Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уир

Я остаюсь сидеть за столом, униженная и смущенная, делая вид, что увлечена пантомимой, и желая, чтобы праздник быстрее закончился и чтобы я смогла вернуться с родителями в Суффолк-плейс, к моей девичьей постели и нежным заботам миссис Эллен. Мне страстно хочется избавиться от тяжелого платья, в котором я потею как свинья, и лечь меж прохладных льняных простыней. Но прежде я должна исполнить свой долг перед гостями.

За столом, немного поодаль, сидит сияющая Кэтрин, переглядываясь со своим женихом, взирающим на нее с обожанием. Ясно, что она и лорд Уильям Герберт созданы друг для друга. Он, похоже, ею очарован, и неудивительно, ибо она, без сомнения, красавица, с белокурыми волосами и васильковыми глазами. Жаль, что их брак пока тоже не будет полноценным, поскольку — судя по их поведению — они к этому вполне готовы. Может быть, им удастся перехитрить наших родителей.

Наконец праздник завершается, и мне можно покинуть напившегося Гилфорда и спуститься с родителями вниз по лужайкам к реке, где нас ожидает наша лодка. Ночь стоит теплая и звездная, и почти все гости пьяны и веселы. Я не желаю участвовать в их проказах. Несмотря на жару, я ощущаю внутренний холод: моя душа объята холодом, и солнце никогда больше не взойдет для меня. Дело сделано, я продана в рабство, и обратного пути нет. Я с тоской думаю о своей спальне и книгах, единственном утешении, которое у меня не отняли.

Леди Джейн Дадли, бывшая Грей

Слуги болтают, и сплетни быстро распространяются, ибо в Лондоне мир тесен.

— Мне не нравится то, что я услышала, — говорит миссис Эллен, которая однажды вечером входит ко мне в комнату, неся сухие травы, дабы разложить их в сундуках с одеждой.

— А что вы услышали? — спрашиваю я, отвлекаясь от чтения.

— Вы, конечно, помните, миледи, что вечером после свадьбы граф Пемброк увез сына с вашей сестрой в свою лондонскую резиденцию, замок Бейнард.

— Конечно помню, — отвечаю я. — Говорят, Кэтрин живет там в роскоши и милорд граф пылинки с нее сдувает.

— И это правильно, — замечает миссис Эллен. — Но он ею уже недоволен. Я слышала от знающих людей, от одной из ее горничных, брат которой служит у нас в конюшнях, что в первую брачную ночь отец не дал лорду Уильяму пробраться к ней в спальню, а она уж разделась и ждала его. И представьте, граф велел им спать врозь, приказав еще немного с этим подождать. И разозлился же он, доложу я вам.

— Бедная Кэтрин. — Я вспоминаю сияющую счастьем невесту.

— Мне это совсем не нравится, — повторяет миссис Эллен. — Это ненормально. Леди Кэтрин почти тринадцать лет, она готова быть женой, и почему ей нельзя ею стать, я не понимаю. То же самое с вами, а вы даже старше. Не потому ли это, что милорд Пемброк не доверяет вашему батюшке или ваш батюшка не доверяет милорду Нортумберленду? По-моему, это дурной знак на будущее. Зачем тогда вообще играть свадьбы, если муж и жена не могут спать вместе, как положено?

— Действительно, зачем? — поддакиваю я.

Это неразумно. Но, признаться, я вполне довольна таким положением вещей и не задаю лишних вопросов.

Я просыпаюсь в незнакомой кровати. Мне кажется, что я уже давно живу в мире теней, страдая — как я смутно припоминаю — от постоянной рвоты, лихорадки и унизительного расстройства кишечника. Но сегодня я пришла в себя, хотя еще слаба и вся дрожу.

— Слава богу, вам вроде бы полегчало, детка, — радуется миссис Эллен, называя меня вместо официального титула, которым она теперь должна ко мне обращаться, старым домашним именем и убирая мне волосы со лба. — Мы уж испугались, что вы умрете, так вас лихорадило.

В ее глазах слезы облегчения. Значит, это было так серьезно? Я смутно помню, как к моему телу прикладывали пиявки, чтобы отсосать дурные жидкости.

Взбив подушки, миссис Эллен осторожно меня приподнимает. Затем она снимает с меня потную сорочку и надевает свежую. Мое голое тело выглядит худым и прозрачным; ну конечно, я ведь ничего не ела. Одев меня, миссис Эллен переплетает мои косы. Я прошу дать зеркало. Сразу заметно, как натянулась кожа на нежных скулах, как ярко горят глаза после лихорадки. С удивлением отмечаю, что мне нравится то, что я вижу в зеркале, ибо болезнь придала моему лицу нездешнюю, неземную красоту.

Я вспоминаю, что почувствовала себя плохо в Суффолк-хаусе, через три дня после свадьбы.

— Я уверена, Джейн, — говорит миссис Эллен, когда мы позже обсуждаем это, — что ваша болезнь была вызвана нервным напряжением и горем. Не думаю, что были другие причины. Помните, что вы все твердили?

— Нет, не помню, — бормочу я. — А что?

Миссис Эллен переходит на шепот:

— Вы думали, что все это не случайно. В моменты просветления вы боялись, что лорд Нортумберденд вас не любит и пытается отравить.

— Неужели так прямо и говорила? — изумляюсь я.

— Честное слово. Но мы, конечно, списали все это как плод нелепых фантазий, возникших в вашем больном мозгу. А в действительности герцог и герцогиня, а также ваш муж, все весьма опечалились, встревожились и постоянно присылали справиться о вашем здоровье. А потом, когда вам стало совсем худо, герцог предоставил вашим родителям этот особняк здесь, в Сайоне. Потому что воздух в этих краях более здоровый, чем в Саутворке.

Я понимаю, что нахожусь в бывшем аббатстве святой Бригитты, в Айслворте на Темзе. Монахинь отсюда выгнал мой внучатый дядя, во время роспуска монастырей. Сначала этим домом завладел герцог Сомерсет, а потом, в свою очередь, Нортумберленд, и стоит окинуть взглядом мою спальню с ее изящной мебелью, дорогими коврами и редкими гобеленами, сразу становится ясно, что он поистине неплохо здесь устроился.

Миссис Эллен кладет мне на кровать ворох бумаг.

— Герцог с семьей писали вам, — говорит она.

Я беру послания и внимательно их прочитываю. Это теплые письма, выражающие заботу, искренние пожелания выздоровления и надежду на мое скорое возвращение в Лондон. Я уже собираюсь растрогаться от такой доброты, но напоминаю себе, что она, без сомнения, вызвана исключительно тревогой о собственных интересах.

Наступает утро, когда я уже в силах составить компанию родителям и сестре Мэри для прогулки по галерее, поскольку сырость не позволяет нам выйти в сады. Мы рассматриваем висящие там многочисленные портреты; среди изображенных на них людей некоторые знакомы нам лично, или мы знаем их по другим портретам. Матушку особенно привлек групповой портрет, где изображены ее бабушка, королева Елизавета Йоркская, и четыре ее юные дочери, стоящие на коленях позади. Она указывает на третью по счету дочку.

— Это моя мать, Мария Тюдор. Какая она красавица, — замечает матушка, глядя на прелестную крошку с длинными белокурыми локонами.

— Ты думаешь, здесь есть сходство? — сомневается батюшка. — Ее сестра Екатерина тут уже взрослая девочка, а ты мне говорила, что она умерла во младенчестве.

— По-моему, сходство есть, — отвечает матушка, подумав. — Может быть, художнику велели изобразить Екатерину похожей на других сестер.

Внезапно, круша деревянную обшивку близ портрета, из стены высовывается окровавленная рука с топором. Матушка, не растерявшись, отталкивает батюшку в сторону, прежде чем он сам замечает опасность, и спасает его голову от страшного удара топора. Мы с Мэри визжим от ужаса. Позже Мэри говорит мне, что она приняла эту руку за привидение, хотя мне все показалось на удивление настоящим. Но когда батюшка выхватывает свой меч, топор с грохотом летит на пол, и кровавая рука исчезает за пробоиной в дереве.

Милорд тщательно осматривает грубую щель; позади ничего не видно, только черная пустота. Он кричит, призывая сильных мужчин с топорами и дубинами, и когда они прибегают, велит им вырубить эту часть обшивки. Через несколько минут, держа в поднятой руке фонарь, он проникает в открывшееся пространство. Заглянув туда, мы видим потайной ход, выложенный камнем. Батюшка исчезает внутри, сопровождаемый слугами, потрясающими оружием.

— Будь осторожен! — тревожно кричит матушка.

Мы, девочки, в ужасе жмемся друг к другу, не зная, чего теперь еще ожидать.

Через некоторое время милорд возвращается, хмурясь.

— Боже, как там темно и сыро, — восклицает он. — И так тесно — двоим не разойтись. Ход ведет на винтовую лестницу, по которой мы спустились в подвал. А там мы нашли нашего дровосека. Мои молодцы его схватили, а я, применив к нему проверенный и надежный способ дознания, то есть приставив кинжал к его горлу, заставил его признаться. Похоже, он когда-то был здесь, в Сайоне, монахом, а последние тринадцать лет копил горечь и обиду. По его словам, в это время он перебивался случайными заработками, выполняя самую черную работу, и подаянием местных жителей. Он сказал, что страстно мечтал о возможности отомстить дому Тюдоров, и обрадовался, узнав, что в Сайоне остановились родственники самого короля. Сегодня утром он проник в дом незамеченным, пробрался на южную галерею и с радостью обнаружил, что потайной ход и винтовая лестница на месте, не тронуты перестройкой. Там он и спрятался, зажав в руке топор. Он предназначался тебе, моя дорогая.