Том 1. Сказки, легенды, притчи. Демиан. Сиддхартха. Путь внутрь - Герман Гессе

моя унизительная связь с Кромером продолжала существовать и не закончилась после того, как я расплатился наконец сполна. Ведь для того, чтобы собрать необходимую сумму, мне пришлось пойти на мелкие кражи, и теперь он знал об этом, — и так я оказался целиком в его власти. Часто он угрожал, что все расскажет отцу, и это повергало меня в ужас, к которому примешивалось еще более сильное чувство, — чувство сожаления о том, что я сам не сделал этого сразу. Между тем, как бы трудно мне ни приходилось, я раскаивался не во всем и не всегда, временами мне казалось, что все так и должно быть. Мной управлял рок, и было бесполезно пытаться его отвести.

Родители, видимо, также страдали от такого положения. В меня вселился какой-то враждебный дух, и я уже не принадлежал больше к нашей, такой когда-то тесной, общности, хотя по временам безумно тосковал по ней, как по утраченному раю. Мать видела во мне скорее больного, чем злодея, но еще яснее их отношение ко мне проявлялось в том, как вели себя сестры. Они обращались со мной очень мягко, с большим сочувствием, в их глазах я был чем-то вроде одержимого, которого следует скорее жалеть, чем ругать; и все-таки было ясно, что во мне поселилось зло. Я понимал: за меня молились не так, как прежде, и чувствовал, что эти молитвы напрасны. Часто я испытывал жгучую потребность излить душу в исповеди, но в то же время понимал, что ни отцу, ни матери не смогу ничего рассказать и ничего объяснить. Я знал: они меня выслушают доброжелательно, будут меня щадить, жалеть, но не поймут, и все, что произошло, расценят как проступок, в то время как это судьба.

Конечно, многие не поверят, будто ребенок в неполных одиннадцать лет способен на такие чувства. Им я не стану рассказывать мою историю. Я расскажу ее тем, кто лучше знает людей. Взрослый, обращающий в мысли некоторые свои чувства, не находит этих мыслей у ребенка и начинает думать, что переживания тоже отсутствуют. Но почти никогда на протяжении всей последующей жизни я не переживал так глубоко и не страдал так сильно, как в детстве.

Однажды в дождливый день мой мучитель велел ждать его на Бургплац, и вот я стоял, от нечего делать разгребая ногами мокрую листву, которая все еще падала вместе с крупными каплями с черных каштанов. Денег у меня не было, но на всякий случай я спрятал два куска пирога и принес их с собой, чтобы дать Кромеру хоть что-то. Я давно уже привык таиться по углам и ждать его иногда очень подолгу, я смирился с этим, как человек, который принимает неизбежную судьбу.

Наконец появился Кромер. На сей раз ненадолго. Он дважды ткнул меня в бок, засмеялся, взял пирог и даже предложил мокрую сигарету, от которой я отказался. Он был приветливее, чем обычно.

— Да, — сказал Кромер, уходя, — чтобы не забыть. Ты можешь в следующий раз привести с собой сестру, старшую. А кстати, как ее зовут?

Я не понял и промолчал. Только взглянул на него с удивлением.

— Не понимаешь? Сестру приведи, я сказал.

— Нет, Кромер, это невозможно. Мне не разрешат. Да она и не пойдет.

Я думал, что это опять новое издевательство, просто повод поиздеваться. Он часто требовал чего-то невозможного, пугал меня, унижал, чтобы потом начать торговаться. Можно было бы откупиться деньгами или чем-нибудь еще.

Но на сей раз дело обстояло по-другому. В ответ на мой отказ он почти не разозлился.

— Хорошо, — сказал он как бы между прочим, — подумай об этом. Я хочу познакомиться с твоей сестрой. И как-нибудь это устроится. Ты пригласишь ее на прогулку, а я к вам присоединюсь. Завтра я дам сигнал, и мы договоримся.

Когда он ушел, я стал смутно догадываться о смысле его намерений. Я был еще совсем ребенком, но слышал разговоры о том, что мальчики и девочки, становясь старше, начинали заниматься вместе чем-то таинственным, недозволенным и неприличным. И вот я должен был… Я вдруг понял, насколько чудовищно то, что мне предлагалось! Я сразу же твердо решил, что не сделаю этого. Но что тогда будет и как Кромер мне отомстит, об этом я боялся и подумать. Начались новые муки, точно прежних было еще недостаточно.

Мрачный, шел я через площадь, засунув руки в карманы. Новые мучения, новое рабство!

Вдруг меня окликнул энергичный низкий голос. Я испугался и побежал. Кто-то догнал меня и схватил крепко, но мягко. Это был Макс Демиан.

Я остановился.

— Это ты? — спросил я робко. — Как ты меня напугал!

Он смотрел на меня. Никогда еще этот взгляд не был таким взрослым, все понимающим и видящим насквозь, как в этот раз. Мы давно уже не встречались друг с другом.

— Извини, пожалуйста, я не хотел, — ответил он вежливо и, как всегда, очень определенно, — но все-таки нельзя так сильно пугаться.

— Со всяким случается.

— Да, случается. Но подумай, если ты, увидев кого-то, кто ничего тебе не сделал, приходишь в ужас, тогда этот кто-то начинает размышлять. Он удивляется, ему становится интересно. Он думает о том, что ты очень пуглив, а это бывает тогда, когда человек живет в страхе. Трусы всегда живут в страхе, однако ты как будто не трус. Правда? Ну, положим, героем тебя тоже не назовешь. Есть вещи, которых ты боишься. И люди есть, которых ты боишься. А этого не должно быть. Ни в коем случае нельзя бояться людей. Меня ведь ты не боишься? Или я ошибаюсь?

— О нет, совсем не боюсь!

— Ну вот, видишь, а есть люди, которых ты боишься?

— Я не знаю, ну брось… Чего тебе надо?

Он шел рядом, я прибавил шаг, мне хотелось убежать, он сбоку смотрел на меня.

— Предположим, — снова заговорил он, — что я хочу тебе помочь. Бояться меня во всяком случае нет никаких оснований. Я хочу провести эксперимент. Это будет весело, и кое-чему очень полезному ты сможешь научиться. Вот слушай! Я занимаюсь иногда таким искусством, которое называют чтением мыслей другого. Это вовсе не колдовство, но производит странное впечатление на тех, кто этим не владеет. Люди очень удивляются. Ну, попытаемся. Допустим, ты мне нравишься или интересуешь меня и я хочу понять, что происходит у тебя внутри. Первый шаг я уже сделал — я тебя испугал. Значит, ты пуглив. Значит, есть вещи и люди, которых ты боишься. Почему? Бояться никого не нужно. А если это все же случается, значит, есть кто-то,