Вассал и господин - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он погладил ее по щеке, а она мельком коснулась его ладони губами и продолжила:
— А пока не найдете, так я при вас буду. Раньше я к вам в жены набивалась, теперь просто жить при вас буду в смирении. Служить вам буду.
— Для этого приехала, значит? — спросил кавалер.
— Да, а еще оттого, что Агнес в Ланн вернулась.
— Вот как, и что она? — сразу стал серьезным Волков.
— Раньше зла была… — говорит ему Брунхильда. — Криклива.
— А сейчас?
— А сейчас… — девушка на мгновение задумалась. — Темна стала.
— Это как?
— Не знаю, как сказать. При деньгах живет, кухарку нашу погнала, свою горбатую привезла. Долги за дом выплатила, господина Роху от Дома отвадила, на порог его не пустила. Больше не ругается, а глядит так, что лучше бы облаяла. Жить с ней в доме одном сил не стало.
— Ну и хорошо, что так. Рад я тому, что она тебя выжила из дома. Рад я, что ты приехала.
— И я рада, нужно мне было с вами ехать, а не дома сидеть, так вы не велели.
* * *
Как она приехала, так все сразу переменилось. Сразу дом другим стал. Посуда не так мыта, и не та вообще. Стол не тут стоит, кресла далеки от каминов. Еду не так готовят. Дом нужно стенами разгородить. Кавалеру пришлось дать ей денег. Она взяла монаха, Сыча и Марию, поехала в город, привезла новую посуду. Купила гобелены, ковер, лампы, подсвечники, постельное белье «как у людей, а не как у солдат в палатке». И вино. На двадцать шесть талеров всего вышло. А еще одела служанку Марию, чтобы не выглядела как нищенка. Все-таки, при доме состоит. Та потом по деревне ходила в новом платье да к тому же и в обуви, нахвалиться не могла.
В общем, приезд Брунхильды добавил Волкову, да и всем остальным, суеты и денежных трат. Ну и пусть, зато он теперь рад был от дел непрекращающихся домой возвращаться. Дом стал на дом походить, а не на берлогу.
Тут и гобелены на станах, и ковер. И лампы по вечерам горели, а господа офицеры Бертье и Рене ждали приглашения к столу его. Они оба очарованы ею были. Бертье даже пару шкур волчьих ей в подарок принес. Она их у кровати положила. Да и у жены Карла Брюнхвальда, Гертруды, завелась хоть какая-то подруга, отчего она веселой была и часто приходила в их дом даже без мужа. Поболтать. И Брунхильда тоже, кажется, счастливой стала. Хотя в улучшении дома угомониться не могла. Распоряжалась всем в доме и Волкова даже не спрашивала. Просила у Ёгана мужиков для работ, а у Волкова денег все время. То стену задумает поставить, то второй этаж решит улучшить. А чего его улучшать, там никто не живет, чего там жить, под крышей, когда дом и так велик. Но ни Ёган, ни Волков ей не отказывали. Она и старалась. Утром, едва рассветало, выходила встречать баб, что несли им молоко, сама собирала яйца из-под кур, смотрела, как Мария хлеб замешивает, советовала ей, сама садилась масло бить. И притом читала Писание вслух.
Волков теперь рано не вставал. Ваялся в перинах и ждал, когда она придет звать его к столу. А Яков, слуга, уже к тому времени, воду приготовив и чистую одежду, тоже ждал. И жизнь такая стала нравиться Волкову все больше. А чего еще желать человеку? Земля у него есть, женщина красивая есть, крыша над головой имеется, мужички вокруг суетятся. Даже хлеб растет, какой-никакой, коровы доятся. Так и старость можно было встречать.
Наверное, уже месяц прошел, как Брунхильда приехала, и тут днем, чуть после обеда, пришел слуга Яков и сказал:
— Господин, там с юга какой-то господин, не наш, едет, и военный при нем.
Кто это мог быть? Волков вышел из-за стола и пошел на улицу смотреть, кто это там пожаловал. Жарко было, пошел он по-простому, в рубахе, и даже меча не взял.
Господин был так тучен, что на коня, наверное, влезть не мог, ехал он на несчастном осле. А за ним ехал солдат со знаменем, которого Волков не знал. На штандарте том на белом поле был красный муж с алебардой. Волков сложил руки на груди и ждал, пока эти люди подъедут к нему.
Толстяк подъехал, камзол его был заляпан, волосы жирны, а берет его имел обглоданное кем-то перо. Был он неприятен, жирные щеки его зарастали клочковатой щетиной. И как только кавалер рассмотрел его, так сразу понял по спесивой нижней губе, что прибыл он не с добром.
Пока толстяк слезал с несчастного осла, знаменосец выехал вперед и громко сказал:
— Советник славного города Рюмикон, помощник судьи города Рюмикон и глава Линхаймской коммуны лесорубов и сплавщиков леса, секретарь купеческой гильдии леса и угля кантона Бреген, господин Вальдсдорф.
Господин Вальдсдорф слез наконец с осла, отдал повод своему спутнику, и вытирая потные руки о свой замызганы колет, пошел к Волкову.
Тот так и стоял со скрещенными на груди руками, гадая, зачем этот чиновник из кантона пожаловал к нему.
— Вы ли хозяин Эшбахта? — обратился толстяк, подойдя к нему без поклона. И даже берета не сняв.
— Да, — отвечал кавалер. — Что вам угодно?
— Мне и кантону Бреген, а так же Линхаймской коммуне лесорубов угодно, чтобы восстановилась справедливость.
— Что за справедливость, о чем вы? — сухо спросил Волков.
— Наши люди сообщили нам, что вы на той неделе начали рубить лес, что есть на вашем берегу, но который принадлежит Линнхамской коммуне лесорубов. И рубили вы этот лес почти две недели бесправно.
Да, Рене и Бертье со своими людьми рубили лес и волоком таскали бревна от самой южной части его земли сюда в Эшбахт, часть они забрали себе, часть отдали Брюнхвальду на дом и сыроварню, а двенадцать бревен завезли ему. Он настрого наказал офицерам рубить только сто самых северных деревьев. И был уверен, что они не ошиблись и не обсчитались, поэтому произнес:
— Имперский землемер Куртц сказал мне, что сто деревьев растут на моей земле. А остальные я велел не трогать.
— Мне не ведомо, что там вам говорил этот имперский землемер, — высокомерно начал Вальдсдорф, — только говорю я вам, что пятьдесят две сосны люди ваши срубили бесправно. То засвидетельствовал наш лесник Петерс. Коли вам будет угодно, можете проследовать к лесу и посчитать пни тех деревьев.
