Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Сергей Устинов

Все эти вполне прозаические мысли странным образом соседствовали с другими, более, если можно так выразиться, патетическими. Спешно подтянутыми переносными прожекторами кооператив «Луч» осветили с разных концов, и открылось удивительно печальное зрелище: темный, безглазый, лишившийся главного своего украшения, он выглядел, словно пережил тяжелую войну. Впрочем, так оно, если вдуматься, и было.

Проклятие Колченогого Баптиста все-таки сбылось. Стеклянный дом раскололся. И не устоял.

27. Хода нет

Верка, конечно, слышала взрывы, крики, вой сирен, да и дым пожарища долетал до окон моей квартиры, но все это, похоже, не произвело на нее никакого впечатления. Она все так же лежала на кровати, уставившись в потолок, и даже мое сообщение, что она теперь, по всем признакам, осталась едва ли не единственной (если не считать малолетнего эльпинского сынка-наркомана) наследницей миллионного состояния, не взволновало ее. Это была натуральная депрессия.

Впрочем, у меня наблюдалось похожее состояние. Выпив целый стакан коньяка, мне все-таки удалось в конце концов заснуть рядом с Веркой. Но утром я проснулся все в том же хмуром настроении да еще с больной головой. Ее же, напротив, нашел уже на ногах, раскрасневшуюся и возбужденную.

— Я только что звонила в больницу. Дядя Глеб ночью умер, — выпалила она.

— Очень вовремя, — пробормотал я, пытаясь разлепить глаза. — Не мог чуть-чуть поторопиться.

— Ты не понимаешь! — нервно кривясь, напомнила Верка. — Ровно в двенадцать мы должны быть у дверей его квартиры с ключами!

— Кто это «мы»? — не понял я.

— Наследники, — слегка растерялась она. — Но ты... ты ведь меня не бросишь?..

Разумеется, я не бросил. Утро ушло на то, чтобы съездить в банк и достать из депозитария принадлежащую ей железяку с дыркой. Без четверти двенадцать я уже ждал Верку возле подъезда — он был мне знаком, я бывал здесь у Пирумова. Только адвокат, помнится, жил на третьем, что было бы сейчас гораздо легче, а нам за пять минут до полудня пришлось пешком подниматься по лестнице на девятый этаж развороченного, обгоревшего, залитого водой и противопожарной пеной Стеклянного дома. Признаюсь, даже у меня слегка учащеннее билось сердце: хоть я и варился в этой каше почти с самого начала, никто не мог быть до конца уверенным, кого старикан отобрал в свои наследники. Но то, что мы там обнаружили, превзошло все ожидания.

Первым, кого я увидел возле двери коллекционера, был старший оперуполномоченный нашего отдела милиции Харин. Вторая личность оказалась еще неожиданнее — вечно пьяненький газосварщик из домоуправления Федор со своим инструментом в руках. И только потом в сторонке нашлись скромно стоящие у стеночки пасынок покойного Сюняев и недотянувшая до статуса законной вдовы мадам Катафалк.

При нашем появлении Харин, хмуря лоснящееся, как сырный круг на солнце, лицо, сообщил:

— Вот такое вот решение. Учитывая серьезность, а также законные требования граждан...

Он через плечо показал подбородком на жмущихся в сторонке претендентов. И те, получив поддержку, слегка приосанились, Сюняев осклабился, обнаружив в распахе своей демисезонной рожи редкие кариозные зубы с серым налетом, и выпалил, задыхаясь от злорадства:

— Заявленьица-то уже где надо! И в суде, и у нотариуса! А между прочим, Пирумов считает...

Но что именно считает Пирумов, нам узнать не удалось, потому что Люся-Катафалк с такой силой двинула пасынка локтем в бок, что у него клацнула челюсть.

— Не вздумайте сюда сунуться! Хода больше нет! Квартира опечатана представителями власти! — подбоченясь заявила она, кривя свою и без того кривую по жизни физиономию. — Если что — ответите по всей строгости!

И только тут, взглянув на дверь, я понял, что она имеет в виду. Прямо поверх полированных голландских косяков грубый Федор приварил штук пять стальных полос, полностью закрыв проход. Виднелась только медная табличка с красиво выгравированными двумя девятками номера квартиры, но все замки оказались теперь недоступны. К полосам прилепилась бумажка с печатью, свидетельствующая о том, что все сделано в присутствии и с согласия соответствующих должностных лиц.

— Пошли отсюда, — сказал я растерянной Верке. — Раньше, чем через полгода, здесь делать нечего.

— Вам тут и через полгода не светит, — брызжа искрами, как газовая горелка, прошипела нам в спину мадам Катафалк.

У меня в конторе опять, похоже, утратившая всякий интерес к жизни Верка уселась в кресло для посетителей и с безучастным видом выслушала от меня юридическую справку. Даже если через полгода квартиру Арефьева откроют и найдут там написанное от руки завещание, его вряд ли признают законным. А других оснований претендовать на наследство у нее как племянницы просто нет.

— Выходит, все они поубивали друг друга зазря? — с бледным лицом спросила она.

— Выходит, так, — пожал я плечами.

Я тоже думал об этом всю дорогу к себе. И еще о том, что Лев Сергеевич, похоже, сориентировался раньше всех: уже консультирует наиболее вероятных претендентов на наследство.

В кабинет заглянул с недовольным видом Прокопчик и спросил:

— Где т-тебя носит? Тут з-звонил п-папаша этой Алисы, спрашивал, как там с его з-заказиком. А еще д-два раза п-приходил этот... М-марлен Д-дитрихович, говорит, у его б-бабушек вылетели к ч-чертовой матери все с-стекла, они б-без денег, нужно с-срочно найти к-какого-то К-козелкина из с-сотой квартиры.

Начинались обычные трудовые будни. Надо было включаться в повседневную работу, но я чувствовал, как что-то мешает мне сосредоточиться. Какая-то неприятная ноющая пакость, вроде свежей занозы, которая дает о себе знать в самый неподходящий момент. Я занимался текущими делами, разбирал и перекладывал бумажки, отвечал на звонки, безуспешно пытался растормошить Верку, а она, эта пакость, вдруг напоминала о себе тонким свербящим уколом. Что-то было не так, но что — я не знал. До той самой минуты, пока не решил, что с канцелярией в офисе можно покончить и пора действительно уважить старика Гарахова с его бабульками. Надо собрать себя в кулак и отправиться на поиски Вини из сотой квартиры. Вот тут оно и выскочило.

Из сотой. Виня Козелкин жил в сотой квартире. А Арефьев в девяносто девятой. Я подскочил со стула, и, наверное, у меня было такое лицо, что Верка подскочила тоже.

— А ну, пойдем со мной, — сказал я.

Дверь сотой квартиры располагалась прямо рядом с арефьевской. Неизвестные доброжелатели Козелкина в сердцах исполосовали ему всю виниловую обивку, а кто-то даже масляной краской аккуратно вывел короткое емкое слово из трех букв: видать, кредиторы оттягивались, как умели. Но меня сейчас интересовали только замки.

Их было два — один простой английский, другой посложнее, но тоже не бином Ньютона. Я справился с ними минут за пять, и мы с так ничего и не понимающей Веркой вошли внутрь.

В полутемной прихожей под ногами шуршал обычный для покинутой жильцами квартиры мусор: обрывки упаковочной бумаги, пустые склянки из-под лекарств. Но было и еще кое-что не совсем обычное — подошвы поскрипывали на тонком покрывающем пол слое то ли песка, то ли штукатурки.

В комнатах почти не осталось вещей, Виня бросил, видимо, только старую громоздкую мебель, которая не влезала в его однушку. В первой комнате стоял истертый до дыр диван с провалившимся, как у старой клячи, хребтом, во второй почти обезноживший к старости письменный стол, в третьей, самой дальней, прислонился к выцветшим обоям громадный обшарпанный резной буфет, похожий на взятый штурмом рыцарский замок. Он-то и заинтересовал меня больше всего. Вдвоем с Веркой мы навалились на него сбоку, и он, скрипя и тяжко вздыхая, отъехал в сторону. А за ним я увидел именно то, чего ожидал и боялся: в стене зиял пролом высотой в человеческий рост.

Ставни в арефьевской квартире были закрыты, но после обеда аварийщики уже дали свет, и, пробежавшись по комнатам, я зажег электричество во всех комнатах. Всюду была одна и та же картина: стеллажи, стеллажи, стеллажи, застекленные витрины. Пустые, как глаза покойника. И никаких сокровищ.

Всю обратную дорогу Верка смеялась. Нет, это не было похоже на истерику: она просто хихикала, немножко нервно, но в целом в пределах нормы. Однако мне было не до смеха, я подозревал, что есть еще один кандидат на тот свет, и это свое подозрение хотел проверить немедленно.

До Масловки мы добрались минут за семь, немного дольше искали затерянный меж дворами Шитов переулок и наконец вошли в дом номер пять, поднялись на четвертый этаж этой панельной усталой от жизни хрущевки и остановились перед квартирой шестнадцать. Сердце у меня оборвалось: дверь была приоткрыта, сквознячок с легким скрипом шевелил ее туда-сюда на несмазанных петлях. Мы вошли внутрь, и Верка сдавленно ахнула: посреди комнаты, странно скорчившись, поджав коленки к животу, лежал человек. Это был Виня.