Один шаг - Георгий Васильевич Метельский

— Что ты! Это так интересно! Не правда ли, Анна Михайловна?

Городских гостей посадили на почетные места, и тотчас же рядом появился дружка жениха, весельчак и балагур, с полной чаркой на деревянной, прикрытой холстиной тарелочке.

— Не побрезгуйте, дорогие гости!

И пошло, и пошло веселье. Глаза Репина разгорелись. Наконец-то он смог раскрыть свой альбом. Сколько типов! Сколько колоритнейших фигур, характеров! И эти наряды мужиков и баб, совсем не похожие на Чугуевские! А это лицо у одной из невестиных подружек, строгое, смелое, удлиненное, словно из легенды…

— А ну-ка, погляди на меня, красавица!

Красавица повела головой, блеснула темными глазами, а Репин, ловя мгновение, уже черкал карандашом по маленькому листу, с удивительной быстротой и точностью обрисовывая ее черты и повторяя свое любимое «Крещендо! Крещендо!»

Затем он рисовал захмелевшего хитроватого мужичишку («авось, пригодится для „Запорожцев“»), затем бабу в синем саяне — платье — и красном фартуке, затем смиренного деда с реденькой бородкой.

— Гляди-ка, глянь — дед Хведор! — раздавались за спиной Репина удивленные восклицания критиков. — И рожа его, и вочи — все в точности!

Подвыпившие гости разгуливались все больше. Во дворе уже откалывали коленца. Откуда-то появились старенькие гусли, и их сразу же поднесли Рубцу:

— Уважьте молодых, Ляксандра Иванович, сыграйте на музыке!

Рубец оживился. Последнее время его интересовали темпераментные народные танцы — казачки, — он собирал их, записывал, мечтая издать отдельным сборником в Петербурге у Юргенсона.

— Казачок! — крикнул Рубец и рванул струны. — А ну-ка, хлопцы, девки, покажите, как у нас пляшут!

И вот уже вышла в круг самая бедовая, тряхнула головой, повела глазами и пошла, пошла пританцовывать, притопывать каблучком. А руки, руки, так и заходили: то упрутся в крутые бока, то раскинутся в стороны, будто крылья у орлицы, то сойдутся в задорном хлопке, то озорно поманят приглянувшегося парня, мол, чего стоишь, иди, обними меня при всех, сейчас никто не осудит, сейчас можно…

Танцевали долго, до изнеможения. Пара сменяла пару.

— Ай да други, ай да молодцы! — восхищался Репин.

— Мабуть, и вы с нами, пан хороший? — осмелев, крикнул кто-то.

Репин тряхнул кудрями.

— А ну-ка, Рубец, сыграй гопака!.. Аннушка, пошли!

Аннушку будто обдало жаром: зарделась, вспорхнула, как бабочка, поплыла. За ней сорвался с места Репин. Подскочил к Аннушке правым боком, левым, проскакал в присядке, выпрямился, щелкнул каблуками, не спуская с Аннушки глаз, прошел мелкой дробью через всю хату, так что зрители расступились перед ним, как волны перед пловцом.

Под вечер наконец все утихомирились, многие разошлись по домам, а те, кто остались, чинно уселись за стол.

— Молодую будут одаривать, — шепнула Репину Аннушка.

Репин заволновался.

— Не беспокойтесь, Александр Иванович позаботился.

— А я, выходит, прошляпил! Вот телятина!

Веселый, охрипший дружка поднялся из-за стола:

— Есть тут Домна Посудичева, хрестная мати?

— Есть! — назвалась одна из женщин.

— Чим вы нашего молодого князя и молодую княгиню одаруете? Чи волом, чи конем, чи битым червонцем?

— Тялушкой-беляночкой, другого годка одарую княгиню с князем.

— Приймаем подарунок с поклоном. — Дружка поклонился. — Иван Мяло, хрестный батька, ёсть тут в хате?

Дарили кто что мог. Близкие родственники поросеночка-одногодку, овечку, курочку, девки-подружки — холстину на рубаху, рушники вышиваные, а один хлопец-балагур крикнул на всю хату: «А я дарую молодого князя да молодую княгиню тем конем, что не догонишь всем селом!» — И выпустил из рукава воробья.

…В город возвращались поздно. Закрытый зонтик Анны Михайловны лежал у ног. Изрядно подвыпивший извозчик порывался петь песни, но Рубец осаживал его, боясь, что тот, увлекшись пением, опрокинет коляску в грязь.

Все были под впечатлением свадьбы.

— Ах, песни! Ах, мелодии! — восторженно восклицал Репин.

— Песен у нас, брат ты мой, хоть лопатой греби, — ответил довольный Рубец. — Нигде в другом месте России не встречал я такого богатства и многообразия жанров. Это какой-то неисчерпаемый кладезь народных творений. Поезжай в другое село и ты встретишь там уже другие песни, другие обряды.

— Я б на твоем месте, Александр Иванович, все эти обряды — да в тетрадку, и не только слова и мелодии, а, так сказать, всю череду, от начала до конца… А то, чует мое сердце, минут годы, и перестанут люди чтить то, что чтят сегодня. Получится, как с тем дубом, про который ты мне говорил — раз, и срубили. И невдомек, что не дерево уничтожили — память народную.

— Да, ты, конечно, прав. Я, пожалуй, займусь… если Аннушка мне поможет.

— Хорошо, Александр Иванович.

— Ведь как трудно дается здесь кусок хлеба, сколько тут слез льется! А чуть отпустило, полегчало, и начались песни. Поют, собственно, бабы, у них вся правда в песнях. Останется сама во дворе — «усе песни пере спявае». Одна за другой они ей в голову лезут. И придет ей тогда на ум вся ее горькая жисточка да бездолье, а она поет да плачет, поет да плачет… до охоты наплачется.

…В конце концов пьяный извозчик все-таки вывалил их в канаву. Благо, все успели соскочить, и дело кончилось тем, что пришлось долго чистить платье. Оттого, что все обошлось благополучно, маленькое происшествие даже развеселило их.

Извозчик отпряг коня и попытался поднять фаэтон. Фаэтон был самодельный, тяжелый, и возница никак не мог справиться с ним. Сначала пришел на помощь Репин, потом не выдержала Анна Михайловна. Чуть приподняв юбки одной рукой, она другой дотронулась до экипажа, полагая, что произойдет чудо. Но чуда не произошло. Фаэтон прочно лежал на боку. Александр Иванович смотрел на них с веселой ухмылкой.

— А ну-ка, казаки и казачки, отойдите! — гаркнул Рубец.

И, твердо упершись в землю ногами, он навалился на фаэтон плечом. Увязшая в грязи повозка заскрипела и медленно встала на колеса.

— Вот это да! — восхищенно протянул Репин. — Ты, я вижу, силен не только в музыке и песнях!

— Это у меня по наследству, — улыбнулся довольный Рубец. — Покойный батюшка мой, Иван Филиппович, не из последних силачей считался. Запряженный четверкой фаэтон не давал коням сдвинуть с места. А кони в полку Чугуевском, знаешь, какие были! Твой отец, кстати, поставлял…

— Тогда конечно, отменные кони были!

— Вот именно!.. — Он вдруг, казалось бы, без причины рассмеялся.

— Ты о чем это? — спросил Репин.

— Вспомнил один курьез, что с батюшкой в Чугуеве же случился на царском смотру.

— Ну, ну, поделись…

— Пожелал, видишь ли, император Николай Павлович после молебствия на поле проехать. Вместе с графом Орловым. Ну-с, садятся они в отцовский экипаж, а там, как на грех, фордек поднят. Попробовал его Орлов опустить — не получается. Заело! А держал этот фордек железный крюк,