Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

Сторож вышел из комнаты, прошел по коридору до лестницы, спустился во двор, вышел из ворот завода и направился по Брик-лейн в сторону Уайтчепел-Хай-стрит. Уличные фонари светили, словно медленно гаснущие луны, отбрасывая на влажные булыжники мостовой бледные отблески в форме арок.

Завернув за угол, Томас увидел констебля.

– Что случилось? – спросил тот, преграждая ему путь.

Питт мог различить лишь очертания этого человека, поскольку они стояли между двумя фонарями. Констебль был высок и казался могучим благодаря объемистому плащу и шлему. Впервые в своей жизни Томас испугался полицейского, и это было леденящее, болезненное чувство, совершенно чуждое его натуре.

– Мистера Сиссонса застрелили, – сказал он, тяжело дыша. – В его кабинете, в здании завода на Брик-лейн.

– Застрелили? – неуверенно переспросил констебль. – Вы уверены? Может быть, он только ранен?

– Он убит, это точно.

Констебль некоторое время растерянно молчал, собираясь с мыслями.

– Тогда будет лучше пойти в участок и сообщить об этом инспектору Харперу, – сказал он наконец. – Кто вы и каким образом обнаружили мистера Сиссонса? Вы, наверное, работаете на заводе ночным сторожем?

– Да. Меня зовут Томас Питт. Сейчас с ним Уолли Эдвардс, мой напарник.

– Понятно. Вы знаете, где находится Уайтчепелское полицейское управление?

– Да. Вы хотите, чтобы я пошел туда?

– Да. Скажите, что вас послал констебль Дженкинс, и расскажите о происшествии на заводе. А я отправлюсь туда. Вы меня поняли?

– Понял.

– Тогда поторопитесь.

Питт послушно повернулся и побежал.

Только спустя час он вернулся на завод – не в кабинет Сиссонса, а в одну из других сравнительно больших комнат на верхнем этаже. Инспектор Харпер являл собой полную противоположность констеблю Дженкинсу: это был мужчина невысокого роста, с грубоватым лицом и квадратным подбородком. Дженкинс расположился возле двери, а Питт и Уолли стояли посреди комнаты. Занималась заря. Первые лучи прорезали поднимавшуюся над доками серую дымку, и бледный диск солнца отражался на водной глади реки.

– Итак… вас зовут Питт? – заговорил Харпер. – Расскажите подробно, что вы увидели и что предприняли. – Он вдруг нахмурился. – И что вам вообще понадобилось в кабинете мистера Сиссонса. Ведь в ваши обязанности не входит заглядывать туда, не так ли?

– Дверь была открыта, – ответил Томас. Его ладони были липкими от пота. – А она должна быть закрыта. Я подумал, что здесь что-то не так.

– Ладно, хорошо. Расскажите, что вы увидели.

Питт тщательно подготовил ответ на этот вопрос, а кроме того, он уже рассказывал об этом дежурному сержанту в Уайтчепелском управлении.

– Мистер Сиссонс сидел за столом, а его голова лежала на крышке стола. Под головой растеклась лужа крови, и я сразу понял, что он вовсе не спит. Ящики стола были извлечены, их содержимое валялось на полу. В комнате больше никого не было. Окна были закрыты.

– Для чего вы говорите это? Какое имеет значение, закрыты были окна или нет? – с раздражением спросил Харпер. – Мы находимся на седьмом этаже, приятель!

Питт почувствовал, что краснеет. Не следует слишком торопиться. Он всего лишь ночной сторож, а не суперинтендант полиции.

– Никакого. Просто я обратил на это внимание, только и всего.

– Вы к чему-нибудь прикасались?

– Нет.

– Уверены? – Харпер смотрел на Томаса, сощурившись.

– Да, уверен.

На лице инспектора появилось скептическое выражение.

– Итак, он был убит из легкого стрелкового оружия, пистолета той или иной марки. И где же этот пистолет?

У Питта упало сердце. Харпер намекал на то, что это он забрал оружие. Кровь бросилась ему в голову, и он почувствовал, как у него горит лицо. Теперь ему было известно, какие ощущения испытывали те, кого он допрашивал, – люди невиновные в преступлениях, но отчаянно пытавшиеся скрыть другие тайны.

– Не знаю, – ответил он, стараясь говорить как можно более спокойным тоном. – Наверное, тот, кто застрелил его, унес пистолет с собой.

– А кто это мог быть? – спросил Харпер, широко раскрыв свои бледно-голубые глаза. – Разве вы не ночной сторож? Кто входил в здание и выходил из него? Или вы хотите сказать, что это был один из рабочих ночной смены?

– Нет, – впервые подал голос Уолли. – Зачем кому-то из нас нужно было убивать его?

– Да, причин никаких нет, если вы в здравом уме, – согласился инспектор. – Вероятнее всего, он застрелился сам, а мистер Питт полагает, что приобрел небольшой сувенир. Возможно, он собирается продать его за несколько шиллингов. Хороший пистолет, не так ли?

Томас с удивлением вскинул на него глаза и не отвел их в сторону. В этот момент он с ужасом, от которого у него пошли мурашки по коже, осознал, в чем дело. Харпер принадлежал к «Узкому кругу» и хотел представить смерть Сиссонса как самоубийство. К горлу у Питта подкатил комок, а во рту у него пересохло.

Инспектор улыбнулся. Он был хозяином положения и знал это. Дженкинс неловко переступил с ноги на ногу.

– У нас нет никаких улик, подтверждающих это, сэр, – заметил констебль.

– Как и улик, опровергающих это, – резко произнес Харпер, не сводя глаз с Питта. – Мы выясним, что случилось в действительности, когда изучим состояние дел мистера Сиссонса, не правда ли?

Эдвардс покачал головой.

– У вас нет никаких оснований утверждать, будто Том взял пистолет, и это факт. – В его голосе слышался страх, но на лице было написано упрямство. – И мистер Сиссонс не стрелял в себя. Я видел его тело. Входное пулевое отверстие находится в правом виске, а правые пальцы у него были сломаны и не гнулись, поэтому он не смог бы нажать ими на спусковой крючок. Врачи, которые осматривают его, скажут вам то же самое.

Это выступление несколько смутило и здорово рассердило Харпера. Он повернулся к Дженкинсу и натолкнулся на невозмутимый, дерзкий взгляд.

– Ну ладно, – раздраженно произнес инспектор, отведя глаза в сторону. – Полагаю, нам следует выяснить, кто проскользнул мимо двух прилежных ночных сторожей… и убил их работодателя. Как вы считаете?

– Да, сэр, – отозвался констебль.

Весь остаток утра Харпер допрашивал – не только Уолли и Питта, но также рабочих ночной смены и пришедших на работу утром клерков.

Томас не сказал ему о человеке, которого видел покидавшим здание. Сначала он молчал об этом в большей степени инстинктивно, чем сознательно. Еще сутки назад Питт и представить себе не мог ничего подобного. Но сейчас он оказался в другом мире и с удивлением осознавал, что за прошедшие недели стал ближе к таким людям, как Уолли Эдвардс, Саул, Исаак Каранский и другие простые мужчины и женщины из Спиталфилдса, не доверявшие служителям закона, которые редко защищали их и которые так и не смогли поймать Уайтчепелского убийцу. Он верил тому, что Телман рассказал ему об этом расследовании, в том числе и об Эбберлайне и комиссаре Уоррене. Щупальца заговора тянулись к престолу.

Но это был не тот же самый заговор, в ходе осуществления которого был уничтожен под видом самоубийства Джеймс Сиссонс, а Линдон Римус снабжался информацией, способной, будучи собранной полностью, вызвать величайший в истории королевства скандал и сокрушить правительство, а вместе с ним и монархию. И Харпер был участником этого второго заговора – в этом Питт не сомневался. Поэтому он не считал нужным сообщать ему то, о чем мог умолчать.

К тому же Томасу пришло в голову, что описание этого человека, которое он мог представить Харперу, подходило многим знакомым ему людям: Саулу, Исааку и другим пожилым мужчинам, так что инспектор, возможно, решил бы использовать данное сообщение в качестве предлога для разжигания антисемитских настроений. Возложение на евреев вины за разорение сахарного завода вполне соответствовало его целям. Конечно, такой вариант был бы не столь действенным, нежели обвинение в этом принца Уэльского, но это было все же лучше, чем ничего.

Все так и получилось. К полудню, когда Питту было позволено уйти, Харпер получил показания от трех рабочих ночной смены, согласно которым они видели худого, темноволосого человека еврейской наружности, несшего в руке поблескивавший предмет, похожий на пистолет. Стараясь не шуметь, он поднялся по лестнице, а спустя некоторое время спустился обратно и растворился в ночи.

Питт вышел из здания завода с тяжелым чувством, ощущая беспомощность, какую он еще никогда в жизни не испытывал. Все его убеждения и понятия о законности претерпели кардинальные изменения и сложились в новую, чрезвычайно неприглядную картину. Он и раньше сталкивался с коррупцией, но тогда это были отдельные проявления, порожденные алчностью или малодушием, а не раковая опухоль, тихо и незаметно распространявшаяся по всей юридической системе. Не осталось никого, к кому могли бы обратиться незаконно преследуемые и несправедливо пострадавшие.