Записки хроноскописта - Игорь Забелин

Когда прошли полчаса, я достал из шкафа Белого Мыслителя и поставил его на письменный стол.

Через несколько минут раздался звонок.

Брагинцев был в легком, несмотря на холодную погоду, сером пальто. Снежинки на его открытой седой голове свернулись в серебристые капли. В руках он держал сверток.

Брагинцев произносил обычные слова приветствия, когда взгляд его, — а дверь в мой кабинет была распахнута, — упал на Белого Мыслителя… Брагинцев вздрогнул так, словно сквозь тело его прошел электрический ток. Он не заметил протянутой ему руки, он отстранил меня и шагнул в сторону кабинета.

— Что это? — с трудом двигая сведенными губами, спросил он.

— Мыслитель из Дженне.

— Тот самый… Вы говорили… Мне очень хотелось посмотреть, но я стеснялся попросить…

Брагинцев сделал неверное движение-то ли пальто ему мешало, то ли хотел передать нам сверток, — но вдруг, заспешив, порвал веревки, развернул бумагу, и тогда… Тогда оцепенели мы.

В руках у Брагинцева был Черный Мыслитель, угаданный хроноскопом.

Хроноскопия не раз устраивала нам встречи с чудом, но все же до последней секунды я не верил, что свершится это чудо, что Черный Мыслитель вновь встретится с Белым…

Что можно еще добавить?.. Не очень умелые писатели, особенно работающие в приключенческом жанре, пытаясь передать волнение, вдруг охватившее их героев, пишут либо о дрожащих руках, либо о постукивании стакана о зубы… Мне не хотелось бы следовать шаблону, но разве я забуду когда-нибудь, как дрожали обычно крепкие, сильные руки Брагинцева в тот момент, когда он соединял руки Мыслителей, вновь встретившихся через три с половиной столетия?

Глава пятнадцатая

в которой говорится несколько слов о Черном Мыслителе; в этой же главе дается окончательная разгадка тайнам Хостинского клада в сообщается кое-что о молодом Брагинцеве

После столь великолепного завершения наших расследований нам все-таки пришлось объясниться с Брагинцевым.

Брагинцев слушал внимательно, спокойно, внешне никак не реагируя на слова Березкина. Даже когда Березкин — а разговор шел напрямую — сказал, что мы убедились в его профессиональном умении открывать запертые двери, Брагинцев ничуть не возмутился; наоборот, его интерес к рассказу как будто даже возрос.

— Мне остается только поздравить вас с блестящими результатами, — сказал он, когда Березкин закончил свое повествование. — Не очень приятно чувствовать себя объектом хроноскопии, но жить надо так, чтобы нечего было стыдиться… Да я ничего и не стыжусь, хотя в прошлом и обладал некоторыми привычками, которые не нравятся уголовному розыску… Вы правы, эти мои навыки и потребовались Розенбергу. И мы отлично осуществили операцию, хотя в последний момент тот самый склеротический старичок — а тогда весьма энергичный и решительный мужчина — едва не повернул историю клада, да и мою собственную, совсем в ином направлении…

Брагинцев умолк и повернулся к Березкину.

— Вы говорите, что Розенберг пытался похитить Белого Мыслителя?.. По фотографиям, наверное, догадался, в чем дело… Я в общем-то не слишком скаредничал, когда мы делили клад, но из-за Мыслителя… Н-да.

Брагинцев не договорил, махнул рукой.

— Короче говоря, Мыслитель достался мне, и ему скорее всего я обязан своим спасением. Кстати, это единственная вещь из Хостинского клада, которую я оставил у себя. Не мог отдать его. Просто не мог. Вы только посмотрите, какое мудрое и вдохновенное лицо! Конечно, он африканец, но заметьте, что лицо у него не типично африканское, потому что венецианский мастер африканцев не видел и знал лишь, что они черные. Это, между прочим, подтверждает древнее происхождение статуэток… Да, я отвлекся… Розенберг-а он, надо отдать ему должное, был в свое время по-настоящему талантливым человеком, умницей и полиглотом, — уехал сразу после революции за границу. Помните, когда склеротический старичок наведался в лагерь археологов, он со злобой говорил, что клад вместе с нами уплыл за море?.. Старичок, к счастью, знал не все… Розенберг предлагал мне бежать за границу вместе с ним, обещал помощь в устройстве всяких дел. Я предпочел остаться. Некоторое время мы с Розенбергом даже поддерживали связь-до двадцать шестого года, примерно… Простите за нескромность, но меня Хостинский клад спас, а Розенберга погубил. Он из ученого превратился в коммерсанта, а я… Мне Хостинский клад открыл глаза на прекрасное. Понимаете?.. Почти невозможно рассказать об этом в двух словах, но в один из ничем не примечательных дней драгоценности перестали быть для меня драгоценностями. Они стали произведениями искусства… И тогда началась моя новая жизнь… Ученье, занятия историей искусств, философией, увлечение эстетическими теориями… И тогда же я понял: лишь при обостренном чувстве справедливости, лишь при абсолютной честности перед самим собой прежде всего можно разрабатывать учение о прекрасном… Или лучше не браться… Я не мог один наслаждаться прекрасным, и я отдал все, что имел… Но вспоминать о своем прошлом мне не всегда приятно, и этим объясняется «таинственность», которую вы подметили, недоговорки… Конечно, я заботился не только о Месхишвили, когда старался раскрыть загадку дома Хачапуридзе. Меня и самого интересовало происхождение клада. Дело в том, что многие предметы оказались покалеченными саблями, копьями, мушкетными пулями, камнями… И хроноскоп подтвердил это.

— Вы знаете о денежных расписках, оставленных Давиду Хачапуридзе безымянными воинами? — перебил я. — Они сохранились в архиве…

— Архив Хачапуридзе интересовал меня в семнадцатом году с несколько иной точки зрения, — улыбнулся Брагинцев. — А такие расписки есть?

— Мы с Березкиным не только видели, но и подвергали хроноскопии бумаги с отпечатками пальцев…

— Это подтверждает мою гипотезу. Я подозреваю, что нежно любящий отец, Давид Хачапуридзе, столь же нежно любил драгоценности, которыми торговал: раз продав их, он потом стремился вернуть их обратно. И возвращал сокровища он с помощью черкесов-наемников: они нападали в горах на караван, о котором заранее узнавали, грабили его и уходили в Хостинскую крепость… Мой талантливейший ученик Петя был прав, когда категорически утверждал, что крепость выстроена для хранения сокровищ.

— Вот, по-моему, окончательная разгадка тайны Хостинского клада, — сказал Березкин. — Мне кажется, мы тоже пришли бы к такому же заключению, если бы продолжили хроноскопию. И теперь я догадываюсь, почему Хачапуридзе так плачевно закончил свои дни. Наверное, он увлекся, пожадничал, и наемный отряд его напал на караван, принадлежавший царскому дому. Ведь почему-то бумаги Хачапуридзе попали в архив Вахтанга Шестого… Вероятно, предки Вахтанга и расправились с Хачапуридзе; они же разрушили крепость, но не сумели найти тайник… А сын… Сын Давида Хачапуридзе либо погиб при кораблекрушении, либо так и не узнал тайны зарытых сокровищ…

— Вот видите, сколько загадок мы сразу разгадали, — невесело улыбнулся Брагинцев. — Но осталась одна, видимо, самая сложная. Почему Белый Мыслитель очутился в Дженне, а Черный-в Хосте? И кому принадлежали они в Венеции? И почему начали свои непонятные путешествия в разные части света?.. Или вы все уже знаете, и я напрасно гадаю?

Я назвал Брагинцеву имя Умара Тоголо, африканца из Дженне, и дословно пересказал текст телеграммы.

— Вот пока все, что мы знаем. Надеюсь, что письмо Мамаду Диопа прояснит историю Мыслителей до конца.

А Березкин подошел тем временем к письменному столу и принялся внимательно разглядывать Черного Мыслителя.

Если вы помните, при общей хроноскопии стен хостинской сокровищницы мы увидели на экране тень, державшую в опущенной руке кольцо; хроноскоп по каким-то причинам оказался неточен: в руке у Черного Мыслителя была золотисто-черная восьмерка, как бы опущенная до земли.

— Неужели-эмблема торгового дома… — не очень уверенно начал было Березкин.

— Едва ли, — тотчас возразил Брагинцев. — Такие детали, как черта, надвое рассекающая восьмерку, — не мелочь! Кроме того, клеймо Хачапуридзе вырезано на нижней плоскости постамента…

— Цепь тогда…

— По-моему, это единственно правдоподобное толкование, — кивнул Брагинцев. — Цепь или цепи, которые приковывают мыслителей к земле, не дают им взлететь к небу… Наверное, Белый Мыслитель держал такую же восьмерку в левой руке.

Я достал из ящика письменного стола пакетик с металлическими обломками и протянул его Брагинцеву. Он извлек из верхнего кармашка тонкий пинцет, плоскую лупу в обычной черной оправе и склонился над пакетом.

— Обломков недостаточно, чтобы восстановить восьмерку, — сказал Брагинцев. — Но обратите внимание, что обе восьмерки были совершенно одинаковыми, обе комбинация черного и золотого цвета…