На берегах Ганга. Раху - Грегор Самаров

Гастингс издал строгий приказ уважать святыни и обычаи индусов. Он знал, что только религиозный фанатизм мог деятельно и грозно препятствовать распространению английского могущества. Храмы были сохранены в целости, браминов, несмотря на заведомое подстрекательство к восстанию, окружили почетом. Только Шейт-Синг исчез. Вместо него дворец занимал Гастингс, и никто не упоминал о прежнем повелителе. И впоследствии никогда никто не слышал о несчастном князе, который при мужестве и решительности мог бы подавить английское владычество в Индии или затруднить его распространение на долгое время. Не знали, куда он делся, бежав с поля сражения, но через некоторое время в продаже появились громадные бриллианты, украшавшие, как предполагали, его одежду и оружие. Происхождения этих драгоценностей не доискивались, и когда-то могущественный правитель исчез бесследно.

В первые же дни прихода майора Пофама в Бенарес началась неустанная работа по введению нового положения, которую Гастингс, несмотря на потрясения, отразившиеся на нем, всецело принял на себя. Весь день и часть ночи он занимался делами в своем кабинете или отправлял гонцов, дополняя краткие письменные приказы подробными словесными указаниями.

Он составил договор с Типпо Саибом, который давал ему лишь кажущееся владычество над всей юго-западной Индией, но в то же время содержал такие статьи и, условия для нового падишаха, что в них в любой момент можно было найти повод к присоединению Мизоры. Договоры губернатора Индии напоминали слова кардинала Ришелье, который говорил, что ему достаточно строчки, написанной человеком, чтобы довести его до эшафота. Он послал также гонцов к Асафу-ул-Дауле, королю Аудэ, упрекая его в неосмотрительном управлении. «Целые толпы подданных Аудэ, — писал губернатор, — стекались в армию Шейт-Синга». В своем послании Гастингс не взваливал обвинение в измене этих мятежников на Асафа-ул-Даулу, но считал, что он несомненно виновен в своей беспечности правителя, позволившего своим подданным поступать так неразумно. Поэтому он должен искупить свою халатность, немедленно предоставив двести тысяч фунтов на расходы по подавлению восстания в Бенаресе.

В боковом флигеле дворца нашелся малолетний дальний родственник бежавшего Шейт-Синга — двенадцатилетний мальчик. Гастингс с большой торжественностью при участии главных жрецов-браминов, которым он оказывал почтение, провозгласил его раджой Бенареса. Не смущаясь его несовершеннолетием, он заключил с ребенком договор, по которому управление и взимание налогов предоставлялось компании, а раджа получал ежегодную пенсию и право назначать своих придворных, которых все-таки должен утверждать губернатор. Гастингс действительно ошибся относительно богатств, накопленных Шейт-Сингом: в княжеском казначействе наскребли только двести пятьдесят тысяч фунтов золотом, кроме драгоценных камней и разных сокровищ. И хотя подозрение, что слуги бежавшего князя и брамины многое расхитили, казалось вполне основательным, но доказать его не представлялось возможным. Значит, Шейт-Синг на самом деле не мог выполнить все увеличивавшихся требований, но несчастный князь исчез бесследно, а Гастингс не такой человек, чтобы отказаться от своих приказаний, даже при веских доказательствах невозможности их выполнения.

Для удержания Бенареса Гастингсу понадобились новые войска, и он с гордой самоуверенностью изобрел новые источники дохода. Посланный от набоба Аудэ появился немедленно по получении приказа. Набоб в самых покорных выражениях поручил засвидетельствовать губернатору свою верность и преданность, но заявил, как и Шейт-Синг, что он не в состоянии уплатить требуемой Гастингсом суммы, так как английское войско, которое он все еще содержал в Лукнове, настолько дорого стоило ему, что он едва мог платить своим слугам. Он просил губернатора сначала вывести гарнизон из Лукнова, и тогда он мог бы приложить все старания к исполнению требования губернатора.

Гастингс не дал никакого ответа, решив лично приехать в Аудэ для выяснения всех обстоятельств.

С величайшей поспешностью явился новый посланный от набоба, который, униженно кланяясь, оповестил, что набоб выедет навстречу губернатору у границ своего государства и что он приготовил для приема губернатора апартаменты в крепости у Байзабада. Английские офицеры отговаривали Гастингса ехать во дворец в горах, где он оказался бы до известной степени во власти набоба, но Гастингс, не колеблясь, принял приглашение.

— Если я с одним батальоном пошел на Бенарес, имеющий население сотни тысяч, — сказал он, — то неужели я задумаюсь ехать во дворец Асафа-ул-Даулы, который займу со своими войсками и где скорее он будет у меня в плену. Я поеду, потому что в такое критическое время все надо устраивать лично. В самом Лукнове было бы опаснее, — добавил он, — так как магометане — более серьезные враги, чем индусы, а если бы Асаф-ул-Даула имел дурные намерения, он, скорее, пригласил бы меня именно в Лукнов.

Гастингс организовал управление Бенаресом, оставив там командиром майора Пофама, и назначил два батальона и два эскадрона под командой надежных офицеров сопровождать его в Аудэ. Перед отъездом Гастингс позвал к себе в кабинет капитана Синдгэма.

— Дорогой друг, — обратился у нему Гастингс, — у меня есть поручение, которое я мог бы доверить только вам.

Капитан побледнел и отступил.

— Не бойтесь, — продолжал Гастингс, — это поручение непохоже на вашу командировку в лагерь Гайдера-Али. Вы тогда заслужили название моего друга, а я только другу могу доверить то, что отдаю теперь вам в руки. Опасность, угрожавшая Англии в лице Гайдера-Али, устранена. Я взял Бенарес — это больше, чем сделал бы всякий другой, но мне, к сожалению, приходится считаться не с королем Англии и не с народом, а с обществом алчных акционеров. Им нужны деньги, и, чтобы достать их, мне приходится уезжать из Калькутты. Никто не поручится, что мои враги не подкапываются под меня, поэтому мне нужно во время моего отсутствия иметь в Калькутте верного, надежного человека, на которого я мог бы положиться, и я избрал вас, мой друг. Отправляйтесь немедленно в Калькутту, я доверяю вам мою жену и детей. Следите за всем, что происходит среди туземцев и чиновников компании, и если приедет посланный из Лондона и осмелится, как когда-то Клэверинг и Францис, вмешиваться в управление, требовать власти или прав, то дайте ему отпор со свойственной вам решимостью. Вы не боялись диких зверей и не побоитесь лукавых врагов того, кто вернул вас в общество людей.

Глаза капитана заблестели.

— Вот, — продолжал он, взяв со стола бумагу с большой печатью, — это полная доверенность, передающая вам как заместителю все мои полномочия и командование всеми войсками в Калькутте. Я отдаю вам не только всю свою власть, но и всю ответственность. Но я думаю, что могу вам доверять, так как ваша судьба связана с моей, и что я для вас сделал и сделаю, того никто другой сделать не сможет.