Майор Пронин и тайны чёрной магии - Лев Сергеевич Овалов

через год, она получит трактор своего мужа… Что касается инженера Прибыткова, над ним шефствую я. Он так долго стоял от нас в стороне, что кому-то следует ввести его обратно в наше общество. Не знаю, доволен ли он этим шефством, но думаю, что в скором времени Евгений Савич…

– Иван Николаевич! – перебил его Прибытков. – Ведь это еще вилами по воде писано…

– Но всё же написано, – возразил Пронин. – Дыховичного, нынешнего директора МТС, мы рекомендуем избрать председателем нашего колхоза, а директором МТС станет Евгений Савич Прибытков.

Потом Пронин указал на Чобу и Раю.

– Чоба собирается в армию, а Рая ещё до его отъезда собирается поменять фамилию Коломиец на Чобу.

Пронин указал на Марусю.

– Маруся собирается учиться…

Пронин хитро прищурился.

– Сейчас мы проверим писательскую проницательность!

Щурясь, он посмотрел на меня.

– Угадай, куда собирается идти учиться Маруся Коваленко?

Я колебался между двумя учебными заведениями.

– В театральный институт? – спросил я.

Она ведь так хорошо, с подлинным артистизмом, играла порученную ей Евдокимовым роль.

Все засмеялись.

– Театральный институт? – опросил Пронин Марусю.

– Ой, да ни за что! – воскликнула она. – Какая из меня актриса!

– Тогда в Юридический, – сказал я.

Её должна была увлечь романтика работы, с которой познакомил её Евдокимов!

– Какой из меня юрист! – воскликнула Маруся. – Ни за что в жизни!

Все засмеялись ещё громче.

– Так куда же? – спросил я, недоумевая.

– Скажи, скажи, – подзадорил её Иван Николаевич. – Спусти его на землю.

– В портнихи, – серьёзно сказала Маруся, и объяснила: – Я очень люблю шить. Куда-нибудь на курсы. На курсы кройки и шитья.

– Может быть, лучше в Текстильный институт? – предложил я.

– Там будет видно, – уклончиво оказал Пронин. – Пусть сперва станет портнихой.

– А как вы, Рая? – спросил я.

Рая покраснела.

– А я…

Больше она не сказала ничего – по-видимому, её вполне устраивало быть женой своего Васи.

– Вот тебе эпилог, касающийся всех действующих лиц этой истории, сказал Иван Николаевич и повернулся к столу. – А теперь можно и выпить. Соловья баснями не кормят, а песни хорошо петь пообедавши…

Загремели тарелки…

Гармония накрытого стола была нарушена.

– Ларионовна! – закричал Пронин. – Рыбу!

Он сам налил всем мужчинам водки, а девушкам – вина.

Ларионовна внесла блюдо с рыбой.

– Всё уже пересохло, – сказала Ларионовна. – Не будете есть.

– Съедим – сказал Пронин. – И даже ничего не оставим.

Он опять сам стал накладывать всем рыбу.

– За что же мы выпьем, товарищи? – спросил он.

Все посмотрели на Пронина.

Иван Николаевич был сегодня в ударе.

– Выпьем за Савельева, за его память, – серьёзно сказал Пронин. – Первый тост в его честь. Думаю, так будет правильно.

– Я понимаю тебя, жалко, – поддакнул я невпопад. – Жалко тех, кто погиб зря…

– Именно не зря, – резко сказал Пронин. – Савельев погиб на посту и недаром наши комсомольцы собираются поставить ему в парке памятник. Погиб на переднем крае. Если бы не его смерть, Лещенко до сих пор творил бы своё чёрное дело. Нет, он погиб не зря. Его смерть принесла ним победу.

Иван Николаевич выпил водку и со стуком поставил рюмку на стол.

Мы тоже выпили.

– А теперь ешьте, – сказал Иван Николаевич. – Дмитрий Степанович и Маруся тоже могли погибнуть, и погибли бы, но в данном случае было бы виновато только собственное легкомыслие.

– И поэтому я предлагаю выпить за здоровье Ивана Николаевича, – сказал Евдокимов. – Хотя он не устаёт меня упрекать.

– А это уже лишнее, – сказал Пронин. – Попрекать буду долго, подхалимажем меня не купить.

Все опять засмеялись и охотно выпили за здоровье Пронина, причём пили с таким понимающим видом, что я понял – чего – то я ещё не знаю.

Пророчество Ларионовны не оправдывалось, – рыба была съедена, компания налегала на остатки сыра и колбасы.

– Может быть, пойдёте, включите приёмник? – обратился Пронин к Евдокимову. – Поищите какую – нибудь музыку.

Евдокимов вежливо поднялся, ушёл в комнаты, загремел приёмник. Евдокимов нашёл в эфире какие-то танцы.

– Сойдёт? – спросил он Пронина.

– Помнишь, я рассказывал тебе каким я пришёл в ЧК? – опросил меня Иван Николаевич, кивая на Евдокимова. – Неграмотным солдатом. А этот – инженер, геолог…

– Чего же он пошёл в ЧК? – пошутил я. – Ему ископаемые надо искать. Геолог!

– Он и ищет ископаемые, – сказал Пронин. – Совсем другая порода. Образован, воспитан, умеет танцевать… Вот, пожалуйста.

Евдокимов несогласно покачал головой.

– Ну, породы мы одной…

Он смотрел на Пронина влюблёнными глазами. Когда я впервые заметил нежный взгляд Евдокимова, брошенный им на Пронина, я подумал, что это мне показалось. Продолжая наблюдать за Евдокимовым, я убедился, что он на самом деле относится к Пронину с нежностью и я приписал это личному обаянию Пронина, которым тот был наделён от природы. Но, как выяснилось дальше, нежность Евдокимова была вызвана важной и совершенно конкретной причиной: Пронин спас Евдокимова от смерти.

Когда ужин наш подходил к концу и вино сделало всех развязнее, Иван Николаевич, который в тех случаях, когда ему приходилось пить, умел никогда не напиваться, посмеиваясь, спросил есть ли у меня к нему ещё какие-нибудь вопросы.

Я сказал, что есть. Действительно, на языке у меня вертелось ещё несколько вопросов.

– Журналисты – самый ненасытный народ, – сказал Пронин. – Но поскольку ты уезжаешь, перед отъездом тебе ни в чем нет отказа. Слушаем тебя.

Тогда я сказал, что у меня всего два вопроса, хотя на самом деле их было четыре…

– Первый из них, – сказал я, сдвигая два вопроса, – может быть, задавать и не тактично, но это вопрос об ошибках Дмитрия Степановича. Ты несколько раз упоминал о них, о каком-то его легкомыслии. В чём это выразилось, если, конечно, можно об этом опрашивать? Не это ли легкомыслие привело к попытке Лещенко убить Дмитрия Степановича? И, потом, мне всё-таки неясно, почему пистолет, из которого Лещенко пытался застрелить Дмитрия Степановича, не выстрелил?

– А ты догадлив, – засмеялся Иван Николаевич, – Лещенко стрелял именно потому, что Дмитрий Степанович проявил легкомыслие, а пистолет не выстрелил…

– Разрешите? – вмешался Евдокимов. – Мне кажется, я расскажу об этом лучше.

– Нет, не разрешу, – отрезал Иван Николаевич. – Это вам только кажется, что вы расскажете лучше. Вы начнёте меня хвалить, а я в этом не нуждаюсь. Лучше я расскажу сам.

Общий разговор давно уже прекратился. Прибытков беседовал о чем-то с Чобой, девушки щебетали друг с дружкой. Мы втроём, Пронин, Евдокимов и я, сидели на углу стола и продолжали беседу.

– Дело в том, что я до некоторой степени был осведомлен о работе Дмитрия Степановича, – сказал Пронин. – Недаром же он жил здесь, у меня. Но практически, в работу Дмитрия Степановича я вмешался всего лишь один раз. Он сказал мне, в чём подозревает Лещенко и что собирается его арестовать ночью в поле. Знал я и об обыске, который собирался сделать в этот день Дмитрий Степанович в хате Лещенко, знал и о том, что он там ищет. Но меня поражало, насколько он недооценивает волчью природу своего врага. Мы вообще, все слишком размагнитились, слишком настроились на мирный лад. А ведь попадись мы в руки к таким,