Гренадилловая шкатулка - Джанет Глисон

В первое мгновение мне показалось, что шкатулка забита рваными лоскутами бумажной ткани. Бинты, которые Роберт Монтфорт использовал для своих операций? И тут я отметил, что они, вероятно, сложены сюда недавно, ибо, как только давление крышки ослабло, часть лоскутов вывалилась из ящичка. С любопытством ребенка, которому не терпится развернуть подарок, я стал вынимать бинты из шкатулки. В отличие от верхних лоскутов — чистых, белых, мягких — нижние были жесткие, с грязными бурыми пятнами. Еще вытаскивая их, я вдруг ощутил, как желудок у меня сжался в предчувствии неведомого ужаса.

Спустя мгновение я понял, что кошмар повторяется. На дне лежали, аккуратно, как ложки на подносе, отсеченные пальцы — три штуки, — хотя я мог бы теперь и не пересчитывать. При виде этих жалких обрубков пьяную браваду с меня как рукой сняло. Однако я не чувствовал острого отвращения, которое должен был испытывать. Мои рефлексы притупились. Будто я грезил наяву, или смотрел издалека на неприятную картину, или наблюдал душераздирающее действо на театральной сцене. То, что предстало моему взору, было отвратительно и в то же время не имело ничего общего с реальностью. Правда, к оцепенению мой организм оказался менее стойким. Сознание заволокло серым туманом, в глазах потемнело, голова закружилась. Объятый паникой, я ухватился за край стола, ища в нем опоры, и зажмурился, надеясь, что мне просто снится непонятный сон и, открыв глаза, я окажусь совсем в другом месте и увижу совершенно безобидный предмет, а не эти сморщенные и высохшие части тела моего друга.

В какое-то мгновение я, должно быть, громко вскрикнул, ибо до меня донесся голос мисс Аллен:

— Мистер Хопсон, вам плохо? Почему вы так побледнели? Заметив ужас на моем лице и поняв, что я потрясен и не в состоянии ответить, она, вероятно, подошла к полкам, желая выяснить, чем я напуган. Я услышал, как она тихо вскрикнула, заглянув в ящичек. Я поднял веки и увидел, что шкатулка захлопнута. Мисс Аллен сочувственно накрыла мою ладонь своей.

— Пойдемте, — тихо проговорила она. — Здесь нам больше нечего делать. Да и вам уже хватит терзать себя. Я пошлю за судьей Уэстли. Пусть он примет необходимые меры.

Прошло несколько часов, прежде чем Уэстли явился за пресловутой шкатулкой. К этому времени я уже окончательно протрезвел и в полной мере осознал значение своей находки. Мисс Аллен велела мне ждать судью в библиотеке, где я и сидел в одиночестве, вслушиваясь в гнетущую тишину комнаты и необъяснимые скрипы и шорохи, доносившиеся из коридоров. Вскоре нервы мои напряглись до предела, я вновь был охвачен ужасом. Я чувствовал, что мне грозит смертельная опасность, и не мог понять, как и зачем я позволил, чтобы меня вновь привезли в этот дом. Ведь однажды я уже чуть не поплатился жизнью. Разве Роберт не предупреждал, что жестоко накажет меня, если я когда-либо появлюсь здесь? Сколь бы искренне ни заверяла меня мисс Аллен в том, что сохранит в тайне мой визит в Хорсхит и в лабораторию ее племянника, я не мог всецело положиться на ее обещания. Если Роберт вернется неожиданно, правда сразу откроется. Во мне поднималась паника всякий раз, когда я обдумывал свое безвыходное положение, вспоминал жуткое содержимое шкатулки и угрозы Роберта. По зрелом размышлении я пришел к выводу, что моя последняя находка изменила все. Теперь мисс Аллен никак не скроет мой визит; только глупец мог на это рассчитывать. Ей придется сказать, что я приезжал и что делал здесь. Иначе как она объяснит историю со шкатулкой?

Очень скоро Роберт узнает, что я пренебрег его предупреждением. Очень скоро выяснит, что я заходил в его покои и рылся в его вещах. И конечно же при первой возможности он не преминет призвать меня к ответу. В Лондоне или здесь — не имеет значения. Где бы мы с ним ни встретились, он обрушит на меня всю свою ярость, и мне придется обороняться. При этой мысли ужас захлестнул меня. Я знал, что начинаю терять рассудок, и пытался образумить себя. Я гнал из головы тяжелые думы, твердил себе, что сейчас Роберт никак не появится здесь, а в Лондоне я буду окружен дружескими лицами и таким образом защищен от его злобы. Но, сколько я ни старался, от тягостных мыслей избавиться не удавалось, и мне казалось, что я жду Уэстли уже целую вечность.

И все же судьба улыбнулась мне; мое горячее желание покинуть Хорсхит было услышано. Сэр Джеймс, как только приехал, с ходу заявил, что содержимое шкатулки следует немедля доставить в Кембридж, к лекарю, который обследовал труп Партриджа, и что он охотно подбросит меня в город в своей карете. Когда мы доберемся туда, будет очень поздно, в такое время никакой транспорт до Лондона не ходит, но я могу заночевать на постоялом дворе «Обод» и утром тронуться в путь с первым экипажем, отбывающим в южном направлении.

На следующий день меня должен был навестить в Хорсхите Фоули, но, готовясь к отъезду, я постарался не думать об этом и не написал ему, что у меня внезапно изменились планы.

Затрудняюсь сказать, знала ли мисс Аллен о нашей с ним договоренности, но ко мне она отнеслась с сочувствием и, вместо того чтобы чинить препятствия, тепло попрощалась со мной и проводила в дорогу — прямо как родная мать.

Глава 20

Так уж случилось, что прошла целая неделя, прежде чем я наконец-то вернулся в Лондон. Сибирская вьюга внезапно налетела на равнины Кембриджа, наметая глубокие сугробы, в которых легко могли увязнуть и лошадь, и человек. Возчики понимали: если рискнуть в такую погоду тронуться в путь, кончится тем, что безнадежно застрянешь в каком-нибудь сугробе или замерзшей канаве, и потому отказывались ехать. Мне ничего не оставалось, как сидеть в «Ободе», мерить шагами комнату и смотреть на снегопад. Неделя — небольшой срок, но для меня часы тянулись, как дни, а дни превращались в бесконечность. В бездеятельном ожидании я только и мог, что размышлять о событиях, перевернувших всю мою жизнь. Да и как мне было не задуматься над нюансами последних происшествий?

Как я уже говорил, когда передо мной возникает какое-то затруднение, я всегда подвергаю критическому анализу каждую его отдельную грань, затем все выводы свожу в единое целое и получаю разумный ответ. В те долгие дни, что я торчал взаперти в унылой комнате постоялого двора, обогреваемой скудным камельком, я вдруг сообразил, что в путанице и суматохе последних недель я перестал использовать свой традиционный метод. Я действовал не более рассудительно, чем глупая зверушка в колесе — перебирал ногами, вращая ось и распаляясь все больше в бесцельном беге по кругу.

Я подумал о восхитительном шедевре Партриджа — шкатулке из красного дерева, которую я извлек из руки Монтфорта, — и о найденной в ней половинке кольца. Благодаря письменному свидетельству Джеймса Барроу, я теперь знал, что кольцо и древесина, из которой сделана шкатулка, были оставлены Партриджу, когда его привели в сиротский приют, но мне так и не удалось выяснить, кому они принадлежали прежде.

В центре обмана, окружавшего смерть Партриджа, стояла мадам Тренти. Теперь я понимал, что это она спровоцировала трагедию. Она сочинила байку о том, что Монтфорт — его отец, и послала моего друга в Хорсхит-Холл, дабы отомстить своему обидчику за те неприятности, которые он навлек на нее двадцать лет назад. Допустим, Монтфорт и впрямь поступил с ней дурно, когда лишил ее ребенка, пообещав, что воспитает его как собственного сына, но мне-то какое до этого дело? Мои симпатии отданы Партриджу, а не Тренти. Посеяв в душе Партриджа надежду на то, что он наконец-то обрел родителей, она подписала ему смертный приговор. Более того, своими действиями и ложью она подспудно внушила ему, что именно происхождение, а не талант станет для него спасением. Вот в чем ее главное преступление. То, что Партридж мучился неведением относительно своего прошлого, — само по себе было плохо, но, навязав ему свою коварную ложь, она и вовсе уничтожила то немногое, что он знал о себе.

Я был убежден, что Тренти не поможет мне разгадать тайну кольца, но все же собирался потребовать от нее объяснений. Пока я томился в Кембридже, моя ненависть к ней усиливалась, и вскоре я уже не мог без злости думать об этой вероломной женщине. Мне не терпелось представить ей доказательства ее беспринципности.

Едва я определился в своих дальнейших действиях относительно мадам Тренти, мной завладели мысли об Элис. Перебирая в памяти подробности нашей последней встречи, я приходил в глубочайшее смятение. Тогда я твердо говорил себе, что она привлекает меня своей неприступностью, и таким образом изгонял ее из своего сознания. Однако через какое-то время мой решительный настрой угасал, Элис вновь занимала мои мысли, и я уже только и думал о том, как бы ее умиротворить. Всю неделю, пока шел снег, маятник моих сомнений постоянно раскачивался то в одну сторону, то в другую, и даже когда погода прояснилась и я смог покинуть Кембридж, оказалось, что за долгие дни раздумий я так и не разобрался в своих чувствах к Элис.