Рассказы о потерянном друге - Борис Рябинин

Минер — как музыкант; и руки у него такие же «музыкальные». А посмотришь на них — заскорузлые, черные, как у землероба. Впрочем, все наши люди, от рядового до командира, и вправду землеробы: постоянно роются, ощупывают, оглаживают землю. Эх ты, матушка наша, кормилица, нашпиговали тебя всякой нечистью — теперь очищай!

И собакам тоже приходится постоянно совершенствовать свое искусство. Для отработки чутья закладываем разоруженную мину на дороге; потом по ней неделю ездят, за это время пройдет не один дождь, ждем, чтобы пропал всякий запах, — и после этого пускаем собаку. Найди! Мины без взрывателя прячем под лежневку, в болото. Опять — найди!

Собаки приучились работать и на тиканье часового механизма. Знакомый звук: как услышат теперь где-нибудь, сразу садятся!

14

Наступление! Наступление! Оно продолжается с неослабевающей силой. Минула небольшая передышка — и опять: вперед, на запад!

Погода — жара, сушь. Пыль клубится до небес, дороги не способны вместить всю массу техники, которая выплеснулась из всех окрестных перелесков, где укрывалась до поры до времени, а теперь неудержимой лавиной катится на врага.

Танки, пушки, тяжелые автофургоны, медсанбатовские повозки, снова танки, бесконечные вереницы автомашин, груженных боеприпасами, снаряжением, продуктами питания, и опять пушки, пушки всех образцов и назначений, короткорылые, длинноствольные, зенитные, противотанковые… Они движутся в три, в пять, в десять рядов, идут прямо по полям. В воздухе реют самолеты, четким строем, проносясь над войсками, и все уходят туда же — на запад, на запад. Идет сила, сметающая перед собой все преграды, ломающая отчаянное сопротивление врага, сила, выкованная героическим трудом советских людей в тылу, на заводах Урала и Сибири.

Идут и едут люди, шагают коренастые армейские лошадки, загорелые ездовые весело потряхивают вожжами, воздух сотрясается от непрерывного рокота моторов, и где-то среди этого нескончаемого невообразимого потока — наше подразделение, собаки.

Ночью — яркие сполохи по горизонту: бьет артиллерия. Она бьет и близко и далеко. Иногда ляжешь спать где-нибудь под кустом, а на рассвете тебя словно подбросит на твоей травяной постели — от залпа где-либо за леском.

Среди ночи подъедет батарея, займет огневую позицию и начнет обстрел противника. Проснешься и уже больше не спишь. А собаки — ничего, даже не взлают. Привыкли.

Они уже настолько втянулись в такую жизнь, что, кажется, перестали замечать и грохот орудийной пальбы, и тысячи других резких раздражителей. Никакие отвлечения для них не существуют. Они преображаются, когда раздастся команда: «Мины! Ищи!»

Ездим на шести грузовиках. Стоит крикнуть: «По машинам!» — собаки начинают бешено лаять, Альф сломя голову бросается в кабину. Любит ездить в кабине, а не в кузове. Он сидит между капитаном и шофером — неудобно, пытается лечь, наваливается то на одного, то на другого, потом, когда делается невмоготу, принимается часто и тяжело дышать, время от времени облизнется и лизнет капитана, словно спрашивая: «Скоро приедем? Когда кончится это мученье?»

Работы больше, чем когда-либо. За разминированием каждый проходит минимум двадцать пять километров в день. Альф исхудал. Он никогда не был особенно толстым, а теперь просто приходится удивляться, как еще его ноги носят. Солдаты прозвали его по-украински «шкедлой». Сильно отощали все собаки.

Маршрут следования нашей колонны отмечен на местности колышками с дощечками с дорогой для всех нас надписью: «Мин нет». За постановкой их усердно наблюдает Христофорчик. Одно время старший лейтенант не был так внимателен к этой заключительной детали нашей работы. Считал: разминировано — и ладно. Но после того, как ему однажды пришлось прогнать из-за этого назад километров семьдесят, он научился их ставить.

Интересно бы проехать по этим местам лет через десять, двадцать и где-нибудь на стене дома, под слоем свежей известки, прочитать поплывшие от времени, не раз замазывавшиеся и все еще существующие слова, торопливо начертанные твоей рукой: «Проверено, мин нет».

Кто-то будет проходить мимо, не задумываясь, сколько надо было положить труда, чтобы могла появиться эта надпись, чтобы люди безбоязненно могли жить, гулять тут, чтобы торжествовала жизнь…

В период подготовки наступления пришлось крепко поработать всем подразделениям минеров нашего фронта. Необходимо было разминировать девяносто минных полей. Девяносто! Я повторяю Эту цифру, чтобы кто-нибудь не подумал, что я оговорилась. Задали азимут на карте. Нужно — рывок! Так объяснили нам задачу в штабе, куда были вызваны все командиры технических частей.

Работа началась одновременно на многих участках. По боковым дорогам подъехали с собаками и принялись разминировать с обоих концов. А сзади сразу же в прорыв — танки…

Теперь головные колонны танков ушли уже далеко вперед и «гуляют» по немецким тылам, наводя там панику и ужас, а в образовавшуюся брешь в линии фронта, которую тщетно пытается заткнуть гитлеровское командование, бросая в огонь свежие части, вливаются все новые и новые массы наших войск.

Еще день-два — и фронт рухнет, немцы побегут, как это было уже не раз и как, очевидно, будет еще много раз, пока не останется, куда бежать.

Из нескольких наших вожатых и лучших собак создана контрольная группа командующего. Ее функция — проверять работу всех саперных частей. Группа уже сделалась притчей во языцех. Саперы не на шутку обижаются на нас — где бы мы ни появились, сейчас же кричат, показывая на собак: «Что вы их с собой возите?!»

Саперам, конечно, обидно: собака проверяет работу человека. Альф у них как бельмо на глазу. Он как пойдет, так обязательно что-нибудь найдет, хотя до нашего приезда считалось, что тут разминировано.

На марше изнываем от зноя. Едва выдастся к тому хотя бы незначительная возможность, все нетерпеливо выскакивают из машин и бегут к речке купаться и купать собак.

Речка… Какое блаженство! Можно окунуться в нее, почувствовать прелесть ее прохлады, смыть с себя пыль, которой пропитались одежда, волосы, всё, всё. И собакам тоже большое облегчение, а то вон как замаялись от жары…

Чингиз — тот самый, что любит плавать, — конечно, добрался до воды первый. Другие вожатые еще раздеваются, сидя на траве, стаскивают с себя сапоги, удерживая за поводки рвущихся собак, а Чингиз своего вожатого почти уже втащил в речку, и он стягивает через голову гимнастерку, стоя по щиколотки в воде.

От внимания не ускользнуло: Чингиз ведет себя странно. Нырнет — вынырнет, тряся ушами; снова нырнет… Кружится на одном месте. Заинтересовались. Что это могло бы значить?