Рассказы о силе (Истории силы) - Карлос Кастанеда

Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.

— Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, — сказал дон Хенаро Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук, который вырвался из самоделки Нестора. Паблито истерически рассмеялся, рассмеялись и дон Хуан с доном Хенаро. Тогда я почувствовал характерный запах и сообразил, что Нестор выпустил газы. Ужасно смешным было выражение совершенной серьезности на его лице. Он сделал это не для шутки, а потому, что у него не было при себе его ловца духов. Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.

Все они непринужденно смеялись. Что за легкость была в их переходе из возвышенной ситуации в совершенно смешную!

Паблито внезапно повернулся ко мне. Он хотел узнать, не поэт ли я. Но прежде чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:

— Карлитос действительно крут. Он немного поэт и псих и дурак[38].

Все они опять расхохотались.

— Вот это настроение лучше, — сказал дон Хуан. — А сейчас, прежде чем мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете сказать все, что угодно. Может быть, это последний раз, когда вы сможете что-нибудь сказать.

Паблито отрицательно покачал головой, но у меня кое-что оставалось.

Я хотел выразить свое восхищение, свое благоговение перед исключительностью духа воина дона Хуана и дона Хенаро, но я запутался в словах, и в конце концов ничего не сказал, или, хуже того — в конце это прозвучало так, как если бы я жаловался снова.

Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом неодобрении. Я невольно засмеялся; было неважно, что я не сумел выразить им своего восхищения. Очень любопытное ощущение начало овладевать мною. У меня было чувство радости и веселья, исключительной свободы, которое заставляло меня смеяться. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что мне наплевать на исход моей встречи с неизвестным, что я счастлив и собран и что буду ли я жив, или умру — совершено неважно для меня в данный момент.

Они порадовались моим словам еще больше, чем я. Дон Хуан хлопул себя по ляжкам и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою шляпу на землю и завопил, как будто объезжал дикую лошадь.

Внезапно дон Хенаро сказал:

— Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно так, как рекомендовал Свидетель. Но естественным условием порядка является то, что он всегда приходит к концу.

Он посмотрел на небо.

— Уже почти пришло время нам разойтись, как это делали воины в том рассказе, — сказал он. — Но прежде, чем мы пойдем нашими различными путями, я должен сказать вам двоим одну последнюю вещь: я хочу раскрыть вам секрет воина. Возможно, вы назовете его предрасположением воина.

Адресуя свои слова мне, он сказал, что я говорил им когда-то, будто жизнь воина холодна, одинока, лишена чувств. Он еще добавил, что как раз теперь я особенно убежден, что это так.

— Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой и лишенной чувств, — сказал он. — Потому что она основывается на любви, преданности и посвящении тому, кого он любит. И кто, можете вы спросить, тот, кого он любит? Я сейчас покажу вам это.

Дон Хенаро поднялся и отошел на совершено плоский участок в десяти-двенадцати футах в стороне. Там он сделал странный жест. Он двигал руками, как бы счищая пыль со своей груди и живота. Затем произошла удивительная вещь. Поток почти неощутимого света прошел сквозь него. Он исходил из земли, и, казалось, зажег все его тело. Он сделал что-то вроде заднего пируэта, нырок назад, и приземлился на грудь и руки. Его движение было выполнено с такой точностью и мастерством, что он казался невесомым существом, похожим не червя созданием. Оказавшись на земле, он исполнил ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах над землей или катался по ней, как если бы лежал на шарикоподшипниках, или плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и легкостью угря, плывущего в океане.

В какой-то момент мои глаза расфокусировались, и я уже следил без всякого перехода за шаром света, скользящим взад и вперед по чему-то похожему на поверхность катка с тысячами лучей света, сияющих над ним.

Картина была грандиозной. Затем шар огня остановился и остался неподвижным. Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание. Говорил дон Хуан. Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на огненный шар, но увидел только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками и ногами.

Голос дона Хуана был очень ясным. Я, казалось, запустил что-то во мне, и я начал писать.

— Любовь Хенаро — этот мир, — сказал он. — Он только что обнимал эту огромную Землю, но поскольку он такой маленький, то все, что он может сделать — это только плавать в ней. Но Земля знает, что он любит ее, и одаривает его своей заботой. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние, где бы он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви и, где бы он ни находился, он полный.

Дон Хуан присел перед нами на корточки. Он нежно гладил землю.

— Это предрасположение двух воинов, — сказал он. Эта Земля, этот мир. Для воина не может быть большей любви.

Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном, пока оба они пристально смотрели на нас. Затем оба в унисон сели, скрестив ноги.

— Только если любишь эту Землю с несгибаемой страстью, можно освободиться от печали, — сказал дон Хуан. — Воин всегда радостен, потому что его любовь неизменна. И его возлюбленная — Земля — обнимает его и осыпает его невообразимыми дарами. Печаль — удел лишь тех, кто ненавидит эту Землю, дающую укрытие своим существам.

Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.

— Это милое существо, которое является живым до своего самого последнего укромного уголка и понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно излечило всю мою боль и, наконец, когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.

Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Мягко свистел ветер, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.

— Прислушайтесь к этому лаю, — сказал дон Хуан. — Таким образом моя любимая Земля помогает мне довести до вас этот последний момент. Этот лай — самая печальная вещь, которую может услышать человек.

С минуту мы молчали. Лай одинокой собаки был настолько печален, а тишина вокруг настолько интенсивной, что я ощутил цепенящую боль. Она заставила меня думать о моей собственной жизни и о моей собственной печали, о моем собственном незнании того, куда идти и что делать.

— Лай этой собаки — это ночной голос человека, — сказал дон Хуан. — Он слышится из дома в той долине к югу. Человек кричит через свою собаку, поскольку они являются компаньонами по рабству на всю жизнь, выкрикивая свою печаль и свою скуку. Он молит свою смерть прийти и освободить его от тусклых и унылых цепей его жизни.

Слова дона Хана затронули во мне самую беспокойную струну. Я почувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.

— Этот лай и то одиночество, которое он создает, говорят о чувствах людей, — продолжал он. — Людей, для которых вся жизнь была как один воскресный день. День, который не был всецело жалким, но скорее жарким, унылым и неуютным. Они много потели, суетились. Они не знали, куда пойти и что делать. Этот день оставил им воспоминания только о мелочном раздражении и скуке. А затем все внезапно кончилось, уже наступила ночь.

Он пересказал историю, которую я когда-то рассказал ему о семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его жизнь была слишком короткой. Ему казалось, что всего день назад он был еще мальчиком. Этот человек сказал мне:

— Я помню ту пижамку, которую я обычно носил, когда мне было десять лет от роду. Кажется, прошел всего один день. Куда ушло время?

— Противоядие, которое убивает этот яд, здесь, — сказал дон Хуан, лаская землю. — Объяснение магов совершенно не может освободить дух. Взгляните на вас двоих. Вы добрались до объяснения магов, но то, что вы знаете его, ничего не меняет. Вы более одиноки, чем когда-либо, потому что без неизменной любви к тому существу, которое дает нам укрытие, уединенность является одиночеством. Только любовь к этому великолепному существу может дать свободу духу воина. А свобода — это радость, эффективность и непринужденность перед лицом любых препятствий. Это последний урок. Его всегда оставляют на самый последний момент, на момент полного уединения, когда человек остается лицом к лицу со своей смертью и своим одиночеством. Только тогда есть смысл делать это.

Дон Хуан и дон Хенаро поднялись, вытянули руки и прогнулись, как будто от сидения их тела онемели. У меня лихорадочно забилось сердце. Они заставили меня и Паблито встать.

— Закат — это трещина между мирами, — сказал дон Хуан. — Это дверь в неизвестное.