Сокол и Ласточка - Борис Акунин

К карцеру можно было попасть двумя способами: либо, пройдя через кубрик, либо, спустившись с юта по лестнице. Летиция выбрала второй путь, чтобы не идти мимо покачивающихся в люлях матросов, кто-то из которых, возможно, бодрствует. Зато со стороны кубрика проще было бы подобраться к часовому незамеченным. При спуске с лестницы это становилось почти невозможно — ступеньки, во-первых, сильно скрипели, а во-вторых, выводили прямо к трос-камере. Тот, кто шёл вниз, сразу попадал в поле зрения дозорного.

Эти препятствия казались мне непреодолимыми.

Однако Летиция сбежала вниз, даже не пытаясь прятаться.

— Кто там, на посту? — спросила она, вглядываясь в темноту.

И я хлопнул себя крылом по лбу. Вечно я всё усложняю, упуская из виду какие-то совершенно очевидные обстоятельства.

Конечно же, Ерша давно сменили! У карцера караулит другой часовой, у которого нет причин относиться к корабельному врачу с опаской.

Дальнейшее сразу перестало казаться мне трудно осуществимой авантюрой.

— Это я, Мякиш, — донеслось снизу. — Что, сынок, не спится?

То был самый старый из матросов, добродушный и рассудительный «дядя Мякиш» — так его звали все, даже офицеры. Славный малый, честный и простой. Всю жизнь проплавал он по морям: в мирные времена ловил треску и ходил в торговые экспедиции, в военную пору становился корсаром.

Он повернул лампу. Жесткое, насквозь просоленное лицо сияло беззубой улыбкой. Летиция была скрыта темнотой, ничто не мешало ей с размаху ударить Мякиша рукояткой пистолета в лоб.

Но она этого не сделала.

— Это ты, дядя Мякиш? — пробормотала девочка растерянно.

И я понял, что бить часового по голове она не станет. Ни за что на свете — даже ради спасения лорда Руперта. Если б на посту стоял кто-то несимпатичный, рука Летиции бы не дрогнула. Но наброситься на старину Мякиша, который смотрит на тебя с доверчивой улыбкой? Я бы тоже не смог. Есть вещи, через которые приличный человек (или попугай) переступить не в состоянии.

— А кто тебя сменит? — спросила Летиция.

— Почём мне знать? Это ещё не скоро будет, на рассвете. Я только заступил. Ничего, я старый, у меня бессонница. А ребята молодые, пусть подрыхнут.

Она молча посмотрела на Мякиша, потом передёрнулась и отвела взгляд.

— Чего трясёшься, сынок? Часом не подхватил лихорадку? Говорят, Форт-Рояль этот — гиблое место, — заботливо сказал Мякиш.

План побега рассыпался в прах — это было очевидно и мне, и Летиции.

— …Нет. Продрог на ветру. Что англичанин?

Часовой захихикал и прижался ухом к двери.

— А вот поди-ка, послушай. Похоже, свихнулся. Всё болбочет чего-то. Жалко, я по-ихнему не понимаю.

Из карцера, действительно, доносился негромкий голос. Мы тоже приложились к створке — Летиция наверху, я внизу.

— …Я не сделаю вам дурного, мисс, — услышал я. — Слово джентльмена. Напротив, я так благодарен вам за то, что вы явились из ниоткуда скрасить моё одиночество. Доверьтесь мне. Вот моя рука. Я не злоупотреблю вашим доверием. Мы с вами в этом мрачном мире одни, так давайте держаться друг друга…

Я прижимался к ноге Летиции и вдруг почувствовал, что девочка дрожит. Неужели в самом деле продрогла? Это в плаще-то? Да и ночь совсем не холодная.

— Мне нужно осмотреть пленника, — сказала моя питомица, отодвигаясь от двери. — Капитан волнуется. Из-за выкупа.

Добродушный Мякиш без лишних слов отодвинул засов.

В слабом свете подвешенной к потолку лампы нам предстало необычное зрелище.

Лорд Руперт стоял на одном колене и, учтиво приложив руку к груди, вёл беседу с небольшой крысой, которая сидела на канатной бухте и зачарованно внимала ласковым речам. Уж не знаю, как капитан Грей определил пол зверька, но, полагаю, в таких вопросах его светлости можно доверять.

Увидев Летицию, крыса сердито фыркнула, ощерила зубки и выскочила наружу.

Смущённый лорд Руперт поднялся на ноги.

— Она проскочила в дверь, когда вы уходили. Надеялась полакомиться пенькой. А вместо этого стала объектом моих домогательств. Думаю, ещё минута-другая, и она подала бы мне лапку.

Я-то в этом не сомневаюсь. У Грея большой опыт завоевания женских сердец. Не устояла бы перед ним и остромордая мисс.

Летиция закрыла дверь.

— Я вытащу вас отсюда, — тихо сказала она. — Я дала слово, и я его исполню. Вот пистолет. Когда откроется дверь, оглушите часового. К корме привязан баркас. Мы уплывём в Форт-Рояль или куда пожелаете!

Он взвесил в руке оружие и вернул его обратно.

— Я очень признателен вам. Но у меня принцип: я не причиняю зла людям, которые не сделали мне дурного.

Девочка рассердилась, хотя только что сама не смогла напасть на дядю Мякиша.

— Не говорите глупостей! Он стоит на пути к вашей свободе!

Лорд Руперт рассудительно заметил:

— Если начнёшь истреблять всех, кто стоит на твоём пути, в конце концов останешься на свете один.

— Тогда поступите иначе. Пообещайте Дезэссару, что не попытаетесь сбежать. Всё равно среди моря некуда. А потом снова возьмите слово обратно. Это по крайней мере избавит вас от кандалов на время плавания.

Но невозможный человек отверг и это предложение:

— Такой шаг вступил бы в противоречие с другим моим принципом. Я не даю честное слово, когда твёрдо знаю, что возьму его обратно. В прошлый раз я думал, что больше не смогу двигаться, только поэтому и пообещал.

У Летиции сжались кулаки, а на глазах выступили злые слёзы.

— Человек, у которого слишком много принципов, на этом свете не выживет!

— Напротив, — улыбнулся он. — Твёрдые правила очень упрощают жизнь. Не приходится ломать голову, как следует поступить в трудной ситуации.

— Ну и сидите тут в цепях, несчастный идиот!

Топнув ногой, она вышла вон. На прощанье я сочувственно покивал Грею, который задумчиво смотрел вслед девочке.

Когда Мякиш запирал, засов никак не желал задвигаться. Часовой сопел и кряхтел, согнувшись в три погибели и повернувшись к нам спиной. Я видел, как рука Летиции скользнула под плащ, и зажмурился.

Но ничего не произошло.

Мы поднялись наверх, где шумел ветер и в темноте над головой хлопали паруса.

Летиция всхлипывала.

— Я не настоящая женщина, — говорила она, придерживая меня рукой. — Настоящая женщина ради любимого совершит что угодно и не сочтёт это за грех. А я предательница. Сначала я предала отца. Теперь любимого. Ах, Клара, я слабая и скверная!

Я протестующе заверещал: «Ты не скверная, просто у тебя благородное сердце! И перестань называть лорда Руперта „любимым“, это нас до добра не доведёт». Но она, конечно, ничего не поняла.

Палубу качнуло, девочку отшвырнуло к борту. Она устояла на ногах лишь потому, что схватилась за вант. Фок-мачта натужно заскрипела под напором ветра.

— Чтоб ты за борт вывалился, ублюдок! Чтоб тебя там акулы сожрали! — донёсся откуда-то сиплый голос.

Это проснулась в своей деревянной клетке бешеная Марта. Три её товарки лежали, прижавшись друг к дружке. А бунтарка сидела на палубе и грозила нам кулаком.

Летиция приблизилась к загону.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила она участливо. — Еды, или воды, или укрыться от холода?

— Мне нужно, чтоб с норд-оста налетел хороший шквал и швырнул эту поганую лохань на рифы Адского Мыса! — Глаза Марты блеснули свирепым фосфоресцирующим блеском. — Там такие острые скалы! Никто не спасётся!

Моя девочка удивилась.

— Вы говорите так, будто знаете морское дело.

Что-то в лице Марты изменилось. По-моему, она узнала того, кто давеча заступился за женщин.

— Папаша у меня был рыбак. Я с ним всегда в море ходила…

Впервые фурия произнесла нечто внятное, к тому же безо всякой брани.

— А что случилось потом?

— Старый дурак потом и оставил нас одних. Чтоб не продавать дом, мамаша продала меня. Я ей говорю: «Сдохну, а шлюхой не буду. Последнее дело — кобелиться за деньги». А она говорит: «Ну и сдохни. Твоё дело. Мне малышей поднимать». Сука!

Летиция встала возле самой решётки, просунула руку, отвела с лица Марты спутанные волосы.

— Сколько тебе лет?

— Скоро семнадцать.

Я не поверил ушам. Выходит, она совсем девочка, а выглядит, будто заезженная портовая кляча.

— Значит, ты умеешь ходить под парусом? — спросила моя питомица, оглядываясь на квартердек. Но его в темноте было совсем не видно.

Трудней всего было спустить в баркас чёрных девушек. Они не привыкли к морю, к качке и замирали от ужаса, когда с верхушек волн срывалась белая пена. Но ещё больше они боялись своей неистовой товарки. Шипя на них, раздавая затрещины, ругаясь страшными словами, Марта заставила-таки бедняжек перебраться в лодку. Для этого пришлось каждую обвязать верёвкой.