Великий диктатор. Книга вторая - Alex Berest

бывало часто, но очень быстро излечивалось теплом моего домового. Но теперь-то я жил в городе, и фантастического медицинского модуля в лице тонтту в городском доме не было.

Баба Марта пыталась меня лечить чаем с малиной, заставляла полоскать горло взварами трав, но это помогало не очень. Вызванный через моего старшего брата доктор Акерсон, долго меня осматривал и прослушивал через стетоскоп. Прослушивал настолько долго, что я, насмотревшись на этот прибор, даже вспомнил устройство и название «советского» стетоскопа.

Давным давно, ещё в моём прежнем мире, когда мне было лет десять наверное, кто-то из предков принёс домой парочку стетоскопов «Раппапорта» в коробке и с инструкцией. Один из них я и разобрал по своей детской любознательности, за что мне хорошенько перепало, так как эти приборы были предназначены для подарка-взятки врачам, чтобы получить путёвку в грязелечебницу. Ну, и длинную и смешную, как тогда казалось, фамилию я тоже запомнил. Очень уж она напоминала фамилию неудачливого бандита — Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке»

После ухода доктора Акерсона, который поставил мне диагноз «катаральная горячка» и прописал кучу всяких порошков, мазей и капель, я даже зарисовал вспомненный стетоскоп. Кроме порошков мне также прописали горчичники и ароматерапию. Которая заключалась в зажжении в моей комнате специальных терпеновых свечей, аромат которых, проникая в мои лёгкие, должен был убить болезнь.

Но болезнь никак не желала сдаваться под напором горчицы и ароматных свечей. А приехавший проведать отец отказался перевозить меня на хутор. Отговорился тем, что сначала пришлёт матушку, чтобы та сама приняла решение. И я тогда, чувствуя, что мне становится только хреновей и хреновей, и провернул с Миккой и Мауно авантюру по перевозке меня к моему, как я небезосновательно считал, единственному шансу на выздоровление. Почему авантюру? Да потому, что разрешение на вождение транспортного средства было получено только на трёх человек — Йоргена Рассмусена, деда Кауко и меня.

— Сыночек! Матти! — вырвали меня из воспоминаний слитные возгласы мамы и бабушки Ютты, которые ворвались в комнату и принялись меня обнимать и осматривать.

……

24 мая 1905 года до нас дошли новости о заключении в Париже мира между Россией и Японией. Учитывая разницу между нашим григорианским и имперским юлианским календарём в тринадцать дней, до «Цусимского сражения» оставалось всего несколько дней. Ну, никакой «Цусимы» в этом мире и не произошло бы, а была бы какая-нибудь «Чеджудо». Ведь Порт-Артур так и не пал. А вместе с ним были целы и суда первой эскадры. Где-то же должны были встретиться суда российских эскадр, так почему бы и не у этого корейского острова? Но, видимо, не судьба.

На самом деле я был очень рад, что в этом мире это сражение так и не состоялось. Да и то, что война закончилась на три месяца раньше, тоже радовало. Я очень надеялся, что и революция в империи благодаря прекращению войны, сойдёт на нет. Тем более, что царь уже и так анонсировал дарование части свобод и прав. Хотя, помня с каким маниакальным упрямством Николай II разгонял одну Думу за другой, боюсь, что и со свободами может так же получиться.

Заключение мира с Японией совпало со сдачей первого выпускного экзамена — по финскому языку. Всего у нас должно было быть семь экзаменов и защита заданного проекта. Экзамены по трём языкам: финский, шведский и русский. Основы вероучения. Математика. И две истории: «русская история для среднего возраста» и «история великого княжества Финляндского». Но, в связи с новой реформой с заменой учебника истории Дмитрия Ивановича Иловайского на учебник Сергея Фёдоровича Платонова, экзамен по «русской истории» у нас отменили. Чему очень радовался Микка, так как историю он не любил ещё сильнее чем географию.

В специальном манифесте Николая II «О даровании победы над супостатом» 12 мая 1905 года было объявлено в империи «Днём Победы над Японской империей». Хотя, читая иностранную прессу, я удивлялся, что японцы тоже объявили себя победителями и радовались завоеванию Кореи. Нам, кстати, тоже достался кусочек Кореи. Очень странная война и очень странные итоги этой войны. Теперь я на сто процентов уверен, что это точно не мой мир.

«День Победы» в княжестве отпраздновали широко. С массовыми гуляньями, танцами и угощениями. У многих в «Китайской бригаде» служили родственники и знакомые, и народ искренне радовался и надеялся, что у них всё хорошо. Но, как я и предвидел, через месяц, когда наладилась почтовая служба, военный департамент княжества опубликовал списки погибших финских стрелков — и радость сменилась на печаль и горе. Из десяти тысяч восьмиста двух человек, отправившихся в Китай, погибло три тысячи четыреста двадцать военнослужащих. Особо тяжелые потери были среди добровольцев.

Сразу по подписанию мира в Китай рванул Ээро Эркко. И «Финская Правда» ежедневно печатала статьи о войне, которые присылал из Дальнего неугомонный журналист. Очень часто статьи касались и меня. Про мои придумки, спасшие многим жизни, или о памятнике мне, который отлил Эмиль Викстрём. Я, когда про это прочитал, целый день проходил как стукнутый по голове, пытаясь осознать то, что мне при жизни воздвигли памятник.

К своему тринадцатому дню рождения я сдал все экзамены на превосходно и, по идее, должен был получить золотую медаль «За успехи в обучении». Но в связи с переходом на русский стандарт образования, старые медали отменили, а новые — «Преуспевающему», ещё не согласовали.

Правда, в выданном аттестате было указано, что я имею право на золотую медаль. Но саму медаль я так и не увидел. Обидно, однако. Кроме аттестата, на торжественном построении я получил похвальную грамоту. А моему отцу были вручены две благодарственные грамоты, от лицея и от губернатора, за моё воспитание. А вот Микка с грамотами пролетел. Но нисколько не жалел об этом.

— Ура! Свобода! — было первое, что он заорал, когда нас наконец отпустили с награждения.

— Тебе, мелкий, может и свобода, — согласился с ним наш одноклассник Хейки Хейно, сын хозяина почти всех портовых складов. — А мне теперь надо готовиться к поступлению в торговое училище.

— А ты, Матти, куда пойдёшь? Или будешь ждать семнадцати лет, чтобы в университет поступить? — поинтересовался у меня Оскар Латту, младший сын нашего губернского