Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

никак не мог поверить словам Андрея Шидловский. — Быть того не может! Наукой же доказано, что человек каменного века севернее половецких степей не поднимался.

— А мы, Александр Федорович, нашли одиннадцать неоспоримых доказательств ошибочности такого вывода. Первую стоянку нашел Ель-Микиш: тесла кремневые, наконечники стрел... — перечислял Журавский счастливым, взволнованным голосом. — И вот что главное: нашли там, где был бивуак Шренка. Неужто он не заметил?! Хотя что удивляться: два года назад я отбросил такие же черепки в «самоедской больнице». К открытию надо быть внутренне готовым, Александр Федорович. В этом году я был готов к этому, потому удача сопутствовала нам.

— Ей-ей, ошеломительно ваше открытие! — радовался Шидловский вместе с Андреем. — Как вы додумались?

— Установив северную границу лесов, я искал подтверждения тому, что леса теснят тундру, климат Севера медленно, но неизбежно теплеет, европейское побережье Ледовитого океана поднимается, а не опускается. Этому я нашел сотни подтверждений. И вот еще одно: Приполярье было широко обитаемо до нашей эры! «Самоеды» — какое глупое слово! Ненцы, как зовут они сами себя, не пришельцы, а аборигены, отступавшие во время похолоданий. Мне могут не поверить, меня могут высмеять, скорее всего так и будет, но жизнь докажет мою правоту, докажет, черт побери!

— Все то, о чем вы говорите, так неожиданно, так непривычно, — развел руками седой Шидловский...

— Что поверить недоучке невозможно, — досказал Андрей.

— Зачем вы так, Андрей Владимирович?.. — укоризненно взглянул на Журавского вице-губернатор.

— Так говорю потому, что так и есть на самом деле: спор предстоит со столпами науки, с академиками, а я... Это такая же правда, как и та, что само... ненцев в тех трех чумах отравили люди Тафтина, — как-то необычно резко и жестко сменил тему Андрей. — Они же разграбили хлебные магазины и в Колве, и в Болбане. И сделал это Тафтин в связи с вашим приездом...

— Этого не может быть! Вы что-то путаете! — Шидловский проговорил это требовательным, недоверчивым голосом, а сам, чувствуя правду, опустил плечи.

Андрей замолчал, замкнулся, и теплота в глазах сменилась тоже недоверием. Он смотрел на сгорбившегося вице-губернатора с опаской, с отчуждением, с раскаянием, что сказал, может быть, лишнее.

— Не бойтесь меня, Андрей Владимирович. Помогите разобраться, прошу вас, — попросил Шидловский, уловив состояние Журавского.

— Я скажу, — вскинул голову Андрей. — Это дело рук Тафтина, хотя травил и не он. Травил Пиль-Рысь — самый кровожадный волк из тафтинского окружения. Травил пьяный. Обнаружили стрихнин, просыпанный им при подмешивании в водку. Его нож нашел Никифор в чуме отравленных. Он же убил наших оленей два года назад, обрекая нас с Никифором на гибель.

— Где Никифор? Давайте его допросим официально.

— Никифор ушел по следам Пиль-Рыси... Он поклялся сам расправиться с убийцей его родичей — я не смог отговорить.

— Будет еще убийство?

— Все может быть... Никифор давно бы убил Тафтина, но тут я противлюсь всеми силами.

— За что? Что здесь творится?! Почему вы молчите? — не мог сдержать себя Шидловский. — Умалчивали в Архангельске.

— Тафтин, используя служебное положение и мундир губернского чиновника, пятый год собирает пушной ясак с самоедов в свою пользу. По три песцовых шкурки с каждого кочевника. Независимо от пола и возраста. В казну сдает по рублю. Это мной проверено и у казначея, и у самоедов. Выколачивание пушнины я видел сам, за что был обречен на смерть! — чеканил фразы Журавский.

— Но это же... Это же... — не мог подобрать точного определения преступлению юрист Шидловский. — ...Государственное преступление должностного лица! — наконец-то нашел слова вице-губернатор. — А зачем ему нужно было травить стрихнином бедных самоедов? Зачем?

— Вы приехали в Колву для того, чтобы учредить государственный пункт приема пушнины и кож от самоедов...

— Не продолжайте — ясно: они организовали разграбление магазинов, товар подбросили самоедам в чум... а их поголовно отравили. То-то в письме какого-то Кириллова звучало одно: «Самоеды — грабители, дикари! Им не нужна казенная торговля!» Вот оно что!

— Теперь это подхватят в Архангельске и обратят против нас с вами. Тафтин же с Кирилловым будут грабить по-прежнему. Вы знаете, кто такой Ефрем Кириллов? Это сообщник Тафтина. Шкурку песца Кириллов продает в Москве по двадцать — тридцать рублей. Здесь же Тафтин собирает свой «царский» ясак десятками тысяч шкурок.

— Я прикажу арестовать Тафтина. Я это сделаю в Архангельске, когда доктор пришлет результаты экспертизы. Сюда направим следователя. Кто бы мог подумать, что творится в этих мирных далях!

— Мирными их надо сотворить, Александр Федорович. Это не край, а ноев ковчег — семь пар чистых и семь пар нечистых! В низовьях — потомки стрельцов, сжегших Аввакума. В центре — старообрядцы-аввакумовцы. В верховьях — набожные ижемцы, отнявшие у самоедов оленей, а с ними жизнь. И вот в этом ноевом ковчеге Тафтин стравливает народы: «Самоеды — владельцы оленьих пастбищ, морят голодом оленьи стада ижемцев! Самоеды — враги ижемцев»! Словом: разделяй — и властвуй! Тафтин смертельно опасен и сегодня и в будущем, Александр Федорович. Не смотрите узко: Печорский край — это природный уникум, для разработки богатств которого необходимо административное объединение и территории и народов, населяющих край. Скажу вам откровенно: я подал предложение в правительство о выделении Печорского края в самостоятельную губернию, а для ее столицы лучшего места, чем Усть-Уса, не сыскать... А ижемцы, да и вообще зыряне, — это прекрасный народ! Смелый, предприимчивый, трудолюбивый народ! Они еще до Ермака начали осваивать Сибирь. В Сибири я встречал целые поселения ижемцев. Вы знаете, что Обдорск — зырянский город?

— Нет, не знаю, — удивился Шидловский.

— Просто: Обь — река, дора — по-ижемски «край». Обский край. Как Удора — Удорский край. А знаете, как перевести с зырянского на русский Вайгач? Не знаете? Снимай штаны! Верно: там такие ветра, что штаны снимет! Доложу я вам, Александр Федорович, любопытные цифры: в тысяча семьсот семьдесят втором году ижемцев по писцовым книгам числилось около пятисот человек. Сейчас же их... более двадцати тысяч только на Ижме! Они разом переняли все лучшее в хозяйствах ненцев и печорцев, охотно женятся на русских, ненках, остячках, вогулках — энергичный, жизнестойкий народ. Одно плохо: легко поддаются шовинистическому угару