Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

ответила бедная девушка, которая с братом не могла быть так же откровенна, как с отцом, матерью и сестрой. – Разумеется, я должна думать о себе.

– Не понимаю, чем Мельмотты тебе помогут. Короче говоря, тебе здесь не место. Я редко вмешиваюсь, но сейчас решил, что нужно пойти и тебе сказать. Родителю я напишу и тоже ему скажу. О чем он только думал!

– Не пиши папеньке, Долли!

– Обязательно напишу. Я не буду молча смотреть, как все катится к псам. До свидания.

Выйдя от Мельмоттов, он поспешил в какой-то клуб – не в «Медвежий садок», который открывался еще не скоро, – и действительно написал отцу.

Дорогой отец!

Я видел Джорджиану в доме мистера Мельмотта. Ей там не место. Ты, видимо, не знаешь, но все говорят, что он мошенник. Ради семьи я надеюсь, что ты заберешь ее домой. Мне думается, что Брутон-стрит – правильное место для девиц в это время года.

Твой любящий сын

Адольфус Лонгстафф

Письмо поразило старого мистера Лонгстаффа, как удар грома. Должно быть, Мельмотты и впрямь очень плохи – хуже, чем он думал, – если их пороки расшевелили Долли сесть и написать несколько строк. Однако больше всего мистера Лонгстаффа разозлили слова о том, что он должен привезти семью в город. И это пишет сын, не желающий помочь ему в денежных затруднениях!

Глава XXVI. Миссис Хартл

Пол Монтегю нанял к тому времени хорошую квартиру на Саквилль-стрит и, по общему мнению, процветал. Однако его мучили тревоги. О тех, что вызывала фирма «Фискер, Монтегю и Монтегю», и о том, чем он в них утешался, читателю уже известно. Еще он тревожился из-за своей любви, хотя, позволяя себе верить в успех великой железной дороги, иногда надеялся и на семейное счастье. Генриетта, по крайней мере, пока не выказывала склонности выйти за кузена. Еще его беспокоила карточная игра, которую он не одобрял, зная, что она – быстрый путь к разорению, и тем не менее, вопреки всем укорам совести, день за днем возвращался в «Медвежий садок». К той поре у него назрела новая тревога. Как-то утром, вскоре после злополучной ночи в «Медвежьем садке», он сел в кэб на Пикадилли и велел отвезти себя по некоему адресу в Ислингтон. Там он постучал в скромный приличный дом – в таких живут люди с доходом двести-триста фунтов годовых – и спросил миссис Хартл. Да, миссис Хартл живет здесь. Его проводили в гостиную. С четверть часа он простоял у круглого стола, листая книги, оставленные здесь для жильцов. Затем вошла миссис Хартл – вдова, на которой он когда-то обещал жениться.

– Пол, – начала она быстрым и резким голосом (который, впрочем, мог быть очень приятным, когда она бывала довольна) и, говоря, взяла его за руку. – Пол, скажи, что твое письмо ничего не значит. Скажи так, и я все тебе прощу.

– Я не могу так сказать, – ответил он, не отнимая у нее руку.

– Не можешь! Как это понимать? Как смеешь ты говорить, что твои обещания были пустыми словами?

– Многое изменилось, – хрипло ответил Пол.

Он приехал по ее просьбе, считая, что трусостью будет не приехать, и все же встреча была для него мучительной. На его взгляд, у него имелись основания взять назад свое обещание жениться, но ему неловко было их излагать. Он узнал о миссис Хартл нечто такое, что, знай он это раньше, избавило бы его от нынешнего затруднения. Однако он когда-то ее любил – в каком-то смысле продолжал любить и сейчас, – и такого рода ошибки прошлого не мешали его сочувствию.

– Что изменилось? Я постарела на два года, если ты об этом. – Говоря, она глянула в зеркало, слово проверяя, стала ли за это время старухой, негодной ему в жены.

Она была очень красива – той красотой, что редко встречается в наше время. В наши дни мужчины ценят формы женского лица и фигуры больше, чем цвет кожи или выражение, и женщины приноравливаются к мужскому вкусу. Искусственные волосы и вата позволяют создать почти любые объемы. Ваятели обоего пола, парикмахеры и модистки, искусно создают пышные формы, или классически сдержанные, или небрежные, которые, когда рука ваятеля долго их не касается, становятся вполне растрепанными. Цвет лица безусловно улучшают, но это не тот естественный колорит, что нравился нам раньше. Любовь к плоти и крови сменилась тягой к конскому волосу и толченому перламутру. Однако миссис Хартл была красавицей не в нынешнем вкусе. Она была очень смуглой брюнеткой с большими и круглыми синими глазами, которые могли смотреть нежно, а могли – очень сурово. Шелковистые, почти черные кудри обрамляли голову и шею тысячей завитков. Губы, щеки и шея у нее были полные, и кровь часто приливала к лицу, так что выражение его менялось едва ли не с каждым произнесенным словом. Нос, тоже полный, ничуть не портила легкая вздернутость, и всякий, влюбленный в миссис Хартл, мог назвать его идеальным. Рот у нее был большой, и она почти никогда не показывала зубы в улыбке. Под округлым подбородком, украшенным большой ямочкой, намечался второй. Бюст у нее был крупный, прекрасной формы, но она всегда одевалась так, будто не ведает или не хочет ведать своих достоинств. Монтегю неизменно видел ее в черном – не в печальном одеянии скорбящей вдовы, но в шелковом, шерстяном или бумажном по сезону, всегда новом, всегда идеально сидящем и всегда простом. Миссис Хартл, несомненно, была красавицей и знала это. Она держалась как женщина, знающая о своей красоте, но ровно в той мере, в которой женщине следует о ней знать. О своем возрасте она никогда Монтегю не говорила, но на самом деле ей было за тридцать – возможно, ближе к тридцати пяти. Однако миссис Хартл была из тех, над кем годы как будто не властны.

– Ты прекрасна, как всегда, – сказал он.

– Пфа! Не говори так. Что мне моя красота, если она бессильна удержать твою любовь? Сядь и расскажи, что изменилось.

Она выпустила его руку и села напротив стула, на который указала ему.

– Я рассказал тебе в письме.

– Ты ничего не рассказал мне в письме, кроме того, что все… кончено? Почему все кончено? Ты меня не любишь?

И она бросилась перед ним на колени, обняла его ноги и заглянула ему в лицо.

– Пол, я пересекла Атлантику, чтобы тебя увидеть – после стольких месяцев! И ты меня не поцелуешь? Даже если ты бросишь меня навсегда, поцелуй