Импульс - Кэтрин Коултер

— Я тебе верю.

— Вот так просто? — Казалось, Маркус был поражен тем, что Рафаэлла так быстро сдала позиции.

— Совсем не «так просто». Я верю тебе, — повторила Рафаэлла. — Ладно. Я останусь с тобой на некоторое время.

Маркус подумал про себя, что означает это «некоторое время».

— Ты говоришь, что Доминик очень тщеславен, и не скрываешь, что недолюбливаешь его. Я бы даже сказала, что ты считаешь его настоящим подонком. Тогда почему ты готов рисковать всем на свете ради того, чтобы найти банду, которая пыталась убрать его? И кстати, пытается до сих пор.

— Хороший вопрос.

— У тебя готов ответ?

Быстрая реакция Маркуса на этот раз подвела его. Он молча смотрел на Рафаэллу. Помада давно стерлась с ее губ, тушь была размазана под глазами, растрепавшиеся волосы закрывали правый глаз, и от страха, что рядом с ним она не будет в безопасности, Маркус не мог произнести ни слова.

— Я знаю, — проговорила Рафаэлла, ткнув Маркуса под ребра. — Надо положиться на тебя. Потерпеть немного. Заняться с тобой любовью в бассейне, стоя по щиколотку в Карибском море, на твоей лужайк…

— В тот раз, если ты помнишь, я не принимал участия.

Рафаэлла взглянула в иллюминатор.

— Как ты считаешь, мы уже набрали высоту? Обычно, когда летишь в Европу, самолет поднимается не меньше чем на сорок тысяч футов. Далеко лететь.

— Знаешь ли, тебе стоит учитывать качество, а не количество. Например, как раз прошлой ночью ты…

Рафаэлла подняла руку:

— Твоя взяла. Я сдаюсь. И поскольку у меня нет другого выбора, кроме как довериться тебе, я согласна это сделать. Видишь ли, Маркус, иногда правда бывает не так уж плоха.

— Иногда правда бывает очень нелегкой.

«Когда он прав, тогда прав», — подумала про себя Рафаэлла. Три минуты спустя она уже крепко спала, и пожилая стюардесса расстроенно запричитала, увидев, что ей придется нести назад аппетитную свиную отбивную.

Глава 18

Остров Джованни

Апрель, 1990 год

Услышав вопль Доминика, Меркел в панике ворвался в библиотеку и замер от удивления. Доминик сидел за столом, все еще зажав телефонную трубку в руке. Из нее доносился громкий треск. Он издал еще один вопль, на этот раз для Меркела, затем указал тому на стул.

— Черт побери, я не могу в это поверить, — проговорил Доминик, и Меркелу на мгновение показалось, что от волнения мистер Джованни потерял рассудок.

— Нет, это самая лучшая новость за много, я даже не берусь сосчитать сколько, лет. — Доминик радостно улыбнулся Меркелу.

Меркел сгорал от желания спросить, что за известие так осчастливило мистера Джованни, но знал, что пока лучше помолчать. Мистер Джованни не любил, когда ему задавали вопросы. Меркел терпеливо ждал.

Доминик хлопнул в ладоши, откинул голову назад и громко захохотал, обнажив коренной зуб, которому не помешала бы коронка.

— Налей нам по бокалу шампанского, Меркел. И не жмись. Выбери самое лучше, какое у нас есть. Нам надо кое-что отметить. Умер мой дорогой тесть, этот старый ублюдок Карло Карлуччи. Наконец-то умер. Умер! В своей постели, от инфаркта. Надеюсь, он будет гореть в аду. Ты не можешь представить себе, Меркел, ты не поверишь… Я уже начал было думать, что он бессмертен.

Доминик снова громко, раскатисто засмеялся, и Меркел улыбнулся в ответ, хотя по спине у него пробежал холодок.

— Он мертв! Старый осел мертв! Неси шампанское!

Когда Меркел вернулся в библиотеку, неся в руке серебряный поднос с шампанским и хрустальными бокалами, Доминик стоял у большого окна, глядя на улицу.

— Извольте, сэр.

Доминик медленно обернулся, и Меркелу стало не по себе от леденящего душу взгляда его бледно-голубых глаз.

— Теперь я свободен, Меркел, или очень скоро стану свободным, — мягко произнес Доминик. — Свобода. После стольких лет я наконец свободен от своей гулящей алкоголички жены.

Меркел аккуратно разлил шампанское по бокалам и протянул бокал Доминику.

— Надей себе тоже, Меркел. И побыстрее, приятель. После того как они выпили по два бокала шампанского, Доминик проговорил:

— Пришли ко мне Лэйси. Передай ему, что у меня появилась для него отличная работа.

Тем же вечером за ужином Доминик объявил, что они с Лэйси в четверг летят в Чикаго, чтобы присутствовать на похоронах тестя.

— Ни за что не упущу такую возможность, — добавил Доминик. — Кроме того, я думаю, моя любимая жена тоже будет там. Столько лет прошло. Столько лет, с тех пор как я имел удовольствие лицезреть ее.

— Мама будет на похоронах, — задумчиво проговорил Делорио. — Думаю, мне тоже стоит поехать, отец. Я так давно ее не видел.

Удивление промелькнуло на лице Доминика, затем он улыбнулся и покачал головой:

— Нет, мой мальчик, ты нужен здесь, в резиденции. Туловище не может оставаться без головы, Делорио. Нет, оставайся здесь, а я выполню эти неприятные обязанности. — Доминик немного помолчал, затем улыбнулся Пауле: — Не оставляй Коко в одиночестве, моя дорогая. Поняла меня?

Угроза повисла в воздухе. Меркел чувствовал ее совсем близко и надеялся, что и Паула знает это. И Паула знала. Лицо ее совсем побледнело. Делорио нахмурился, глядя на отца, и взгляд его не понравился Меркелу; совсем юное лицо Делорио временами казалось далеко не таким уж и юным.

— И долго тебя не будет?

— Дня три-четыре.

— Будь осторожен, — проговорила Коко, наклонившись вперед и дотронувшись до запястья Доминика. — Тебе опасно находиться далеко от острова.

— Я знаю. Но ведь со мной едет Лэйси, не так ли, Фрэнк? Он будет держать всех нехороших ребят на приличном расстоянии. — Доминик снова рассмеялся и продолжал смеяться даже после того, как положил в рот кусочек омара в масле и начал жевать его.

Позже, той же ночью, когда старинные дедушкины часы внизу били двенадцать раз, Доминик с расстановкой говорил сыну:

— Никаких наркотиков, Делорио. Я уже устал тебе повторять. Никаких наркотиков. Я не желаю связывать свое имя ни с колумбийцами, ни с кубинцами, ни с этим мусором из Майами. Никогда. Только посмей это сделать, и я буду вынужден не просто сжечь твои деньги. Понятно, малыш?

— Не вижу разницы. Смерть от незаконно ввезенного оружия или смерть от наркотиков. Ведь эти идиоты в любом случае уже мертвы.

— Никаких наркотиков. И с каких это пор я должен давать тебе объяснения? Делай, как я тебе говорю, а все остальное выбрось из головы. Ты должен доверять мне, Делорио.

— Деньги… Это такие деньги! А у этой чертовой Организации по борьбе с наркотиками не хватает людей для того, чтобы проверить даже сотую долю прибывающих в страну судов и самолетов. Это так легко, я ведь уже связался с людьми, на самом деле, я уже…

— Никаких наркотиков. Только попробуй, только попытайся играть против меня, малыш, и я отрежу тебе яйца.

Делорио молча смотрел на отца. Доминик взъерошил сыну волосы.

— Ты же хороший мальчик, Делорио. Ты не такой, как твоя мать. Постарайся таким и оставаться.

Хиксвилъ, Нью-Йорк

Апрель, 1990 год

Сильвия Карлуччи Джованни не была пьяна. Она не пила ни капли с той жуткой ночи, когда ее молодой красавчик Томми Ибсен, сильно нанюхавшись кокаину, сбил ту женщину… ту бедную женщину, которая до сих пор лежит в больнице без сознания. Сильвия никак не могла забыть, как бледно было лицо Томми, когда он рассказывал ей о том, что он наделал: как он вел машину, напевая песню, ощущая собственную силу и чувствуя необыкновенную легкость от наркотиков, а тут эта «БМВ» попалась ему на пути, и он ударил ее, как раз со стороны водителя. Томми до сих пор видел перед собой лицо этой женщины — на нем застыло изумление, крайнее изумление и ужас. Почему-то Томми показалось, что она знает его, но сам он никак не мог вспомнить, где ее видел. Женщина уже знала, что он врежется в нее, врежется сильно. Она смотрела на него так, как будто уже смирилась с тем, что должна погибнуть.

Сильвия прогнала прочь эти мысли. Все позади, женщина выживет, должна выжить. Сильвия выяснила, что ее зовут Маргарет Ратледж, она жена очень преуспевающего газетного магната Чарльза Ратледжа. За нее взялись самые лучшие врачи… и она будет жить. Сильвия была вне опасности, Томми тоже ничего не угрожало. Полиция ничего не знала.

Сильвия бросила взгляд на свои двухлетние кусты роз. Она так преданно заботилась о них, даже пела им оперы, в основном арию из «Мадам Баттерфляй», и все равно цвет их казался ей недостаточно красным, а лепестки не были такими мягкими и бархатистыми, как ей бы хотелось. Конечно, сейчас только начало года, но надежды, которые она возлагала на них, награды, которые мечтала получить за них на фестивале цветов Лонг-Айленда, — все это теперь казалось несбыточными мечтами.

Сильвия подняла взгляд и увидела, что к ней, нахмурившись, направляется ее тайваньский слуга, Ойстер Ли.

Это был телефонный звонок. Очень срочный, как сказал ей Ойстер. И когда Сильвия, тоже нахмурившись, подняла трубку, одновременно стягивая с рук садовые перчатки, лицо ее стало белым как полотно. — О Боже, — воскликнула она и лишилась чувств.