Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4) - Александр Башкуев

- "Я читал донесения сторожей и не верил ни одному слову. Простите мне сие заблуждение.

У меня новости. Ваша матушка задержала всех наших и хочет их обменять. Всех - на Вас одного. Теперь я - соглашусь..."

Ровно через неделю после визита Фуше в мою палату вошел мэтр Тибо (лучший следователь по уголовным делам тогдашней Франции), - его "сосватал" мне сам Луи Бонапарт. Корсиканский клан поверить не мог в случившееся и объяснял дело древней враждой фон Шеллингов с Габсбургами. Надо знать историю Корсики, чтобы понять, - насколько корсиканцы не любят австрийцев. Даже мой арест "с поличным" лишь подлил масла в костер этой ненависти.

Мэтр Тибо помог вынести кровать в операционный зал клиники. Там уже собралось много народу, - при виде меня воцарилась кладбищенская тишина. Потом в залу в сопровождении двух жандармов ввели мою австриячку. Урожденная княгиня Эстерхази была посажена напротив моей постели, а мэтр Тибо встал меж нами и произнес:

- "Ваша Светлость, я предупреждал Вас о том, что обстоятельства сего дела не позволяют нам характеризовать Вас ни как свидетельницу, ни как участницу сего преступления. Готовы ли вы подтвердить Ваши показания в присутствии народных свидетелей? Не вступит ли это в противоречие с Вашей Честью и не навлечет ли сие неодобрения Вашей семьи?"

Австриячка, бледная как мел (все ее конопушки, словно золотые искорки проступили на посерелом лице), коротко кивнула в ответ и еле слышно промолвила:

- "У падшей женщины - нет Чести... Я готова подтвердить все мои показания".

Мэтр Тибо тут же подвинул стул ближе к допрашиваемой и, садясь рядом и по-отечески кладя руку на ее подрагивающие "от нервов" ладони, спросил:

- "Хорошо. Вы когда-нибудь - были счастливы?" - у секретарей от изумления поднялись было брови, но Тибо свободной рукой сделал знак, (пишите, пишите!).

Женщина долго молчала и сидела, как мертвая, будто не слыша вопроса, а потом слабо улыбнулась и прошептала:

- "Да, разумеется... В детстве я была не слишком заметной девочкой и даже после дебюта, - юноши не сразу замечали меня... Некоторые ухаживали, но я знала, что им по нраву не я, но мой род. Это было - не то...

Потом появился Франц. Он был малого роста и очень стеснялся показаться со мной, - я вымахала выше него на целую голову. Он так смущался, что... я забыла мою стеснительность и мы... Мы были с ним самими собой.

Да, я была счастлива. Он был маленьким, но очень крепким - любил во время танцев поднять меня на руки и кружить по залу среди прочих пар. Все пугались и подруги визжали, но я не боялась, - Франц ни за что не уронил бы меня...

Я была счастлива! Целых восемь месяцев... А потом наступила Война и ко мне пришла похоронка...

Его убили. Прямо в Вене...

Он у меня командовал ротой драгунской лейб-гвардии, - когда все было кончено и все бежали, как крысы с тонущего корабля, он вызвался прикрывать отход августейшей семьи и...

Я три года носила траур. Я твердо решила принять постриг, но моя семья воспротивилась. Все кругом говорили, что я должна родить, дабы наш род имел продолжение, да и... никто не хотел, чтоб мои земли отошли церкви. Я не выбирала нынешнего супруга. Мне показали его, спросили согласия, а я махнула рукой - делайте, что хотите".

Княгиня долго держала у лица крошечный носовой платок, потом пила воду из стакана, поданного Тибо, и ее зубы тихонько стучали. Затем Тибо еле слышно спросил:

- "Когда Вы впервые встретились с обвиняемым?"

- "Это было на третий день нашей жизни в Париже. Как жена очередного посла я должна была исполнить роль хозяйки празднества по случаю нашего назначения. Я ничего не знала об этом и только стояла посреди залы и знакомилась, а жены секретарей посольства на ухо объясняли мне, что делать и рассказывали о посетителях.

У меня сразу возникло чувство, что все чего-то, или - кого-то ждут. Я даже спросила об этом и мне отвечали, - "Веселья не будет, пока не придет Бенкендорф".

Я изумилась, я никогда не слыхала этого имени и... Тут наперсницы наперебой рассказали об обвиняемом. И то, как он командовал арьергардом после Аустерлица, и то, как он похищал любовницу самого Бонапарта, и все, все, все...

Тут по залу пошел шумок: "Прибыли, прибыли!" Вверх по лестнице поднимался необычайно высокий человек со шрамом. Шрам нисколько не портил его. Мне казалось, что он улыбается, но мне объяснили, что это - шрам. Он разрезал губу саблей, когда полз по тонкому льду Одера на русскую сторону.

Меня неприятно поразило то, что он был простоволос, хотя уже стал терять волосы. Прибыть в приличный дом без подобающего парика, оскорбление. Матушка моя сжевала губы в кровь и сломала свой черепаховый веер, когда Бонапарт шел под венец с нашей принцессой - простоволосым.

Под руку этот мужлан вел обольстительную женщину и мои наушницы зашипели: "Шлюха! Шлюха! Замужняя тварь, а ходит с любовником! Как ей не стыдно!"

Я спросила, - "Кто это?" - и мне отвечали: "Элен Нессельрод. Она спит с Бенкендофом, делая карьеру своему мужу. Продажная тварь! Жидовка!"

Я была очень задета тем, что в дом мой приходят этакие существа и не выдержала:

"Как смеет такой кавалер путаться с этими тварями?! Это противно Чести!" - а мне отвечали:

"Он - может. Он живет с родной сестрой, которая от него на сносях. Для сих безбожных фон Шеллингов нету Святого!"

А тем временем сей человек подходил все ближе и ближе и все тянули руки к нему. А он здоровался со всеми, шутил, говорил комплименты и вокруг него образовалось что-то вроде живой, светлой и упругой волны, от коей во все стороны расходились какие-то особые флюиды - добра и радости...

У меня потемнело в глазах, - почему погиб Франц?! Разве я не любила его, не была предана душою и телом?! Почему выжил сей человек, преступающий все законы - людские и Божеские, - живущий сразу с родною сестрой и мерзкой жидовкой?

Тут он подошел, и меня толкнули, чтоб я его встретила. Я впервые посмотрела ему в лицо, и по мне пробежали мурашки. Глаза сего убийцы были ясны и холодны, как...

Как поцелуй Смерти. И я вдруг подумала, что сей человек умеет и любит дарить Смерть. А я не хотела и не могла жить без Франца...

Тогда я торопливо сняла с руки перчатку, чтобы своим естеством прикоснуться к сей Вечности и... Он впился в мою руку страстным, обжигающим поцелуем. Меня всю затрясло, как в лихорадке, - я закрыла глаза и мой Франц живой и здоровый стоял рядом и целовал мою руку. Слезы выступили у меня на глазах, я еле слышно сказала:

"Сие - не прилично..." - а он отвечал:

"Сударыня, я сын Велса - Бога Любви и Смерти. Изъявите волю, и я подарю вам такую Любовь, что вы забудете о печалях. Откройте мне Сердце и я дозволю тем, кого нет, вернуться и сказать Вам "прости". До тех пор, пока мы их не оплакали, они рядом и грех большой не отпускать их под руку мою. Церковь не одобряет покровительство призракам".

Слова его были темны, но колоколом грянули в моей голове. Внутри меня всю сковало и я прошептала:

"Бог ли, Ад ли - послал мне Вас, страшный Вы человек, - я рада. Останьтесь и поговорим тет-а-тет о Любви и о Смерти".

Тут мой муж шагнул вперед и сказал:

"Здравствуйте, полковник".

Бенкендорф, не выпуская моей руки из своего жаркого рукопожатия, улыбнулся в ответ:

"Ба, давно не виделись! Мы же - сто лет знакомы!"

Муж удивился:

"Не могу вспомнить..."

"Мы ж вместе драпали из-под Аустерлица! Неужто забыли?"

Губы моего слизняка превратились в белые полосы:

"Вы меня с кем-то путаете. Я был тогда в Праге", - меня так и подмывало добавить, - ("Я поднял лапки за десять дней до того, как ты переполз Одер. Я сдал город без единого выстрела".)

Конечно, ничего такого мой муж не сказал, а русский офицер заразительно рассмеялся и, хлопнув его по плечу, воскликнул:

"Простите мне сию глупость! Обознался... Верно, не были Вы под Аустерлицем. Ведь Вы еще живы, - не так ли?" - я стояла окаменелая вся, а внутри меня все кричало: ("Ну добей же его!").

И Бенкендорф, одарив нас еще более теплой улыбкой, как бы прочел мою мысль:

"Да я смотрю, - вы и теперь недурно выглядите. Небось опять к нам из Праги?! Там - чудный воздух!" - лицо муженька посерело, - он и вправду был в Праге в день Ваграма. Потому и остался жив. В отличье от прочих.

Он, не в силах более сносить столь изощренной издевки, немедля ретировался, а русский спросил у меня:

"Тур вальса?"

Я пожала плечами, но одна из дам еле слышно шепнула:

"Как хозяйка бала, Вы должны подать пример..."

Да, я - была счастлива. Впервые нашелся человек, с коим я оплакала Франца и сие не было оскорблением для его Памяти. Мой муж умер Честным, а только Честные смеют оплакивать - Честных. Прямо с бала мы поехали в русскую церковь, раз уж наша была осквернена празднествами в честь убийцы моего мужа. Там я молилась, и затеплила свечку за упокой души любимого моего, а Саша стоял и обнимал меня, и шептал слова утешения. Потом он увез меня домой и я впервые за долгие годы уснула - покойно.