Улеб Твердая Рука - Игорь Коваленко

— Я здесь. Успокойся и изгони своего слугу. Мне есть что сказать тебе.

Калокир обернулся на голос, всмотрелся и… тихо опустился на скамейку.

Монах-карлик как ни в чем не бывало присел рядом, облокотился о мраморное изображение рыбы, из раскрытого рта которой била в чашу купальни струйка воды, выждал, пока не стихли шаги Акакия, и сказал, точно каркнул:

— Выплюнь кость.

Калокир послушно выплюнул косточку от финика.

— Рад тебя видеть в своем доме, — произнес он. — Чем обязан твоему посещению? — Все внутри дината заныло от страха. Он вообразил, что эта ищейка из Палатия пронюхала о его причастности к тайному заговору Цимисхия и патриарха против Никифора Фоки.

— А я рад твоему возвращению из Округа Харовоя, — сказал Дроктон, не ответив на вопрос дината. — Что обещал Куря?

— Хочешь фигу? — любезно осклабился динат, пытаясь собраться с мыслями.

— Благодарю, не голоден, — еще любезнее отказался монах. — Так что же Куря? Поведет сабли на Борисфен?

— Я пресвевт василевса, и лишь ему, Божественному, отнесу свои вести. Прости, но мне следует поторопиться, я мечтаю пасть к стопам владыки сегодня.

Дроктон рассмеялся, запрокинув голову так, что куколь едва не слетел с его макушки. Это было более чем странно для монаха.

— О-хо-хо! Полно тебе! Мечтаешь пасть к стопам Фоки! Ха-ха! Ты мечтаешь ему яд подсыпать! Яд, но не добрые вести.

— Как смеешь ты! Как смеешь обо мне… ужасное кощунство… заклевали б тебя…

— Молчи и внемли, — прекратив смех, жестко сказал Дроктон. — Я послан к тебе за сведениями о печенегах, о намерениях их кагана. А тебе и впрямь следует торопиться. Только не в Палатий, а в крепость Адрианополя, где будет ждать тебя наш спаситель Иоанн. Сейчас он в Европе.

— В Адрианополь? Где доказательства твоих слов?

Монах ухмыльнулся и уже мягче добавил к сказанному выше:

— Мне дозволено сообщить тебе, что сыну херсонского стратига будет пожалован очень высокий чин.

— Мне? Боже милостивый!..

— Служи верой благодателю нашему, — изрек Дроктон и с горделивым видом наполнил кубок себе, затем динату. — За диадему Иоанна Цимисхия!

— Ты с нами?! Но это зелье и твой сан… как можно… мое вино мирское, не ровня… — промолвил Калокир.

Дроктон на сей раз придержал куколь, когда запрокидывал голову в новом взрыве смеха. Калокир смотрел, как подрагивает, словно пламя свечи на ветру, язычок во рту карлика, и сам улыбался, ощущая радостное облегчение. А монах, насмеявшись вдоволь, подмигнул, поднимая кубок, сказал:

— Осушим до дна! Согрешим и забудем, ибо грешить грех!

Полчаса спустя, проводив коротышку, счастливый динат распорядился, чтобы слуги приготовили все необходимое для дальней дороги. Он отправил Акакия в еще более долгий путь, в свой кострон, наказав тому перевезти красавицу Марию под надежной охраной из Фессалии в Андрианополь, не снимая с рук и щиколоток непокорной девы стальных цепочек.

С рассветом следующего дня Калокир был уже в седле своего вороного, и уже не томик библейского Нового завета лежал в его походной суме, а объемистая книга о таинствах военного искусства, трактат Маврикия «Стратегикон».

Несколько оторвавшись от свиты и обоза, ехал динат на запад, и за его спиной таял в дымке блистательный Константинополь, столичный город, в который Калокир надеялся вернуться триумфатом. А впереди ждал его другой город — жемчужина Македонии.

Он ехал и рассуждал: «Цимисхий обольстил Полиевкта обещанием вернуть церкви богатства, усеченные Фокой. А Дроктон… Дроктон — моя судьба. А может быть, он перст красавицы Феофано? Что, если именно этот монашек сгубил Порфирородного именем Романа, сгубил Романа именем Фоки, губит Фоку именем Цимисхия, погубит и Цимисхия… моим именем! Возможно такое? Допускаю, подозреваю его причастность ко многим таинствам. Дроктон против всех, в том смысл его бытия. Месть песчинки колоссам. Досягнуть бы трона с его помощью, сразу же его на куски… Калокир Солнцеродный… Христиане, да озарит вас василевс Калокир Солнцеподобный, Фессалийский-Первейший! И василисса Феофано?.. Нет, василисса Мария!»

…А между тем корабль купца Птолемея уже достиг византийской столицы.

Сам Птолемей, заметно одряхлевший, но счастливый, что сможет наконец обрести покой в родном краю, ослабевшими, трясущимися руками обнял плечи воина, который стоял на палубе впереди всех и пристально вглядывался в очертания обетованных берегов.

Светлые волосы молодого воина струились под ветром на кольчуге спины и плеч, щека и бровь рассечены шрамом, все его резко очерченное лицо потемнело от зноя и стужи минувших лет, а глаза лучезарны, как день, завершивший жестокие скитания.

Шептал Птолемей, обнимая воина:

— Благословенным будь! Тебя, а не бога благодарю, Твердая Рука! Без тебя, мой неистовый друг, не видать бы нам земли нашей.

Видавшие виды завсегдатаи шумной гавани и люди случайные сбежались поглазеть на купеческий парусник, вид которого вызывал у сгрудившихся на пристани бывалых моряков подлинное уважение.

Каждому, кто знал истинную цену трудных морских дорог, достаточно было лишь скользнуть взглядом по обшивке, по стволу мачты, по обломку одного из кольев-таранов на носу, по обветренным лицам приплывших на нем смельчаков, чтобы сразу догадаться о необычайности пережитых ими приключений и опасностей.

Не все ушедшие с отважным купцом несколько лет назад вернулись обратно. Об этом тоже нетрудно было догадаться, и множество добровольцев, сочувствуя почтенному мореходу, тут же вызвалось бескорыстно помочь ему разгрузить переполненные корабельные кладовые.

Мигом подкатили повозки, и работа закипела.

Только двое на корабле, казалось, были безучастны к происходящему: молодой светловолосый воин со шрамом на щеке, неподвижно сидевший под мачтой, и худосочный старик в кольчуге, висевшей на нем, как мешок на жерди.

Вдруг какой-то балагур признал купца:

— Ба! Граждане, да это никак Птолемей! Бродяга, ты ли это? Откуда пришел таким немощным?

— Я вернулся от норманнов, — объявил Птолемей, обводя соотечественников гордым взглядом.

— Как уцелел?

— Три года нас оберегал знак Олава, вождя норманнов. А после смерти его приходилось биться в пути.

— Биться с драконами? Без огненных труб?

— И не раз, — отвечал купец. — Простым оружием, борт о борт.

Восторженно загудела толпа.

Корабль поднимался в воде, освобождаясь от бремени груза, и обнажались черные и скользкие, будто масляничные, наросли морских трав выше днища, гроздья ракушек, диковинные шевелящиеся присоски.

Чайки с криком щипали их. Птолемей прошаркал ногами к мачте, опустился рядом с молодым воином. Долго сидел без движений, печальный и безмолвный.