Бунт на «Баунти» - Бойн Джон

– Это почему же? – спросил я. – Мне казалось, что мы с тобой обо всем договорились.

– Разве ты не видел наших мужчин? – сказала она. – Ты знаешь, что тебе нужно сделать.

Я вздохнул. Далеко не первый день я понимал, что дело идет к такому разговору, и ожидал его без всякой радости. Многие из наших моряков уже успели обзавестись татуировками. Одним из первых стал, в превеликому моему удивлению, наш паскудник мистер Хейвуд, украсивший свою правую ляжку трехногим символом его родного острова Мэн. (Вопли, которые он издавал, обзаводясь этой прикрасой, – вот они меня совсем не удивили – слышала половина острова, а может, они и до Англии долетели.) Многие последовали, каждый на свой лад, по его стопам. Джеймс Моррисон запечатлел на предплечье дату нашего прибытия на Отэити. Даже мистер Кристиан подверг себя соответствующему испытанию, получив на спину изображение неведомой мне твари, которая вглядывалась, раскинув лапы, в того, кто на нее смотрел, словно желая сожрать его заживо. А совсем недавно он добавил к своей живописной коллекции туземные рисунки, которые покрывали его руки, плечи и торс, отчего он походил теперь более на островитянина, чем на англичанина.

– Прежде чем жениться, мужчина должен обзавестись татуировками, – объяснила мне Кайкала.

– Ну, может быть, одной, маленькой, – предложил я, никогда не любивший боли.

– Нет-нет, – со смехом ответила она. – Нельзя жениться, не украсив себя как положено. Татуировка защищает человека от злых духов, накрепко запирая внутри него вся священное, что в нем есть.

Совсем поскучнев, я подумал немного и решительно покачал головой.

– О нет, – сказал я. – Ни за что на свете.

Я уже точно знал, о чем идет речь, потому что всего несколькими неделями раньше видел, как татуировали собиравшегося жениться местного паренька. Факт был таков: его зад полностью покрыли черного цвета узором. Юный дурень полдня пролежал на колоде, а двое искусников трудились над его ягодицами, один над правой, другой над левой, и, несмотря на явную болезненность процедуры, парень за все это время ни разу не вскрикнул. Этим-то он меня восхитил, и все же, когда бедняга поднялся на ноги, выставив всем – мужчинам и женщинам – напоказ почерневший зад, я по думал, что вид у него самый дурацкий. А еще я слышал, что он потом дней десять кряду присесть не мог. Собственно, я видел его за день до разговора, который сейчас описываю, – по-моему, он и ходил-то не без труда.

– Прости, Кайкала, – продолжал я, – но этого я сделать не могу. Даже если бы мне удалось вытерпеть боль, а мне не удастся, потому что я жуткий трус, я не хочу провести остаток моей жизни с раскрашенным задом. Мне это было бы не по силам. Я помер бы от стыда.

Кайкала понурилась, однако что-то в моих интонациях или словах сказало ей, что я говорю серьезно, потому что она кивнула, согласившись со мной.

– Тогда, может быть, маленькую, – сказала она, возвращаясь к моему начальному предложению. Я тоже кивнул – правда, без особой охоты, но если надо – значит, надо. Я же хотел доставить ей удовольствие.

Два дня спустя Кайкала отвела меня к своему дяде, искусному мастеру татуировок, и я объяснил ему, какую картинку и где хочу получить. С собой я прихватил толстую палку, чтобы впиваться в нее зубами, пока будет создаваться это произведение искусства. О выбранном мной рисунке я не говорил никому, даже Кайкале, и присутствовать при его создании ей не разрешил, потому что по дурости моей, о пресладостная матерь Божия, по моей невинной пятнадцатилетней дурости полагал, что, узрев придуманное мной в готовом виде, она отдаст мне свое сердце на веки вечные. Я объяснил мой замысел ее дядюшке – судя по его глазам, он счел меня умалишенным, – однако я настоял, и он просто пожал плечами, велел мне раздеться, а сам принес баночки с тушью и наточил инструменты, коими оказались мелкие кости животных, после чего приступил к сотворению своего новейшего шедевра.

В лагерь я вернулся поздним вечером и еще издали услышал голос громко выкликавшего мое имя капитана Блая. Было ясно, что капитан призывал меня далеко не первый раз, и я попытался переставлять ноги побыстрее, однако боль была такой жуткой, что каждое движение давалось мне с трудом. Лоб мой взмок от пота, рубашка прямо-таки липла к спине. Хорошо хоть наступил вечер и лицо мне овевал прохладный ветерок, облегчая мои страдания.

– Тернстайл, – сказал капитан, когда я вступил в его палатку, – где ты, черт побери, болтался? Разве ты не слышал, что я зову тебя?

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, стоя у входа и оглядывая офицеров, собравшихся полным составом – мистер Кристиан, мистер Фрейер, мистер Эльфинстоун и мистер Хейвуд, паскудник. Все они сидели вокруг стола, и физиономии у всех были серьезные. – Я бродил по окрестностям и совсем забыл о времени.

– Бродил со своей девицей, готов поручиться, – сказал мистер Кристиан. – Вы уже слышали, капитан, что наш юный Турнепс расстался с невинностью?

Я бросил на помощника штурмана гневный взгляд, а следом посмотрел на капитана, лицо мое покраснело, я вовсе не желал, чтобы мои частные дела обсуждались в присутствии мистера Блая. Надо отдать ему должное, он смутился и покачал головой.

– Я не люблю подобных разговоров, Флетчер, – недовольно произнес он. – Чаю, Тернстайл, будь добр, и как можно быстрее. Мы все нуждаемся в нем.

Кивнув, я направился, чтобы вскипятить воду, к костру, успев попутно поймать взгляд мистера Хейвуда; губы его неприязненно кривились, я понял, что попытка мистера Кристиана высмеять меня не пришлась ему по душе. Возможно, подумал я, он знает, кто моя возлюбленная, и, поскольку она самая красивая девушка острова, жаждет заполучить ее для себя. Я поставил чайник на огонь и вернулся в палатку за чашками, стараясь не бередить на ходу мои раны.

– Тернстайл, – сказал, прервав разговор с офицерами и повернувшись ко мне, капитан, – ты хорошо себя чувствуешь, мальчик?

– Приемлемо, капитан, сэр, – ответил я. – Приемлемо.

– Сдается, ты и ходишь-то с трудом.

– Правда, сэр? Должно быть, сидел как-то неправильно, вот ноги и сводит.

Капитан нахмурился, покачал головой – видимо, ему не хотелось слушать за столом всякие глупости – и снова обратился к офицерам.

– Стало быть, завтра утром, – сказал он. – Около одиннадцати склянок.

– Одиннадцать склянок, – пробормотали некоторые из них, и тут я поневоле заметил печаль на их лицах.

Мистер Фрейер, поймав мой удивленный взгляд, повернулся ко мне и сказал:

– Похоже, ты еще не слышал новость, Тернстайл. Тебя отвлекли… другие дела.

– Новость, сэр? – спросил я. – Какую?

– О хирурге Хаггене, – ответил мистер Фрейер. – Он упокоился нынче днем.

– Успокоился? – переспросил я. – А его что-то тревожило?

– Мистер Фрейер хотел сказать, что он нас покинул, – пояснил мистер Эльфинстоун, отчего лицо мое выразило недоумение еще большее, ибо мне трудно было представить, что какой-то другой корабль причалил к Отэити с единственной целью – отвезти нашего пьяницу-хирурга назад в Портсмут.

– Умер, Турнепс, умер! – грянул мистер Кристиан. – Доктор Хагген ни с того ни с сего взял да и скончался. Завтра утром будем его хоронить.

– О, – выдавил я, – прискорбно слышать об этом, сэр.

По правде сказать, для меня это мало что значило, поскольку за все время моего знакомства с доктором я обменялся с ним хорошо если несколькими дюжинами слов. Он был вечно под мухой и таким тучным и привычки имел такие, что всякий, сидевший с ним рядом, рисковал отравиться газами.

– Похоже на то, Тернстайл, что тебе сейчас услуги хирурга как раз и не помешали бы, – громко сказал капитан Блай и, поднявшись со стула, подошел ко мне. – Что с тобой стряслось, мой мальчик? Ты и ходишь как-то странно, и потеешь, точно загнанная лошадь.

– Да нет, сэр, ничего, я… ой! – Попытавшись, и слишком поспешно, отступить от него, я получил от моего подвального этажа такой залп боли, что схватился обеими руками за мягкое место.