Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

После ухода Тео Тереса пошла в душ, включила очень горячую воду, от которой сразу же запотело зеркало в ванной, и принялась намыливаться — медленно, тщательно; потом, одевшись, вышла на улицу. Она шла одна куда глаза глядят, и вдруг, свернув в узкую улочку с зарешеченными окнами, застыла, удивленная, услышав мексиканскую песню.

Пусть кончится жизнь моярядом с бокалом вина…

Этого не может быть, подумала Тереса. Не может быть, чтобы это происходило сейчас, здесь. Подняв глаза, она прочла вывеску над дверью:

Эль Марьячи

Мексиканская таверна

И рассмеялась почти вслух, ибо поняла, что жизнь и судьба играют в какие-то свои игры, переплетая тонкие нити, и бывают моменты, когда эти игры становятся очевидными. Толкнув дверь, она оказалась в настоящей мексиканской таверне: на полках за прилавком выстроились бутылки текилы, молодой толстячок-официант разносил пиво «Корона» и «Пасифико» и ставил на стереоустановку диски Хосе Альфредо. Она спросила «Пасифико» — только для того, чтобы прикоснуться к его желтой этикетке, — поднесла бутылку к губам, отхлебнула глоточек, смакуя (этот вкус вызвал столько воспоминаний), а потом заказала текилы «Эррадура Репосадо», которую ей подали в настоящем, высоком и узеньком кабальито.

А из стереоустановки рыдал голос Хосе Альфредо:

Ты хочешь, чтоб тебя я пожалел,но ты ведь знаешь, знаешь:эта песня — последняя из всех,что я на свете спел…

В тот момент Тереса была счастлива — так сильно, так мощно, что даже сама испугалась. И попросила у признавшего ее акцент и любезно заулыбавшегося официанта еще текилы, а потом еще и еще. Зазвучала другая песня.

Когда я сидел в таверне,не болела моя душа…

Она вынула из сумочки несколько банкнот, велела официанту принести нераспечатанную бутылку текилы и сказала, что покупает у него эти песни. Я не могу их продать, возразил удивленный парень. Тогда она достала еще денег, а потом еще, завалила ими весь прилавок перед ошалевшим официантом, и в конце концов он отдал ей вместе с бутылкой оба двойных компакт-диска Хосе Альфредо: «100 классических песен» — четыре диска с сотней песен. Я могу купить все, что угодно, мелькнула у нее нелепая мысль — да, в конце концов, не такая уж нелепая, — когда она выходила из таверны со своей добычей, и ей было совершенно наплевать, что люди видят ее с бутылкой в руках. Она дошла до стоянки такси — асфальт как-то странно качался у нее под ногами — и вернулась в отель.

И вот она сидела в номере, перед полупустой бутылкой, и вполголоса подпевала Хосе Альфредо.

…Под песню, что марьячи заказал.Со мной текила — друг мой самый верный,а в памяти моей — твои глаза…

Снаружи, из сада и от бассейна, сквозь шторы сочился свет, позволяя различать смятые простыни, бутылку и стакан на тумбочке у кровати, собственные руки, подносящие к губам одну за другой приправленные гашишем сигареты.

Кто в жизни хоть бы раз любви не верил,кто, все простив, не звал ее назад?Кто не входил, страдая, в эти двери,чтоб песню и текилу заказать?..

И, шевеля губами, повторяя слова песни, она думала: так кто же я, что же я такое теперь? Какой меня видят другие? И дай-то Бог, чтобы они видели меня только издали. Как, черт побери, это называется? Ах да — потребность в мужчине.

Ну что ж, куда от этого денешься. Влюбиться. Вот уж нет так нет. Я свободна — да, может, вот это подходящее слово, хотя и слишком уж напыщенное, чрезмерное.

Ведь я даже к мессе перестала ходить. Она взглянула вверх, на темный потолок, и не увидела ничего. «Мне подают последний мой стакан», — пел в это время Хосе Альфредо, и она подпевала ему. Ну нет. Сейчас я прошу только одного: чтобы еще раз сыграли «Ту, что ушла».

Она снова вздрогнула. На простынях, рядом с ней, лежала оторванная половинка фотографии. Как холодно быть свободной.

Глава 11

Я не умею убивать, но научусь

На окраине Галапагары, городка неподалеку от Эскориала, расположены казармы жандармерии: тесно прижавшиеся друг к другу домики для семей жандармов и здание побольше для офицеров. Дальше вздымаются заснеженные серые горы. А как раз перед казармами — забавные парадоксы случаются в жизни — стоят вполне приличного вида сборные дома, заселенные цыганами, и обе общины, невзирая на старые лоркианские темы об Эредиа, Камборьо и парах жандармов в лакированных треуголках[62], поддерживают между собой вполне добрососедские отношения.

Предъявив паспорт у ворот, я оставил машину на охраняемой стоянке, и высокая светловолосая дежурная (даже лента, стягивавшая хвост ее волос под кепи, была зеленой) провела меня в кабинет капитана Виктора Кастро — маленькую комнатку с компьютером на столе и испанским флагом на стене, рядом с которым висели, наподобие трофеев, старый маузер «корунья» 1945 года и автомат Калашникова.

— Могу предложить вам только ужасный кофе, — сказал капитан.

Я согласился, и он сам принес мне его из кофеварки в коридоре, помешивая бурую жидкость в пластиковом стаканчике пластмассовой ложечкой. Содержимое стаканчика и правда имело мало общего с кофе. Капитан же Кастро, серьезный, с четкими словами и движениями, безупречно аккуратный в своей зеленой гимнастерке, с седыми, подстриженными бобриком волосами и начинающими седеть усами в стиле капитана Алатристе[63], стал мне симпатичен с первой же минуты, когда встретил меня прямым и искренним взглядом и таким же рукопожатием. У него было лицо честного человека, и, возможно, это, среди других причин, побудило в свое время руководство поручить ему командование группой «Дельта-Четыре», которая действовала на Коста-дель-Соль и которую он пять лет возглавлял. По моим данным, честность капитана Кастро в конце концов стала причинять неудобства даже его начальству. Вероятно, именно потому мне и пришлось ехать к нему сюда, в этот богом забытый городишко, где под его началом находилось лишь три десятка жандармов (вообще говоря, это была лейтенантская должность), и именно потому мне стоило определенного труда — влиятельные знакомые, старые друзья — добиться от Главного управления жандармерии разрешения на эту встречу. Как философски заметил позже сам капитан Кастро, учтиво провожая меня до машины, правдолюбцы еще никогда и нигде не делали карьеры.

Об этой карьере мы и говорили, сидя за столом в его крохотном кабинете: он — со своими восемью разноцветными орденскими ленточками, пришитыми слева на гимнастерке, я — со своим кофе в пластиковом стаканчике. Или, чтобы уж быть совсем точным, мы говорили о том, как ему пришлось впервые заняться Тересой Мендоса в связи с расследованием убийства жандарма из Манильвы, сержанта Ивана Веласко; капитан — он очень осторожно выбирал слова — отозвался о нем как о военнослужащем сомнительной честности, тогда как другие люди, которых я расспрашивал раньше об этом человеке (и среди них бывший полицейский Нино Хуарес), характеризовали его как законченного сукина сына.

— Его убили весьма подозрительным образом, — пояснил капитан, — поэтому нам тоже пришлось немного поучаствовать. Некоторые совпадения — в том числе дело о Пунта-Кастор и гибель контрабандиста Сантьяго Фистерры — заставили нас связать убийство сержанта Веласко с выходом из тюрьмы Тересы Мендоса — Мексиканки. Это и привело меня к ней. Правда, доказать ничего не удалось, но со временем я, так сказать, специализировался на ней: наблюдение, видеозапись, прослушивание телефонных разговоров — согласно постановлению суда… Ну, вы знаете, как это бывает. — Он смотрел на меня так, будто само собой разумелось, что я знаю. — Моя задача заключалась не в борьбе с контрабандой наркотиков, а в том, чтобы изучить окружение Мексиканки. Тех, кого она подкупала: таких со временем набралось очень много. Банкиры, судьи, политики… Даже люди из моей собственной конторы: таможенники, жандармы и полицейские.

При слове «полицейские» я энергично закивал.

Ведь так интересно наблюдать за тем, кто наблюдает.

— Что за отношения были между Тересой Мендоса и комиссаром Нино Хуаресом? — спросил я.

Капитан мгновение поколебался, словно прикидывая цену и значимость каждого факта, о котором собирался говорить. Потом неопределенно пожал плечами:

— Я мало что могу рассказать вам, помимо того, что было в свое время в газетах… Мексиканка умудрилась пробраться даже в ОПКС. Хуарес в конце концов тоже стал работать на нее, как и многие другие.

Я поставил стаканчик на стол и остался сидеть так, чуть подавшись вперед.

— А вас она никогда не пыталась купить?

Молчание капитана Кастро стало неловким. Он без всякого выражения смотрел на стаканчик. На какой-то миг я испугался, что наш разговор окончен. Было очень приятно, кабальеро. Всего наилучшего.