Морана (СИ) - Кулаков Алексей Иванович

Правда, яркое выступление фюрера впечатлило далеко не всех: к примеру, США предпочли отделаться невнятными заявлениями политиков второго-третьего рангов на тему того, что причастность островных кузенов к смерти Гесса требует более веских доказательств, нежели голословные утверждения рейхсканцлера. Советский Союз вообще ограничился телеграммами с соболезнованиями, потому как у страны победившего пролетариата были свои, довольно крупные и донельзя неприятные проблемы: еще с начала апреля в советских газетах пошли первые заметки о вспышках казалось бы уже давно побежденных холеры и брюшного тифа — причем исключительно в Белорусской и Украинской социалистических республиках. К середине месяца эти «отдельные случаи» уже начали осторожно именовать небольшими эпидемиями, затем в центральной советской прессе появились первые упоминания исключительно скотьей болячки по названию ящур… Конечно, Совет народных коммиссаров и Партия прилагали все силы и средства, чтобы справиться с этой внезапной напастью, и как могли успокаивали народ, что-де все под контролем — но слухи пошли… Гм, не самые хорошие. Краешком зацепило и Прибалтику, но там коллективных хозяйств почти и не было, так что основной удар ящура пришелся на колхозные стада и хрюшек в Малороссии и Западной Белоруссии. И хотя поголовно вымерших коровников и свинарников лично никто не видел, но вот вереницы армейских грузовиков и арттягачей с бортовыми прицепами, доставляющих к вагонам-ледникам разделанные свиные и говяжьи полутуши, наблюдали очень многие. И как будто бы этого было мало — в начале мая пошли слухи о нескольких почти удавшихся поджогах на крупных зернохранилищах этих двух республик, и вроде бы откровенных диверсиях на их же железных дорогах! Тогда вся страна как один оплакивала погибшего в расцвете сил товарищей Молотова и Кагановича, и усиление охраны на всех стратегически-важных объектах БССР и УССР воспринималось как нечто должное; но траур закончился, а вот усиленная охрана — осталась…

Да, обкомы с райкомами успокаивали граждан и заверяли о том, что все необходимые меры предпринимаются: просили проявить понимание и дисциплину — но все равно, настроения в республиках стали тревожными, и даже отчасти «чемоданными». В приграничных областях Особых военных округов свирепствовали пограничники и НКВД, которым на помощь придали все армейские кавалерийские дивизии: опять же по слухам, все вспышки болезней, поджоги и вроде бы (но не точно!) слетевший под откос целый поезд с авиационным бензином длянемцев — были делом рук польских диверсантов и разных недобитков-националистов. Особенно последних: наверняка именно они и потравили уменьшившиеся из-за жары источники воды какой-то химической дрянью! Правды никто толком и не знал, но кордоны на дорогах и сплошные проверки документов говорили сами за себя: вдобавок, колхозные стада и прочую общественную живность всё в том же апреле начали планомерно перемещать куда-то вглубь страны, вместе со скотниками-доярками и их семьями. Вывозили часть зерна из элеваторов, силос из ям и картоху — да даже копенки прошлогоднего сена по возможности прихватывали и грузили в вагоны! Когда эшелоны катили на восток, многие эвакуируемые могли видеть, как вдали от путей экскаваторы и бульдозеры копают большие рвы, очень похожие на будущие скотомогильники. В ту же канву ложились и обязательные прививки с медосмотрами, которые делали вообще всем, кто уезжал… В общем, видя такие дела, люди не роптали, а стиснув зубы, организованно боролись с обрушившимися на них рукотворными бедствиями. Тем более, что сам товарищ Сталин по радио заверил сограждан, что Партия и Правительство никого не оставят в беде! Вслед за Вождем и товарищ Киров в большой газетной статье пообещал, что все эвакуации и перемещения — меры исключительно временные. Нужно только немного потерпеть, пока НКВД не отловят всех тварей в человеческом обличье, а следом власти не ликвидируют все последствия рукотворных эпидемий. И что едут граждане не в чистое поле — а в спешно возводимое благоустроенное жилье при новых животноводческих комплексах!

На следующий день после выхода газет с обращением первого Зам Председателя СНК начались запланированные еще два года назад общевойсковые учения в Прибалтийском и Киевском Особых военных округах — откуда в кинотеатры страны тут же хлынуло множество профессионально снятых пятиминутных роликов-киножурналов. Затем на голубые экраны вышла новая музыкальная комедия «Сердца четырех», а через неделю после кинопремьеры ярко стартовали массовые продажи четырехтомника «Падение Трех Империй» на отличном русском языке. А так как описанные в этом труде «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» происходили всего двадцать пять-тридцать лет назад, то множество живых очевидцев и непосредственных участников тех грозных событий тут же обеспечили изданию повышенный спрос. И заодно прекрасно отвлекли советскую общественность от временных трудностей и эвакуационных мероприятий в Советской Белоруссии и Украине. В стране победившего пролетариата прекрасно помнили не только Первую мировую и революционный угар Октября — но и то, что было после. Бездушный и беззаконный прагматизм интервентов-оккупантов; кровь и ужасы Гражданской войны, повсеместный голод, эпидемии тифа с холерой, бандитизм и разруху… Рудольф Гесс при жизни был известным нацистом и националистом, но его «Падение» оказалось книгой поистине интернациональной: вслед за Францией, Австрией и Венгрией, граждане СССР сдували со своей памяти пепел времени — под которым, как оказалось, вполне себе тлели багрово-алые угольки подсердечной ненависти к англосаксам. Кто знает, до какого градуса дошло бы кипение страстей, но очень кстати в «Правде» и «Труде» отметился большой статьей нарком Внутренних дел товарищ Меркулов. Который для начала скупо осветил успехи НКВД в деле расследования случившихся массовых диверсий: благодаря помощи неравнодушных граждан, работники государственной безопасности успешно изобличили и вскрыли сразу несколько разведывательных сетей иностранных государств. И хотя чекисты охотились прежде всего за английскими шпионами и идейными вредителями-националистами, но заодно удалось вычистить остатки агентуры польской Офензивы[1] и румынской Сигуранцы[2]. Попутно прихватили какую-то литовско-латвийскую мелочь, недостойную отдельного упоминания — зато через нее вышли на резидентов французского Генерального директората внешней безопасности. Про германский Абвер нарком НКВД скромно умолчал, хотя как раз структуры немецкой военной разведки пострадали больше всего — особенно в приграничных областях и на промышленном Урале. В продолжение этого своеобразного отчета, достаточно внятно указавшего народным массам на островное происхождение теперь уже точно рукотворных эпидемий, Всеволод Николаевич упомянул про новое расследование гибели его предшественника, «железного» наркома Ежова. Мол, вскрылись кое-какие неприятные факты о некоторых высокопоставленных товарищах, который оказались и не товарищами вовсе, а гнидами, продавшимися западному капиталу и организовавшими авиакатастрофу… Вот только сколь веревочке не виться, а конец всегда один: НКВД это не только щит на страже покоя мирных граждан, но и карающий меч пролетарского правосудия, беспощадного к предателям Отечества! В связи с чем Меркулов как бы невзначай упоминал, что явка с повинной гарантированно освобождает от высшей меры социальной защиты и длительных путевок на лагерные курорты. Завершалась же статья главного чекиста страны обещанием неизбежного возмездия всем врагам Страны Советов, причем Всеволод Николаевич очень толсто намекнул на военные преступления интервентов во время Гражданской войны — мол, с финнов начали, поляками продолжили, а там кто знает, может со временем и до остальных нелюдей доберемся? Недаром же товарищ Сталин еще в тридцать восьмом году заявил с высоких трибун…

«Никто не забыт, и ничто не забыто!»

С отъездом в Ярославль почти всех обитателей детдома номер четыре, тишина и спокойствие недолго царили в главном жилом корпусе и боковых флигелях. Да, воспитанников осталось всего ничего, чертова дюжина взрослых студентов и студенток минского Политехнического института и трех техникумов — оставшихся до первой декады июня из-за переводных экзаменов. Вот только отсутствующих детей и подростков старательно заменяли самые обычные солдаты Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Молодые девятнадцатилетние защитники Родины, под командованием двух опытных младших сержантов, и имея штатным вооружением новенькие ломы, топоры и гвоздодеры, доблестно напали на малый спортзал и часть опустевших спален, начав весьма аггрессивно, о при том аккуратно разбирать и вывозить в неизвестном направлении шпунтованные доски полов. Еще одно отделение бойцов направили на более сложную задачу: красноармейцы осторожно вынимали из оконных переплетов большие листы дефицитного стекла, бережно упаковывая затем «трофеи» в специально сколоченные ящики. Незаметно пропала большая часть дверей и подоконных досок, следом шумно «эвакуировали» из подвальной выгородки угольную печь с бойлером. В один из дней из труб второго-третьего этажей пропала вода — а следом начали исчезать и сами трубы… Минский детский дом номер четыре стремительно угасал, но ничуть этому не печалился: ведь те, кто был смыслом его существования, кто вдыхал жизнь в его каменные стены, унесли-увезли с собой в далекий город его душу. Пока была жива она, продолжал жить и приют для сирот… Хотя тем, кто все еще проживал в его старом и порядком обветшавшем «теле», временами было откровенно неприятно слышать протяжные скрипы отрываемых досок и разбираемых стропилин: уж больно те были похожи на стоны и предсмертный хрип.