Русский батальон - Роберт Фреза

Он снова взял со стола скальпель и протянул Сол-

– Вы хирург. Вот и режьте.

Солчава медленно кивнула.

Разумеется, на стороне Санмартина было одно существенное преимущество, о котором он знал. Некая частица души Солчавы более всего на свете хотела угодить Варягу – это и была позиционная слабость противника, и эту прореху в обороне удалось использовать на все сто.

Роту Полярника в ту ночь обстреляли ракетами. Четыре взорвались внутри расположения подразделения, но пятой не суждено было отправиться в путь – минометные расчеты засекли местоположение пусковой установки и расстреляли ее. Солдаты Полярника не успели выловить охранение бурских стрелков, зато принесли с собой исковерканную пусковую установку и тела двух погибших, старших из трех братьев одной блумфонтейнской.

Последняя ракета угодила в поле фермера, метрах в пятидесяти от комнаты, где спали его дети. А мэр Блумфонтейна той ночью был убит в своей постели, отклонив перед этим предложение Коломейцева переночевать для безопасности в расположении подразделения.

Четверг (13)

Жалким остаткам инженерно-строительного батальона понадобилось три дня напряженной работы, чтобы соорудить взлетно-посадочную полосу для космических челноков на острове Хенке – в дополнение к тем объектам, что уже существовали там для самолетов с фиксированным крылом. Но для того, чтобы эта посадочная полоса заработала на должном уровне, нужно было еще несколько недель. У Верещагина в запасе этих недель не было. Тогда он сел на один из «Шайденов» и поднял самолет до самого его потолка.

На высоте в двенадцать километров он выбросил швартовочное устройство, которое поймал медленно и низко летевший челнок с «Сокаку», на котором он и продолжил свое путешествие. После стыковки с кораблем он поблагодарил команду и вошел в стыковочный отсек. Там он молча отдал честь старшему офицеру, тот так же молча ответил ему.

Молодой офицер горел желанием произвести благоприятное впечатление – возможно, даже слишком. Он показал Верещагину все, что было подготовлено для транспортировки самых упрямых африканеров, и, пережив эту и несколько других утомительных формальностей, Верещагин поблагодарил наконец молодого человека, к полному удовлетворению последнего. Он расстался с офицером возле каюты адмирала Ли, когда открыл опечатанную дверь и вошел в каюту, держа под мышкой увесистую полевую сумку. Несколько обескураженный офицер остался стоять в коридоре.

Три часа спустя он молча вышел из каюты и еще минут двадцать отдавал дань вежливости. Отказавшись от обеда, он сел в челнок и отправился в обратный путь.

Когда челнок вошел в атмосферу, пилот появился в пассажирском отсеке и сказал:

– Сэр, нам придется выбросить вас в трех километрах к северо-западу от острова – из-за сноса.

Верещагин кивнул. Этого он ожидал.

Когда загорелся сигнал готовности к прыжку, он со словами благодарности прошел мимо члена команды, облаченного в блестящий металлокера-мический скафандр, и шагнул в разреженный воздух. В течение долгих минут свободного падения он ждал, пока не раскроется его парашют, и следил, как челнок исчезает из вида. Потом стал неторопливо отстегивать от пояса полевую сумку.

Когда парашют раскрылся, Верещагин наметил место посадки и выпустил сумку из рук. Натягивая стропы так, чтобы приземлиться прямо на недостроенную посадочную полосу, он проводил взглядом сумку со всем ее содержимым, которая вскоре плюхнулась в воду. Жребий был брошен.

Предвкушая возвращение в Преторию, Тимо Хярконнен спешил по коридору из мастерской Буханова.

Буханов был по горло занят планом переселения буров. Он состоял в том, чтобы максимально сконцентрировать сельское население, а из части его создать прочный щит против ядерной атаки. Операция по насильственной эвакуации шестидесяти или семидесяти тысяч человек не могла не превратиться, как считалось, в настоящий кавардак, но, раз за дело брался Варяг, это могло стать хорошо организованным кавардаком. Главные трудности составляли строительство, транспортировка и массовое сопротивление переселению.

Если на то будет воля Варяга, Тихару Ёсида сыграет в этой операции главную роль. Хярконнен заглянул в полуоткрытые двери временных покоев Ёсиды.

Ёсида сидел за низеньким столиком, держа на расстоянии вытянутой руки кисточку, терпеливо ожидая, пока не успокоится биение его сердца. Хярконнен был хорошо знаком с японской культурой и искусством и завороженно наблюдал.

Ёсида занимался каллиграфией ежедневно. Сегодня он рисовал достаточно простые иероглифы «хи-рагана» – для просветления разума.

Хярконнен хорошо понимал по-японски, но не говорил. По мнению Хярконнена, иностранцы, пытающиеся говорить по-японски, в конце концов начинают строить ладные и гладкие вежливые фразы, не имеющие никакого отношения к истинным чувствам, спрятанным за этими словами. Ему странно было, что японцы не ладят с бурами, – ведь и та и другая нация были продуктами весьма замкнутых обществ. Он бесшумно отошел от дверей, пока Ёсида его не заметил.

Взрыв эмоций Консервного Оскала в присутствии Верещагина был совершенно нехарактерен для японца вообще. По мнению Хярконнена, эта его взрывная реакция на тщательно взвешенную грубость Матти Харьяло послужила неким очищением и должна была со временем помочь ему восстановить душевное равновесие.

Если же этого не произойдет – что ж, тогда война.

Ёсида продолжал грациозно и красиво делать выпады кистью. Потом с облегчением выдохнул и поглядел на результат.

Левый иероглиф «ро» был начертан не вполне уверенно. Он был даже немного кривоват. Ёсида взял листок, одним движением разорвал его на две равные части, и половинки отправились в стопку творческих неудач. Еще один листок испорчен. Он был очень огорчен этим.

Художник вымыл и убрал кисточки. Глаза Тихару Ёсиды потухли, он вновь задумался о заботах, которыми обременяет его мир.

Кольдеве огляделся, ожидая и не ожидая увидеть малышку Брувер.

– Каша, ты не видела Рауля и Берегового? Брувер вновь вернулась к прежнему распорядку и приходила в столовую всякий раз в разное время, а после пряталась в конторе Симадзу, словно мышка в норке.

– Нет, – мрачно ответила Каша. – Не знаешь, что творится с этими двумя?

Кольдеве покачал головой. Если Каша чего-то не знала – значит, безопасность на высоте.

– А ничего не известно об этом сукином сыне? – спросил он.

Каша встряхнула прической.

– Он был в порту, когда тот накрылся.

Кольдеве недовольно заворчал. Нелегко будет найти кого-нибудь, столь же последовательно бесчестного, как Григоренко.

– Через час придут ребята с патрульной службы. Они будут зверски голодны.

– Накормим.

– Ты видела Брувер?

Каша утвердительно наклонила голову.

Насколько Кольдеве было известно, Брувер не разговаривала с Санмартином вот уже несколько дней – с тех самых пор, как жители Йоханнесбурга собирали по улицам тела своих сыновей и любимых, а порой и жен и дочерей. Некоторые плевали в нее, а кто-то даже кинул камнем, который угодил ей в руку.

Две сильных и молчаливых личности, язвительно подумал Кольдеве. Санмартин успел позабыть то немногое, что делало его человеком, а Брувер и забывать было нечего. Он принял чашку чаю из рук Каши. Тепло постепенно разливалось по телу, но он так и не смог согреться. Когда он вошел в здание, ночная усталость и предутренняя прохлада окутали его тело словно ледяным саваном. Он прислонился к косяку двери.

– Привет, Ханс. Ну как, удачно? – спросил Санмартин. Он подошел к стене и уперся в нее ладонями – так высоко, как только мог.

– У меня двенадцать команд на двадцать четыре фермы и деревни. Может быть, завтра мы очистим все двадцать четыре.

– Нет. Отзови их. Им нужен отдых, – кратко приказал Санмартин, переходя к противоположной стене.

Кольдеве не спрашивал и не возражал. Санмартин взглянул на него.

– Ты и сам передохни. Выглядишь так, будто всю ночь провел на ногах.

– Так оно и было. Ладно, сейчас посплю. Ну а ты?

Санмартин не ответил. На низеньком столике стояла шахматная доска. Белые явно разыгрывали один из вариантов атаки Макса Ланге: старинный, рискованный и один из самых сложных шахматных дебютов. Кольдеве подержал в руке «съеденного» коня, поставил рядом с доской, а потом опустился на свою подвесную койку.

– Так вот вы где, – раздался женский голос. Кольдеве сделал слабую попытку открыть глаза.

– Выражаю вам свое соболезнование по поводу гибели вашего сводного брата.

Но она будто и не слышала.

– Я попросила Кашу проводить меня сюда, – сказала она.

Непонятно было, к кому из присутствующих она обращалась. Брувер робко присела на единственный в комнате стул. Она молчала. Санмартин продолжал внимательно изучать трещину на стене.

Кольдеве присел на койке и скрестил руки на груди.