Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - Дмитрий Ромов

как следует рассмотрев, кивает в сторону ломящегося от еды стола.

— Проходи, — показывает она на дастархан, и её грудной низкий голос звучит более, чем приглашающе.

— После тебя, — улыбаюсь я.

Она хмыкает и поднимается на дощатый помост. Я следую за ней. Мы садимся друг напротив друга к столу. Несмотря на мини юбку она усаживается мастерски, не оставляя мне ни единого шанса на запретное зрелище.

Абдула подходит к нам и из металлического, покрытого эмалевым орнаментом сосуда, наливает в керамические стаканы мутноватую розовую жидкость.

— Щербет, — говорит Айгюль. — Пей.

Я благодарю и беру стакан в руку. Сама она, тем не менее, этого не делает и с любопытством поглядывает на меня.

— Почему не пьёшь? — спрашивает с удивлением.

Отведай ты из моего кубка, вот почему.

— Хотел бы сначала прояснить ситуацию, кто ты, где я и зачем я здесь.

Она кивает с видом “ах, вот оно что” и, поднеся стакан к губам, делает несколько глотков.

— Ты же, вроде сам хотел попасть сюда? — чуть хмурится она.

— Я хотел встретиться с Фериком Ферганским. Ты ведь не он, правильно?

— Тебе придётся говорить со мной.

— А с ним?

— Угощайся, — обводит она рукой стол. — Голодный, наверное. Ешь.

Она говорит очень чисто, по-московски, без малейшего акцента. Я опускаю голову, пытаясь сообразить, как себя вести дальше. Айгюль, между тем, словно забывая обо мне, накладывает в свою тарелку плов, из огромного дымящегося блюда, стоящего посреди стола.

— Ешь, — повторяет она. — Позже поговорим.

На столе лежат ложки. Серьёзно? Она набирает плов в ложку и отправляет в рот. Вообще-то его нужно есть руками, и я, кстати, это умею, у меня был друг узбек, он меня научил в своё время. А тут такое святотатство — узбечка ест ложкой.

— Ты не в Сорбонне училась? — уточняю я.

Она только хмыкает и в третий раз повторяет:

— Ешь.

Ну ладно, после третьего приглашения противиться я больше не могу и нападаю на яства. Голод, как известно, лучший усилитель вкуса, куда там глутамату натрия, но говорю авторитетно, еда невероятно вкусная.

Я не приступаю сразу к плову, сначала пробую другие чудесные блюда, выставленные на столе, и чувствую себя Ходжой Насреддином на пиру у хана. Лишь, когда румяные чебуреки и роскошные манты снимают первый голод, я перехожу к плову.

— Это в мою честь такое пиршество? — спрашиваю я.

— Вообще-то в мою, — серьёзно отвечает Айгюль. — Я здесь редко бываю. Так что, считай тебе повезло. Во всех смыслах, кстати. Жизнь, еда, вода, вряд ли бы у тебя это было сейчас, если бы не я.

— Хм, — качаю я головой. — И почему ты дала мне всё это?

— Подумала, а вдруг ты не соврал и действительно хочешь что-то передать Фархаду Шарафовичу.

— Кому? — я сначала даже не врубаюсь, что речь идёт о Ферике Ферганском, но поймав её взгляд, соображаю. — А, ну да…

— Хотя то, как ты выглядишь, особого доверия не вызывает, — продолжает она. — Он мой дядя, кстати. Так что можешь говорить мне. Сомневаюсь, что сможешь подобраться к нему ближе.

— Он, как волшебник изумрудного города что ли?

— Нет, конечно, волшебник был обманщиком, а мой дядя очень серьёзный человек. Серьёзнее Рашидова, я думаю.

Это вряд ли, конечно, всё-таки Рашидов первый секретарь ЦК. По крайней мере, на скрижалях истории, насколько я помню, такая запись отсутствует.

— Где мои личные вещи? — спрашиваю я. — Можно ли их получить?

— Ты действительно комсомольский секретарь? — игнорирует она мой вопрос.

— Ну, да, — киваю в ответ. — Сегодня должен был выступать на конференции. Это можно проверить.

— Я уже проверила, — спокойно отвечает Айгюль. — Тем не менее, прятать деньги в томе “Капитала” было плохой идеей. Какой идиот возит с собой Маркса? Сразу понятно, что в книге что-то есть.

Блин! Твою дивизию! А что, надо было брать книгу Алишера Навои? Разумеется, я предполагал, что они найдут, просто старался об этом не думать. Двадцать тысяч! Две пачки стольников!

— Не все эти деньги для Ферика… то есть для Фархада Шарафовича.

— Ты же не блатной, вот и называй его по имени отчеству, — кивает Айгюль. — Тем более, сам ты ещё слишком молод, чтобы быть неуважительным. Рассказывай, какое у тебя к нему дело.

— И в мыслях не было проявлять неуважение.

— Ну, и отлично.

— Передать кое-что надо. Деньги и на словах.

— От кого?

— От Паши Цвета.

— Понятно, — кивает она. — Хочет заручиться поддержкой? За то что народ пострелял, его самого могут вздёрнуть. Десятки для этого мало. Да и двадцатка-то не слишком серьёзная сумма. Только благодаря личной симпатии к Паше он может принять эти деньги.

— Классно разводишь, — усмехаюсь я. — Точно в Сорбонне училась.

— По-французски я говорю свободно, — кивает она. — И в шампанском неплохо разбираюсь, но училась в МГИМО. Зачем мне их Сорбонны нужны?

— А ещё какие языки знаешь?

— Какой внезапный интерес к моей персоне, — Айгюль улыбается. — Мне, конечно, льстит, но не утруждайся. Давай продолжим о деле.

— Так вот, о деле это всё, — развожу я руками. — Больше сказать нечего.

— Ну, ты же, судя по тому, что не хочешь отдать все деньги дяде, ещё что-то собираешься провернуть у нас в Узбекистане. Говори, мне можешь всё рассказать.

— Хочу ткань заказать для своей швейной фабрики, — поколебавшись признаюсь я.

— У тебя своя фабрика? — поднимает она брови.

— Нет, фабрика государственная, но есть некоторые собственные идеи…

— Понятно. Мелкие пакостные делишки. Ну-ну. А что-то большее не желаешь попробовать?

Мне тоже понятно, о чём она спрашивает. Не сомневаюсь, что они тут гонят трафик. Здесь и Афган рядом, тем более что наши уже там, и свои плантации имеются.

— Я о тебе справки навела, — говорит Айгюль. — Сказали, что парень ты толковый.

— Любопытно, кто это мог меня таким образом аттестовать? Я ведь не знаменитость и знать меня никто не знает. Мне даже восемнадцати нет ещё, ты же паспорт мой посмотрела, наверное. Так что прихватывать меня, типа “за тебя нормальные пацаны сказали” не надо. Ты меня не знаешь, я не знаю тебя. Паритет,