ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО - Аркадий Ваксберг

Немедленное признание Советским Союзом государства Израиль сопровождалось поставкой оружия для отражения атаки арабских государств, выступивших против возрожденного государства. Впрочем, по сведениям, рассекреченным лишь недавно, поставка оружия еврейской армии и обучение ее будущих воинов велись еще и до формального провозглашения Израиля[16].

Сталин избрал местом, откуда отправлялись транспортные самолеты, груженные танками, оружием, боеприпасами, вассальную Чехословакию. Там же, по крайней мере в четырех строго охраняемых и строго засекреченных пунктах, советские инструкторы готовили для Израиля пехотинцев, танкистов, десантников, электромехаников. С опозданием более чем на сорок лет подтвердились циркулировавшие тогда слухи о том, что в условиях тщательной конспирации отправлялись на помощь Израилю для борьбы «с британским империализмом и арабской реакцией» инструкторы, специалисты, офицеры советской армии. Разумеется, евреи.

Поток писем, адесованных и в ЕАК, и в ЦК, от специалистов, солдат, офицеров еврейского происхождения с просьбой отправить их на войну с агрессором в Израиль, не прекращался многие месяцы. Всего уехали на ту войну около 8 тысяч кадровых советских военных еврейского происхождения[17]. По воспоминаниям очевидцев, Ицик Фефер с восторгом рассказывал об этом в июне 1948 года, в присутствии Л. Квитко писателям-евреям Гроссману, Юзовскому, Ямпольскому и другим, в писательском доме на берегу Балтийского моря (Дубулты, Латвия)[18]. Нет ничего странного в кажущейся противоречивости сталинских действий. Он никогда не признавал ни принципы, ни мораль, ни кодекс чести, поступая с железной прагматичностью, для которой нет ничего святого.

Именно на волне этой кратковременной и ничем не оправданной эйфории и прошли подряд два вечера памяти Михоэлса. Я был на обоих. Первый состоялся 24 мая 1948 года – всего через десять дней после официального рождения Израиля. Едва сдерживая слезы, выступали крупнейшие деятели не только еврейской, но и русской культуры: тенор Большого театра Иван Козловский, генерал-лейтенант, писатель, граф Алексей Игнатьев, руководитель Центрального театра кукол Сергей Образцов, создатель и руководитель Камерного театра Александр Таиров. Все они в один голос говорили о Михоэлсе как о преданном и страстном советском патриоте. Такова была данная сверху установка, и этого камертона все держались. Зачитали письмо несравненного Михаила Тарханова: «Сердце мое полно глубокой скорби». Свою поэму о Михоэлсе читал Перец Маркиш, стихи – Ицик Фефер, Лев Квитко и другие. Все те, на кого уже лежали в лубянских сейфах досье, распухшие от лживых доносов и выбитых показаний.

Выделялось, естественно, выступление Ильи Эренбурга – писателя, который исключительно чутко реагировал на любые повороты и даже изгибы сталинской и послесталинской политики: власти множество раз использовали его слово, чтобы «довести до сведения» своих сограждан и «мировой общественности» важные для верхов позиции. Вот и на этот раз Эренбург сказал: «Сейчас, когда мы вспоминаем творчество большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко рвутся бомбы и снаряды: то евреи молодого государства защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью. Кровь людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идей сионизма, но сейчас речь не об идеях, а о живых людях. ‹…›

О чем всю жизнь говорил Михоэлс? О дружбе советского народа и евреев всего мира, настоящих евреев, – не отщепенцев, которые преданы золотому тельцу Америки, не еврейских фашистов, есть и такие, но еврейских тружеников.

Поговорим о людях труда и доблести.

Ответ Вячеслава Михайловича Молотова на просьбу о признании нового государства Израиль наполнил надеждой и радостью сердца защитников Палестины. Я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ Соломона Михайловича Михоэлса, большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновляет людей на подвиги»[19].

Попробуем отвлечься от типичной советской риторики, от режущей слух цветистости стиля, от неуместного – для вечера памяти убиенного артиста – предложения «поговорить о людях труда и доблести», единственным представителем которых назван Вячеслав Михайлович Молотов. И даже от назойливого напоминания про героический поступок этого доблестного товарища, милостиво согласившегося признать новорожденный Израиль. Сверхзадача эренбурговской речи, спущенная оратору с самых верхов, в которые он был вхож, до прозрачности очевидна: Михоэлса надо было отделить от «отщепенцев» и «еврейских фашистов», представить в качестве «настоящего еврея» и «большого советского гражданина».

Текст этого выступления фактически служит документальным подтверждением той версии, которую я услышал в конце восьмидесятых годов от Владимира Ивановича Теребилова, тогдашнего председателя Верховного суда СССР. В сороковые-пятидесятые он находился на руководящей работе в органах прокуратуры, позже – в центральном аппарате прокуратуры СССР. Короткий период хрущевской «оттепели» дал ему возможность заглянуть в некоторые секретные папки и выслушать рассказы коллег, так или иначе причастных к разным темным делам. По словам Теребилова, первоначальный замысел был таким: Михоэлса убилн сионисты за то, что он отказался войти в число заговорщиков-террористов, оставшись честным советским патриотом.

Тогда его бы канонизировали, громя именем «настоящего еврея» – евреев не настоящих: «фашистов» и «отщепенцев». Была бы достигнута двойная цель: реализованное сталинское «решение еврейского вопроса» исключало бы вместе с тем обвинение в антисемитизме, причем доказательством отсутствия такового служила бы тень убиенного Михоэлса: Сталин уготовил ему не только мученическую смерть, но и гнусное издевательство над его памятью.

Туман, который специально напускали вокруг визита к мифическому «Сергееву», успешно мог служить любой из версий, какая бы впоследствии ни пригодилась. Если Михоэлс пал жертвой сионистов, то это они заманили его к несуществующему Сергееву. Если он сам был сионистом, то, значит, вместе с Голубовым шел на тайное сборище и хотел во что бы то ни стало оторваться от коллег. В случае, если бы Сталин решил обвинить в убийстве «сионистов», абсурдный, казалось бы, приезд Фефера в Минск давал для этого весомейшее доказательство: для того и приехал – по своим делам! Лубянка, направившая его туда, от него бы отвернулась, а Фефер никогда, никакому следствию не смог бы внятно объяснить, с какой иной целью он оказался в Минске. Как самому «Зорину» его хозяева объясняли необходимость этой поездки, значения не имеет.

Весь положенный ритуал «проведения следственных мероприятий» продолжал между тем соблюдаться: опросы, розыск, дополнительная экспертиза (ее якобы проводила в Москве профессор Бронникова) и прочее.

Эти «мероприятия» рутинно были возложены на министерство внутренних дел, которое командировало в Минск группу оперативных работников под руководством инспектора для особых поручений полковника Осипова[20]. Группа прилежно искала грузовик, наехавший на Михоэлса и Голубова, ничего, естественно, не нашла и договорилась с министром госбезопасности Цанавой, что тот не пожалеет усилий в розыске злосчастной автомашины. Тот, естественно, обещал[21].

Сталин же все более и более склонялся к версии: Михоэлс – жертва заговорщиков-сионистов. Не забудем: приближалось со дня на день провозглашение сионистского государства, которому Сталин втайне помогал, что никак не вписывалось в «марксистско-ленинско-сталинскую» идеологию. Если бы он публично осудил «преступный сионизм», осмелившийся даже убить великого еврейского артиста и общественного деятеля, то получил бы прочное политическое алиби, продолжая втайне этим же сионистам – по соображениям геополитическим и стратегическим – всячески помогать. Поэтому на какое-то время Сталин, отказавшись от версии несчастного случая, предпочел версию «Михоэлс – жертва сионистов».

(Любопытно, что по той же модели шла мысль Сталина и в печально известном деле Рауля Валленберга. Венгерская журналистка Мария Эмбер установила недавно, что в Будапеште готовился «показательный процесс», где предполагалось «доказать», что Валленберг пал жертвой сионистов. См.: Judische Berlin. 2001. № 38. S. 11.)

Для ее отработки через два месяца после убийства в Минск был командирован начальник следственного отдела прокуратуры СССР Лев Шейнин. Имя этого человека в Советском Союзе было широко известно – с ним связывали представление об искуснейшем следователе, для которого нет никаких нераскрываемых тайн. Такой имидж создал себе он сам, публикуя время от времени свои «записки следователя», где в легкой, занимательной манере рассказывал о раскрытии разных кошмарных преступлений. Шейнин был очень близок к Вышинскому в бытность того прокурором СССР, помогая ему в фабрикации дел, которые завершались фальсифицированными процессами. Будучи автором многих бульварных, но весьма репертуарных пьес и сценариев криминальных фильмов, он был хорошо знаком с людьми из мира искусства, поэтому участие именно Шейнина в «проверке обстоятельств несчастного случая» придавало вдруг начавшемуся следствию особую достоверность.