Здесь водятся драконы (СИ) - Батыршин Борис Борисович

— Позвольте от всей души поблагодарить вас, мсье. — Казанков обозначил учтивый поклон.

— Бросьте… — Ледьюк махнул рукой и поморщился — видимо, даже такое движение причинило пробитому аннамитской стрелой плечу боль.– Это был мой долг, как офицера и цивилизованного человека. Уверен, вы на моём месте поступили бы точно так же.

Несомненно. — ещё один поклон. — Кстати, и супруг баронессыбудет крайне вам признателен. Если надумаете после этих событий оставить службу во флоте — он наверняка найдёт для вас должность капитана в своей пароходной компании.

— О да, Пьер, дорогой! — засуетилась Камилла. — Я скажу Шарлю, он о вас позаботится, если вас выгонят со службы…

Француз снова поморщился, на этот раз не от боли. Намёк на то, что за потерю двух новейших боевых кораблей дома его по головке не погладят, бы слишком прозрачен.

«Вот и поделом тебе! — мстительно усмехнулся (про себя разумеется) Казанков. — а то взяли, понимаешь, манеру лезть, куда не звали, и порядки свои устанавливать…»

И поспешил наложить завершающий штрих:

— Мы ведь с вами встречались, мсье! Вы, наверное, не помните меня — меньше года назад, у берегов Абиссинии. Вы тогда чуть не утопили мой «Бобр».[1]

— А-а-а, тот самый русский капитан, что задал нам перцу у Сагалло? — оживился француз. — Что ж, счастлив, что мои канониры стреляли в тот день недостаточно метко, и вы остались в живых. Должен сказать, что вам тогда повезло куда больше, чем моим людям в этом треклятом Сайгоне. Из обеих команд, — это две с лишним сотни! — спаслось едва три десятка, почти все ранены, многие тяжело… Но, прошу вас, скажите: вы-то как тут оказались?

— Так, оказался… проездом. — ответил Казанков. О том, что именно он виновник гибели обоих вверенных Ледьюку кораблей, кавторанг предпочёл не упоминать.

— Проездом?.. ох! — француз попробовал привстать, переменить позу — и с болезненным стоном схватился за раненое плечо. Камилла встрепенулась, бросилась его поддержать, усадить поудобнее. — Дьявол забери того аннамита с его луком…. Так проездом, говорите? С двумя дюжинами — или сколько вас там? — вооружённых до зубов спутников, при митральезе? Недоговариваете, мсье…

Казанков поднялся с поставленного на-попа бочонка, давая понять, что разговор закончен.

— Обсудим это позже, мсье. А сейчас надо подумать, как сберечь свои головы. И, кстати, — он сделал многозначительную паузу. — у вас оружие имеется?

Вместо ответа Ледьюк продемонстрировал большой револьвер — армейский, системы «Шамело-Дельвинь» с характерным шестигранным стволом. Оружие был тяжёлым, французу было чрезвычайно неудобно держать его здоровой левой рукой.

— Тогда мой вам совет: оставьте один патрон в барабане для себя. Аннамиты, видите ли, не вполне разделяют европейское гуманное отношение к пленным.

И повернулся, стараясь не замечать испуг в глазах Камиллы.

Тело свалилось к ногам Матвея, подняв тучу пыли — французский матрос, один из расставленных Казанковым на крыше пакгауза. Бескозырка с красным помпоном отлетела в сторону, винтовка валялась рядом. Юноша кинулся к лежащему, перевернул на спину — горло у несчастного было пробито стрелой, на губах пузырилась кровавая пена. Он зашарил в подсумке на поясе мертвеца — пусто, пусто! Собственный его «винчестер» валялся неподалёку — Матвей выпустил последний патрон из магазина несколько минут назад. Немногие уцелевшие защитники пакгауза тоже расстреляли боезапас — пол был покрыт россыпями медных гильз, рядом с митральезой валялись три патронных обоймы — все, как одна пустые. А как лихо они с Осадчим срезали первые шеренги нападавших, когда аннамиты пошли на приступ…

— Молодой человек… — Матвея схватили за рукав. Он обернулся — баронесса, конечно… — Умоляю, если эти звери ворвутся защитники пакгауза — застрелите меня! Я видела, что они вытворяли с женами и детьми французских чиновников, которые попали им в руки! Заклинаю, избавьте меня от мучений и позора!

Откуда-то потянуло дымом — судя по запаху, горело зерно. Матвей закрутил головой — и точно, из-за штабеля мешков с рисом валили клубы дыма и вырывались языки пламени. Значит, аннамиты всё же подожгли пакгауз…

— Что же вы молчите? — баронесса уже рыдала, заламывая руки. — Поклянитесь, что выполните мою просьбу!

— Но, мадам… — Матвей продемонстрировал женщине извлечённый из ножен крис — на матовом, словно в крошечных червоточинах, играли оранжевые отзывы. — У меня только вот это. Я не смогу…

Баронесса побледнела как смерть при виде лезвия которое должно прервать её жизнь. Но быстро взяла себя в руки и закинула голову, подставляя шею — очаровательно стройную, белую как снег, выхоленную умелыми руками горничной, накладывавшей на кожу своей госпожи изысканные мази и притирания. От мысли, что он должен прямо сейчас полоснуть по этой красоте волнистым, бритвенно-острым лезвием, Матвею едва не сделалось дурно.

— Ну же, мон шер ами, смелее! — Голос Камиллы, требовательный, уверенный, всё же дрожал. — Заклинаю, избавьте меня от мучений и позора!

Матвей занёс руку для удара — крис ходуном ходил в внезапно ладони. Баронесса ещё сильнее закинула голову, глаза её были крепко зажмурены, на лбу выступили крупные капли пота. Вот, сейчас….

Страшный удар потряс здание, сверху со стропил посыпались черепица, обломки досок — одна из них больно ударила Матвею по плечу. Он обернулся. В пыльном облаке за воротами метались какие-то тени, размахивали оружием…. Снова грохнуло, сверкнуло, потом ещё и ещё — и загрохотало уже непрерывно. На площади перед пакгаузом что-то взрывалось, летели разбитые бочки, расщепленные бочки, человеческие тела.

— Наши! — заорали с крыши. Матвей посмотрел вверх — в огромной прорехе виден был мичман Новосельцев. Он размахивал карабином, на ствол которого была насажена офицерская фуражка.

— Наши! — снова закричал мичман! — Корабли с Андреевскими флагами на реке, аннамиты разбегаются, кто куда!..

— Вот видите мадам, всё хорошо! — Матвей повернулся к баронессе, пряча зачем-то крис за спину. — Давайте я вам помогу, а о как бы не сгореть тут…

В самом деле, дым становился гуще — пожар разгорался, языки пламени лизали уже стропила. Матвей подставил женщине плечо — та послушна оперлась на него, — и они побрели к выходу.

— Скорее, гимназист, скорее, неровён час крыша рухнет! Поспешай, и дамочку выводи, а я этому помогу…

Осадчий зажал под мышкой бебут, по самую рукоять, вымазанный в крови, и помог подняться Ледьюку. Француз что-то благодарно бормотал — револьвер он держал в левой руке. Но не успели они сделать и трёх шагов, как из дыма навстречу кинулись четверо аннамитов, вооружённых короткими копьями — не копьями даже, а бамбуковыми жердями, обрезанные наискось, на манер игл для медицинского шприца.

Первого Осадчий принял на клинок — уклонился от колющего выпада и с такой силой вогнал бебут в диафрагму, что изогнутый кончик ладони на полторы вышел из спины врага. И — сам отшатнулся, от удара копьём пониже ключицы. Матвей левой рукой задвинул Камиллу за свою спину, а правой перехватил поудобнее крис. Двое мятежников приближались: злобный оскал на коричневых лицах, ярость в чёрных, раскосых глазах, копья уставлены ему в живот — у того, что справа на бамбуковом шесте угрожающе топорщился пучок заострённых бамбуковых щепок. Он видел такие копья — в рыбацкой деревне, где они нашли убежища, тамошние обитатели гарпунили ими крупную рыбу. Матвей представил себе, как острия входят ему в живот, в кишки…

Хлоп!

Хлоп!

Хлоп!

Владелец окровавленного копья повалился на спину — из двух отверстий в его груди выплеснулись фонтанчики крови. Второй аннамит повернулся и бросился наутёк — пуля ударила его между лопаток и швырнула лицом на тлеющие мешки с рисом.

Ледьюк, сидя на полу, выпускал пулю за пулей из своего револьвера. Он жал на спуск, даже когда ударник защёлкал вхолостую.

— Ну, хватит, мсьё, всё уже позади. — Казанков (и откуда он взялся?) подхватил француза под мышки и помог встать на ноги. Палаш, лезвие которого было от рукояти до самого кончик вымазано в крови, он зажал под мышкой.