Буря - Всеволод Воеводин

— Сто за цертовстина, — услышал я удивленный голос засольщика, — неузели ни одного цорта не смыло?

— Все на месте, — ответил Овчаренко. — Не такой народ, чтоб смыться.

— Слезай, приехали! — орал Балбуцкий, размахивая зюйдвесткой. — Вашим билетам станция!

На палубу выскочил Аптекман. Я впервые видел его торопящимся. Он двигался очень быстро, но это совсем не было заметно. Казалось, он так же, как всегда, лениво переваливается с ноги на ногу.

— Кочегары, вниз, — заорал он, — помогать вахтенным тушить топки!

Кочегары один за другим пробежали мимо меня, торопясь и скользя по наклонной палубе. Аптекман заковылял за ними и, странно, не отставал, хотя казалось — он совсем не торопился.

По наклонной палубе поднялся Свистунов. Он взмахнул зюйдвесткой и крикнул: «Товарищи!..» — но в это время машинист уже начал выпускать пар из котлов. Свистунов что-то кричал ещё, лицо его покраснело от натуги, губы смешно шевелились, но мы ничего не слышали, всё — и голос его и рев урагана — покрывалось неумолкающим резким шипением пара. Махнув рукой, он отошел в сторону, и в это самое время, как будто издеваясь над ним, шипение прекратилось. Из машинного отделения вышли кочегары, механики и машинисты. Они были выпачканы в масле и в копоти, и не то пот, не то водяные брызги мелкими каплями осели на темных лицах.

— Всем собраться здесь! — закричал Свистунов, получивший, наконец, возможность высказаться.

Мы все собрались на вздыбленной палубе и расположились кому где удобно. Кто стоял, опершись на фальшборт, кто взгромоздился на лебедку, кто уселся на плотно задраенных люках. Я стоял на старом своем месте у вала и оглядывался вокруг.

С грохотом рушились волны на корму. За время шторма ухо уже так привыкло слышать размеренный грохот воды, что перестало замечать его. Сейчас, прислушавшись, я обратил внимание, что здесь грохот гораздо тише, чем был в открытом море. Остров защищал нас, и хотя здесь, в проливе между островом и материком, волнение тоже было большим, но после гигантских валов открытого моря здесь мне казалось тихо.

Налево, километрах в двух или в трех, тянулся каменный берег материка. От нас было видно, как высоко взлетают волны, разбиваясь о камни. У подножья черных скал шла широкая белая полоса. Это была полоса пены и брызг.

Направо, значительно ближе материка, я думаю — не дальше чем в километре, возвышалась унылая громада острова Старовер. Голый черный камень, холодный и мокрый, без кустика, без травинки, он не был похож очертаниями на человека, но в резких его линиях, в своеобразной посадке вершины была выразительность, свойственная живым существам. Казалось, — он смотрел на нас с равнодушным презрением фанатика и мракобеса.

Сзади, за кормой тральщика, хихикала и потешалась над нашей бедой огромная горбатая Ведьма из черного камня. И у ног Старовера и Ведьмы бились и пенились волны, но они были гораздо слабее и меньше тех, которые разбивались о берег материка.

— Товарищи! — услыхал я резкий голос Студенцова. Я повернулся. Капитан стоял у фокмачты. Заглядевшись на скалы, я не заметил, как он туда прошел. — В первую шлюпку садятся все кочегары, второй и третий механики, первый помощник и четыре матроса. Командует шлюпкой первый помощник. Второй помощник остается на борту. Посадка в шлюпку до спуска. Шлюпка направляется на остров Старовер. Кочегарам грузить аварийный запас. Второй вахте приготовиться к спуску шлюпки. Быстрее, товарищи, время не ждет!

Резкими шагами капитан пошел к трапу и поднялся на ростры. Уже с обеих сторон по трапам лезли наверх не только те, в ком была там чужда, но и все остальные, чтобы посмотреть, а если удастся, то и помочь чем-нибудь.

Корма сидела удивительно низко. Она почти касалась воды, как осевший круп вздыбленной лошади. Счастье наше, что волны здесь были меньше, иначе, я думаю, судно бы сразу разбило. Однако и сейчас волны гуляли здесь, разбивались о машинный люк, плясали вокруг трубы. Мы стояли по колено в воде, и волны сбивали нас с ног, так что приходилось держаться, чтобы не быть унесенным за борт.

Один за другим, под командой второго штурмана, прошли кочегары; они несли аварийный запас продовольствия и бочонки с водой. Волны ринулись на них, но они широко расставляли ноги и даже не шатались. Матросы сняли уже чехол с шлюпки, и Бабин указывал, куда класть бочонки и свертки. Работали молча, быстро и точно, и когда укладывали последний сверток, матросы уже разворачивали шлюпбалки. Шлюпка повисла над водой очень низко. Сразу же волна ударила ей в корпус; она качнулась на талях.

— Садитесь! — крикнул Бабин.

Кочегары, которые, уложив груз, отошли на два шага в сторону, один за другим попрыгали в шлюпку. За ними прыгнули второй и третий механики. Бабин и четыре матроса прыгнули последними. Снова волна ударила в корму, и кочегары, наклонившись, вычерпывали воду. Тали долго травить не пришлось. Шлюпка почти сразу коснулась воды.

— Отваливай! — скомандовал Бабин. Механики шестами оттолкнулись от борта. — Весла, — сказал Бабин и сразу же крикнул: — на воду!

Весла с силою загребли воду. Шлюпка повернулась, гребень волны плеснул через борт, и вот, то скрываясь от нас за волной, то взлезая на гребень, шлюпка пошла к пустынному острову. Мы следили за ней, не чувствуя ветра и воды, каждый раз с облегчением переводя дыхание, когда она, скрывшись от нас за волной, показывалась снова. Не знаю, как они чувствовали себя там, на шлюпке, но отсюда, со стороны, нам было очень страшно на них смотреть. Может быть, более опытные моряки были спокойны, но я лично никак не мог понять, почему она не переворачивается, — на мой взгляд, её должно было сразу же захлестнуть. Однако она не тонула и каждый раз, скрываясь за волной, показывалась гораздо дальше от нас и, значит, гораздо ближе к острову. По сравнению с ненадежною шлюпкой каким нерушимым, спокойным убежищем казался мне тральщик! Я с удовольствием ощутил под ногами твердую палубу и даже топнул ногой, но тут же испуганно схватился за поручни. Мне это не показалось. Я ясно почувствовал, как двинулась палуба под моими ногами. Гребень разбившейся волны пронесся по палубе, и вода, журча, обмыла мне сапоги. Значит, эта волна сдвинула судно. Значит, следующая сдвинет его ещё немного. Значит, сотая или тысячная сорвет его с банки. Удивительно неспокойно почувствовал я себя. Очевидно, раньше, увлеченный спуском шлюпки, беготней, разговорами, я просто не замечал этих тихих, но угрожающих движений. Я окликнул Донейко, стоявшего рядом со мной.

— Слушай, — сказал я очень небрежным тоном, — по-моему, нас шевелит немного, а?