно. Чем дольше я наблюдал, тем больше находил признаков: слишком прямая осанка, абсолютное отсутствие юмора или удовольствия в том, что она делала, неспособность почувствовать вкус напитка, который она пила, гнев, раздражительность, порывистость, с которой она писала…