Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Ниже фиолетовой печати рейхсканцелярии стояла четкая подпись тушью на немецком языке: «Кальтенбруннер».

Исраилов прикрыл глаза. Наплывало, тихо покачивало в невесомых волнах горькое блаженство. Ну вот и свершилось. Сколько он шел к этому дню, грыз собачатину в голоде, леденел сердцем в болотах, уходил от облав, насиловал мозг вариантами в непосильной борьбе с Советами. Выжил и дождался. В госте все было настоящим, ото всего исходил властный, терпкий ток европейской силы и порядка – интонация, поза пришельца, выделка бумаги, которую он предъявил, повелительная устойчивость шрифта. Припомнилась, едва ощутимо кольнула фраза: «Ваш руководитель – податель письма…» Но тут же все растворилось в общем умиротворенном покое – это потом. Все станет на свои места. Оставалось довести встречу до логического конца.

– Поймите меня правильно, полковник. Я не верю никаким, даже роскошно сделанным, бумагам. Поэтому жив до сих пор. Мне нужны вещественные доказательства вашей миссии.

– Наш десант и партия оружия?

– Этого вполне достаточно.

– Не сочтите за дерзость, господин Исраилов, но вы засиделись в этой пещере. Двое моих коллег, полковник Ланге и обер-лейтенант Реккерт, с десантниками уже действуют в горах, сколачивают отряды из местных… э-э… патриотов. Нас сбросили сюда двадцать шестого, двадцать седьмого и тридцатого.

– Мне донесли об этом. Но я предпочел ждать визита.

– В таком случае я перед вами. При приземлении у меня вышла из строя рация. Несколько дней я пытался наладить ее. К сожалению, не удалось. Мне помогли добраться к вам верные люди.

– Кто? Кто именно?

– Не будем торопить события, господин Исраилов. Для расшифровки нашей агентуры еще придет время, а сейчас…

– Простите, полковник, – вклинился в речь Исраилов. Сжигаемый внутренним непонятным жаром, продолжил: – Значит, один мой связник все-таки прибыл в Берлин, если вы здесь?

– Он вышел в район Жиздры на нашу полевую жандармерию, потом был переправлен в Берлин.

– Тогда где он, почему не вернулся?

– Предпочитаете видеть своего связника вместо меня?

– Мы говорим о разных вещах.

– Я не могу в деталях рассказать о судьбе вашего связника, – с явным раздражением пожал плечами посланник. – Он сделал свое дело. Вероятнее всего, в Берлине сочли нужным использовать его теперь как рядовую единицу вермахта. Что вас не устраивает?

Он накалялся гневом: идиотский разговор, бессмысленная трата времени. Абориген не понимает происходящего? Какой связник? При чем здесь тля, которая исправно доползла до назначенного места, из нее выдавили необходимую информацию…

– Не гневайтесь, полковник, – неистово блестя глазами, почти нежно попросил Исраилов. – Вы скоро все поймете. Еще один… далеко не праздный вопрос.

– Извольте.

– В вашем ведомстве числится кавказский агент Ушахов? Вас оповещали о нем?

– Ушахов? Впервые о таком слышу.

– Вас не информировали ни о каком агенте в моем лагере? Припомните, это очень важно.

– У меня нет оснований не доверять собственной памяти, – резко отозвался полковник.

– Благодарю вас. Вы разрубили один, весьма хитроумно затянутый узел.

– Что с вами? – недоуменно присмотрелся гестаповец. Его собеседник впился пальцами в подлокотники кресла, прикрыл глаза, беззвучно шевеля губами.

– Возношу хвалу собственной интуиции, – наконец отозвался хозяин пещеры. Поднял трубку телефона, дождался голоса в ней, спросил: – Чем занят наш друг? Немедленно его сюда. Кстати, теперь можешь поиграть с его самкой. Я снимаю запрет. Но не перестарайся.

Он успел приготовиться к приходу Ушахова, снял с предохранителя пистолет, положил его рядом с собой. Между ним и входом стоял стол. Пламя трех ламп и пяти свечей отблескивало в хрустале на полках, уютно насыщало светом грот. Все в нем было готово для предстоявшей захватывающей игры. Было нестерпимо любопытно, как поведет себя проигравший.

Ввели Ушахова.

– Это гость из Берлина, Шамиль Алиевич, – представил Исраилов. – Вы не знакомы? Полковник гестапо Осман-Губе.

Ушахов молча наклонил голову. Он встал у входа, прислонившись плечом к бугристому граниту, как только вышел конвоир.

Исраилов удивился:

– Как, вы не знаете полковника Осман-Губе? А он по долгу службы прекрасно осведомлен о всех агентах на Кавказе. Кстати, один мой связник все же добрался до Берлина. Как это ему удалось, проныре?

Ушахов смотрел на Исраилова тяжело, пристально. Осман-Губе напрягся: стал догадываться, что происходит.

– У вас, кажется, затруднения с ответами, Шамиль Алиевич, – учтиво заметил Исраилов. – Вы подумайте, а мы с полковником пока поболтаем. Например, о полномочиях. Господин полковник, какие полномочия предоставят мне после нашей победы?

– В Дагестане говорят: не стоит кроить шапку из шкуры непойманного барса, – стал осторожно подбирать слова гестаповец.

– И все же, что вы нам гарантируете? – Исраилов не спускал глаз с Ушахова.

– Вы ставите меня в сложное положение. Меня не уполномочивали раздавать гарантии, – мрачнел гестаповец. – Я предпочитаю прежде детально ознакомиться с вашей подпольной сетью.

Полковнику не позавидуешь. Напутствуя своего эмиссара в Берлине, Кальтенбруннер сказал: «Мы не можем унизиться до лжи перед туземцами. Если они станут клянчить гарантии и торговаться об уплате услуг, вы должны помнить: интересы рейха превыше всего. А они у нас на Кавказе достаточно глобальны. Там запланирован наш рейхскомиссариат с туземным управлением. Надеюсь, вы не забыли, что правителем будет ваш брат?»

«Что ж ты напрягаешься, глупец? – между тем скользяще мыслил Исраилов. Неужели ты думаешь, я всерьез стану выпрашивать свои гарантии у тебя, сюли[12], у вас, дагестанские тушканчики? Тебя прислали руководить мной? Разберемся. А пока доведем до конца с этим… Он, кажется, созрел. Сейчас кинется. Должен кинуться, эти не раскисают сразу. Фас, капитан! Ты кинешься – и я влеплю тебе пулю в живот. Потом ты будешь корчиться несколько часов и просить пить. А я в это время пойду щупать твою телку. Я не стану ждать вечера, пойду сразу, как только мой свинец опалит твои кишки, я сильно хочу… никогда еще так не хотел. Она из тех, кто не дается сразу. Ощерится кошкой, и с ней придется возиться в полную силу, ломать и мять. А потом она сдастся, содрогнется и закричит… Это сильнее всего разумного, этому немыслимо сопротивляться, когда разум плавится в дьявольском тигле, превращая двоих просто в самку и самца.

Вот он, триединый высший пик: я начинаю с дагестанцем главное дело всей жизни, выдавлю из той, в гроте, все, на что она способна, и наслажусь корчами этого троянского осла. Ну, чего ты ждешь, не готов? Тебе дать еще минуту?»

– Я хочу слышать ответ, господин полковник. Неужели перед отправкой на Кавказ вас не оповестили о нашей судьбе и наших полномочиях после победы? Согласитесь, в это трудно поверить.

– Нас оповестили. Но этим необязательно делиться с тобой, – вдруг сказал Ушахов. Он даже не отлепился от стены, по-прежнему подпирал ее плечом, хамски усмехался.

– Что такое?! – поразился Исраилов.

Из-за брезента донесся внезапно долгий утробный рев, гулко и дико усиленный каменной трубой.

Исраилов, дернувшись в кресле, схватил трубку.

– Кто?! Что там?

Слушал, свирепо меняясь в лице.

– Проколола… Чем? Я спрашиваю, чем, как можно проколоть такого буйвола, как Асхаб? Приведи ее сюда.

Женщина вошла, рванув полог так, что брезент с жестяным шорохом сорвало с гвоздя. Вошла и встала в свечном пламени, в русом водопаде волос, стекающих по плечам, ослепительно белея обнаженной грудью, ниже которой колыхалось рванье разодранной, в пятнах крови рубахи. Вид ее был грозен, неприкасаем, и Исраилов, поперхнувшись собственным гневом, несколько секунд оторопело молчал.

– Чем ты его, мерзавка? – наконец спросил он, ощущая, как зарождается в нем непривычное смятение духа, подавляя воспаленную плоть.

Из-за спины женщины вышагнул охранник, протянул Ис-раилову длинный, вымоченный в липкой крови шип акации.

– Вот этим? Где взяла?!

– На прогулке, в лесочке, дядя! – обнажила сахарные зубы фурия, обжигая глазами. – С вами, волками, жить – по-волчьи выть. Тебя бы, красавчика, не тронула, оставила бы на племя, для расплоду чеченского. Породистый. Обучали тебя, воспитывали, мордашка вон какая холеная. Истомился небось по мне, кобелек гладенький?

Неистово и отрешенно поливала она кипятком слов этого вурдалака пещерного, поскольку всё и все здесь были последними для нее, истекал ее срок.

– Ты кого на меня науськал, начальник? – между тем использовала она оставшиеся минуты. – Форменного бугая, деликатному обращению с нами не обучен, сопит, руки ломает, чесноку накушался! Кто ж перед любовью чеснок употребляет? Просто удивляюсь на вас, господин Исраилов. Сами, можно сказать, натура деликатная, а бандюг своих до такого срама распустили.