Дикий цветок - Наоми Френкель

«Ты ничего не слышишь?»

«Что?»

«Что-то ползет в травах».

«Верно, змея».

«Упаси, Боже!»

«Трусиха».

«Тебе ли говорить».

«Почему бы нет?»

«Потому что ты вполз в мою жизнь, как змей-искуситель».

«Оставь эти глупости».

«Оставь меня».

Голос Адас раздался в ночи, и Рами сидит на пороге ее дома и смотрит на дум-пальму на вершине горы. Мост протянулся между этой пальмой и его комнатой в пустыне, и глаза Рами упали в море пространств и омылись волнами песка. Как он только мог подумать, что в эту ночь ему повезет, и он сумеет отключиться от длящейся до этой ночи жизни? Вот, он сидит на пороге ее пустого дома, а мысли его возвращаются назад, в военное поселение.

Дни проходили и терялись, пустыня била капитана Рами, и песок покрывал его душу. Отчаяние, как летаргический сон, охватило командира. Стоят дни месяца Кислев, сухая зима пустыни в разгаре. Рами пил со старшиной арак, и Цион Хазизи провозгласил:

«Ханука на пороге».

Ханука – великий праздник для старшины! В каждую Хануку старшина превращает солдат-поселенцев в Маккавеев. А так как в этом году закончилась тяжелая «Война на истощение», тем более есть повод отметить мужество праздником. Старшина планировал целое представление и обратился в главный штаб с письмом за помощью в постановке. Но вот уже праздник близок, а на письмо нет ответа, и помощь не пришла, и лицо Циона Хазизи становится все более хмурым. Даже капитан Рами сказал за питьем арака:

«Забыли нас».

«Кому мы нужны?»

В сильном гневе выплюнул Цион Хазизи скорлупу от орешка в арак. Лицо Рами отдалилось от него. Размышления командира далеки были от ханукальных забот старшины, блуждали в далеких, ушедших в забвение днях. Он видит красивое лицо Адас в парах кипящего масла. В кухне большая суматоха, Голда дирижирует готовкой оладий и пончиков к празднику, и все вокруг нее радостно суетятся. Только Адас молчалива, не проявляет ни проворности, ни радости. Кипящее масло брызжет ей на руки, но она продолжает жарить оладьи, закусив губы, и глаза ее расширены от боли. Мойшеле страданий ее не видел, а Рами видел, подошел к ней, и они стояли вместе среди шумной оравы. Рядом Мойшеле резал на механической резке картофель.

Вдруг машинка замолкла и глаза Мойшеле словно наткнулись на этих двоих, но не достигли их. Подозрительный взгляд даже не встревожил парочку, лицо Адас посветлело, а Рами склонил голову над ее рукой, которую жгла рана.

«Обожглись немного»

«И ты?»

«Оба».

Долгим глотком выпил Рами арак из чашки и ощутил тот давний ожог. Цион Хазизи приблизил к нему лицо, сунувшись между ним и Адас, торжественно, как при благословении, поднял чашку и решительно сказал:

«Сделаем все сами!»

Тотчас же началась усиленная подготовка к Хануке на лысой макушке пустыни Негев. Цион Хазизи раздавал старшинские приказы. Жестянки от консервов не были выброшены бедуинам, а собраны. Всякая ветошь пошла на тряпки. То и дело открывали кран цистерны и мочили тряпки в бензине, чтобы сделать из них факелы в день праздника. Развели известку, и теперь камни, выложенные вдоль дорожек, белели чистотой. Перед входом в столовую утрамбовали площадь гравием. Вид поселения полностью изменился, солдаты носились во всех направлениях, и у каждого забот полон рот. Престиж старшины достиг апогея. Все понималось без слов, движением пальца, сведением бровей, и даже выпрямлением спины или сжатием губ. И вот уже стоит на крыше столовой восьмисвечник – «ханукия», сконструированная из жестянок из-под консервов и тряпок вместо свечей. Приближался день, когда зажженный бензин осветит и освятит праздник Маккавеев. На холмах вокруг были поставлены готовые вспыхнуть факелы, а из импровизированного памятника, сложенного из камней, покрытых известкой, высилось древко, на котором будет поднят флаг в честь праздника. Зимой здесь солнце светит мутной желтизной. Иногда возникает облако издалека и цедит блеск неба через белесую пелену, и тогда небо пустыни вспыхивает голубоватым светом. Белое облако продолжает свой путь и тянет за собой голубое сияние к розовеющему горизонту. Сидел капитан Рами на камнях Маккавеев, в темных очках, и смотрел в ослепляющие солнцем дали. Шоссе делало петлю, и песок от окружавших шоссе холмов сыпался на асфальт. Внезапно возникло облако пыли, и автомобильный гудок возвестил о приближении машины с почтой. Снял Рами очки, поднялся и пошел к джипу. Волнуется капитан. Каждый день джип сокращает расстояние между капитаном и его домом. И каждый день разочарование – не пришло письмо от Адас. И в этот раз джип въехал во двор, и в солнечном мареве вышли из машины солдат и солдатка. Он нес зеленый мешок с почтой, она несла сумку, рюкзак и светлую шевелюру волос. Резкий свет полудня двигался перед нею, и белые камни Циона Хазизи ограничивали ее шаги. Солдатка была как луч света, который долго прятался и вдруг возник. Луч тонкий, отделенный от более жестких лучей солнца пустыни, и раскрывшийся только лишь глазам одного капитана Рами, на этот раз не как мираж. Она как письмо от Адас, что прибыло с почтовым джипом.

Девица невысокого роста, чуть выше полутора метров, задержала дыхание мужского царства поселенцев. Всякое движение во дворе приостановилось, вся встали смирно без приказа. Все глаза провожали девицу в штаб и к Циону Хазизи. Сержант из отдела культуры генерального штаба, она прибыла в это заброшенное поселение помочь в подготовке представления к празднику Ханука. Командир тоже сошел с холма и почти ворвался в штаб, но малышка исчезла. Цион Хазизи спрятал ее в один из бараков, пожал плечами и сообщил:

«Командир, прибыла солдатка».

«Как ее зовут?»

«Сгула-Метула, командир».

«Ты смеешься».

«Я не смеюсь, командир».

«Значит, Метула только для рифмы».

«Но она действительно из Метулы, командир».

Тысячи смеющихся ликов у Сгулы-Метулы. Смешинки текут от ее веснушек, покрывающих даже руки. Это невысокое округлое существо состоит из одних противоречий. Светлые волосы и черные глаза, узкое лицо и полные губы. Невысокий рост, узкие бедра, словно сложена эта тощая девица из двух узких плоских частей, соединенных полной грудью. Подстать и характер. Сгула-Метула смешлива и гневна, шаловлива и агрессивна, но умеет и прощать – в общем, такое вот симпатичное существо.

Капитан Рами сидит с Ционом Хазизи в полдень, пьет «тамархинди», а во дворе Сгула-Метула скачет между окрашенными известью камнями. Она ведет подготовку к Хануке и собирает поселенцев, чтобы сколотить из них хор к празднику Маккавеев. Командир и старшина смотрят на сержанта Сгулу, Цион Хазизи отодвигает чашку в сторону и говорит:

«Вот же, уродина, командир».

«Малышка не так уж дурна».

«Ну, это пока ее кто-нибудь не соблазнит».

«Меняем тему».

В общем-то, есть правда в словах старшины, но это не вся правда. Поселенцы влюбились в девицу-сержанта, и она для всех – конфетка. Она решила соревноваться с развешанными повсюду сентенциями старшины, шаржами, развешивая их также по всем стенам. И главный герой всех этих рисунков бородатый гном. Одного гнома борода покрывает, как экран, у другого борода подобна крыльям, за третьим борода тянется хвостом. На одном рисунке борода обвивает единственный глаз. Под ним подпись: «В жилище своей бороды будет жить в одиночестве». До предела наглости дошла девица, повесив один из своих рисунков рядом с перлом творчества Циона Хазизи который висел на стене штабной комнаты капитана Рами:

«Ты, не будь мне человеком мира, который видит работу и говорит: «Мир тебе!» Нарисован был гном, прыгающий с самолета на своей бороде вместо парашюта, запутавшийся в волосах, как паук в паутине. Предстал Цион Хазизи перед капитаном Рами, и глаза старшины метали молнии, а слова его дрожали:

«Командир, хватит!»

«Что, хватит?»

«Сержант унижает меня, командир».

«Тебя?»

Цион Хазизи указал на десантника-гнома, у которого не раскрылся парашют, и он болтал короткими ножками в воздухе. Под ногами гнома девица-сержант подвела жирную черту, похожую на чернозем. Капитан Рами уставился в эту черту и спросил:

«Почему это ты?»

«Командир, если это не я, то кто же?» «Может, я?»

Глаза их встретились, и в первый раз они увидели, насколько похожи друг на друга своими бородами. Борода Циона Хазизи задралась вверх, и это означало, что он поднял верхнюю губу, закусив нижнюю. Рами расчесал бороду пальцами, как это делал Цион Хазизи расческой. Подобие, обнаруженное карандашом малышки было непросительно. Но в глубине души Рами даже желал быть этим гномом-десантником, да и старшина не возражал попасть на карандаш девице-сержанту. Между Рами и старшиной возникла скрытая вражда к обмотанному собственными волосами гному-десантнику. Оба потрясенно молчали и смотрели на рисунок с хмурым и злым выражением. Цион Хазизи первым пришел в себя, выпрямился и сказал:

«Командир, это очень плохо»,