Мадам Гали -2. Операция «Посейдон» - Юрий Барышев

На протяжении всего монолога Йоргенсена Гали смотрела ему в глаза. Какой мужчина, будь то застенчивый интеллигент или напористый мачо, устоит перед таким взглядом? Ее миндалевидные глаза были одновременно печальными и озорными, ироничными и восторженными, отталкивающими и зовущими.

Однажды в ресторане Дома журналистов компанией отмечали день рождения Бутмана. За соседним столиком в угрюмом одиночестве сидел [8] знаменитый медиум-экстрасенс. Воспользовавшись моментом, когда около Гали никого не было, он подошел к ней и сходу предложил работать с ним в паре.

— Но я же ничего не умею и никогда этим не занималась, — растерянно ответила она.

— В этом ваше огромное преимущество перед всеми остальными. У вас удивительные глаза и завораживающий взгляд. Вы этого не можете знать, потому что не видите себя со стороны. Сейчас я долго наблюдал за мужчинами, которые кто открыто, а кто украдкой смотрели на вас. Большинство из них впадали в трансовое состояние. Такой гипнотический эффект, как вы знаете, вызывает у человека живой огонь костра, если на него долго смотреть. Бросайте своего старика, через год я сделаю вас знаменитой и богатой. А может быть…

У Гали чуть не сорвалось с языка: «Да, я согласна», но она сдержалась и ответила: «Я пока еще не верю, что у вас это получится. Но вы меня заинтриговали».

На секунду Гали отвела взгляд от Йоргенсена, чтобы оценить обстановку в мастерской. Хорошо разогретый «Martel’ем», Игорь наслаждался жизнью, усадив на колени натурщицу. Валя обиделась и разозлилась на исключительное внимание мужчин к Гали, Хмельницкий пытался ее успокоить, утешить, развеять ее подозрения и тревоги — помириться, одним словом. Хмельницкий был вполне успешен на миротворческой ниве, и сейчас они весьма откровенно лизались в одном из углов, создавая нужный контекст. «Пора бы уже действовать, — подумала Гали, — а то этот норвежец еще решит, что я фригидная женщина. И вместо того чтобы увести меня наверх, поедет домой, чтобы напиться и мастурбировать, вспоминая мой прекрасный и неземной образ».

— Традиционность и патриархальность нравов — да, увы, это есть. Но я отношусь к этому отнюдь не так сентиментально, как ты, Торвальд… Я жила здесь, я здесь родилась и выросла, и я знакома с обратной стороной этой трогательной патриархальности нравов — ханжеством.

В речи Гали появились горькие нотки, которые сыграли так, как и следовало: Торвальд покровительственным жестом взял ее за руку.

— Гали, Гали, я уверен, вам приходилось тяжело. Такие прекрасные женщины, сама красота, увы, часто пробуждают в людях их худшие качества. Похоть, алчность, даже жестокость, — Йоргенсен осушил еще один бокал.

«Он начал пьянеть», — удовлетворенно отметила Гали.

— Но стоит ли, — продолжал Йоргенсен, — винить в этом ваше общество и вашу страну? Я видел мир, видел людей, и они везде одинаковы.

— Видели? Из окна автомобиля с дипломатическими номерами? Нет, по-настоящему вы видели только свою родину. А я свою — и при всей моей любви к ней, злой любви обиженного ребенка, я уехала из этой страны. Где отношение к красоте, пожалуй, самое жестокое. Да, человек хочет обладать тем, что доставляет ему наслаждение. Но русский человек часто желает это разрушить. Унизить. Заклеймить.

— Что вы имеете в виду, Гали? Зачем людям злиться на то, что доставляет радость?

— Зачем? В России процветает культ страдания, а удовольствия кажутся чем-то недостойным. Единственная потребность, которую русский человек может удовлетворять без горького привкуса вины, это, пожалуй, — Гали усмехнулась и кивнула в сторону стола, — чревоугодие и пьянство. А вот секс считается одним из самых греховных удовольствий, и русский испытывает стыд, даже, когда трахает жену в миссионерской позе. Но при всем презрении к плотской любви, ее хотят, желают, и ею занимаются, испытывая комплекс вины. А мужчины обычно переносят свой комплекс вины на объект своего вожделения…

— Неужели, Гали? Может быть, вы предвзяты? И смотрите сквозь призму какого-нибудь негативного юношеского опыта?

«Ага! — чуть было не воскликнула вслух Гали: в глазах Йоргенсена уже зажегся похотливый огонек. — Я снова была права: этих умников разговоры о сексе возбуждают чуть ли не больше, чем сам секс…»

— Отрицательный результат — тоже результат… И все-таки, прежде чем переходить к моему личному опыту… — Гали сделала многозначительную паузу. Взглянула Йоргенсену в глаза, а потом стыдливо потупилась: простой прием, которым пользуются даже школьницы. Но Гали еще не встречала такого умного и проницательного мужчину, который раскусил бы эту детскую уловку.

— Мне всегда было интересно узнавать, что думают мужчины о женщинах, конечно, если их не смущает сама тема. Например, как вы относитесь к «французской любви»? У французов есть такая поговорка: «даже если мужчине восемьдесят лет и у него есть только язык и два пальца на руке, в постели он удовлетворит любую женщину». Случись так, что я присутствовала бы при создании Адама, и от меня что-то зависело, я кое-что подправила бы.

— Что именно?

— Я бы сделала мужчине язык сантиметра на три длиннее. А член — сделала бы покороче, но толще. Конечно, это только мои личные предпочтения, — Гали увидела, как кровь приливает к лицу норвежца, и он судорожно расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке и начинает тяжело дышать.

— Я считаю любовь прекрасным божественным даром. Если бы этого не было, что оставалось бы тогда человеку делать на Земле? Двое любящих, я уверен, могут доставлять удовольствие друг другу всеми возможными и доступными средствами. Конечно, если это не вредит их здоровью.

Далее Йоргенсен не промолвил ни слова… Он уже находился в неком состоянии, близком к трансу. Рука, которой он осторожно прикасался к бедру Гали, стала горячей. Сейчас ему хотелось только одного — ощутить тепло ее нежной кожи, прикоснуться губами к набухшим соскам, бесстыдно выпирающим сквозь тонкую ткань блузки.

Тонкий запах тела сидящей очень близко Гали, смешанный с едва уловимым ароматом дорогих духов, ее завораживающий голос, который он слышал даже тогда, когда она замолкала, уносили его в страну грез. Глаза сами собой закрывались, стремясь оградить обуревающие его чувства от всего постороннего.

Гали не отстранялась от Торвальда, позволяя ему все чаще и чаще прикасаться к себе. Вдруг она услышала внутри себя тихий голос Анатолия: «Если тебе надо обезоружить собеседника, проникнуть за его энергетическую защиту и незаметно сломать сопротивление, начинай дышать в такт с ним. Присоединяйся к нему по дыханию, повторяй его позу, мимику и слова». «Что это я вдруг вспомнила, хотя и весьма кстати, уроки психологии? Правда, немного поздновато. Норвежец, кажется, уже готов».

— Гали, Гали… — вдруг включился в диалог Игорь, уже отодравший один раз свою пышную подружку, — ты здесь не одинока. Сейчас и в Москве стало модным среди студентов рассуждать о теории стакана выпитой воды Колонтай, свободе любви в таких же смелых выражениях. Так лет десять назад разговаривали о политике и социализме с человеческим лицом, а сто лет назад — о вине интеллигенции перед народом. Однако, на деле, каждая вторая девушка сначала предлагает своему возлюбленному заглянуть в ЗАГС, чтобы «расписаться», а потом уже… все остальное.

— Ты хочешь и меня в этом упрекнуть, Игорь? Ты меня подозреваешь в блефе и пустословии? Так… — Гали сделала вид, что немного разозлилась, — Торвальд, налейте мне вина.

Гали продефилировала к магнитофону и поставила запись Гленна Миллера, «Серенаду лунного света». Зазвучали первые такты медленного фокстрота с характерным для оркестра Миллера неповторимым звучанием. Гали сделала глоток из бокала, поставила его у проигрывателя и направилась к центру студии. Она быстро и безошибочно выбрала место, где она будет видна всем в наилучшем ракурсе.

— Когда-то, несколько лет назад, я позировала Игорю. Это был хорошее время… Я хочу поиграть в свои воспоминания…

Под чарующую, чувственную музыку Гали начала свой танец. Пока что это был просто танец — женщина двигалась легко, сливаясь с музыкой в единое целое. Гибкая Гали напоминала змею, извивающуюся под флейту заклинателя… Но вот — легкое, незаметное движение руки, как будто просто погладившей молнию, плавное движение бедер, как в арабском танце, и юбка упала к ее ногам. Под узкой и облегающей юбкой оказалось щегольское белье — такое носят женщины, считающие себя созданными исключительно для любовных утех. Сквозь гипюровые трусики просвечивал подбритый лобок. Черный пояс, поддерживающий чулки с широкой кружевной резинкой, подчеркивал молочную нежность ее кожи. Йоргенсен не мог оторвать глаз от этих ног, плавно движущихся в танце: точеные икры, изящные щиколотки, волнующие бедра…