Лондон, любовь моя - Майкл Муркок

Внутри оказывается жарче, чем в джунглях, и Данди чувствует волну мощного запаха влажной земли и прелых листьев. Дорожки в оранжерее засыпаны упавшими тычинками, мясистыми стручками и не поддающимися определению частями растений, напоминающими человеческие органы. Они тускло-розовые, ярко-красные, бледно-желтые, зеленые. Листва такая густая, что Джозефа Кисса среди нее не видно.

— Джозеф! Джозеф Кисс!

Он слышит голос, сопровождаемый странным эхом:

— Так ты говоришь, он римлянин, хотя рожден от британцев? Римлянин, а не брит, не сакс? Но разве можно стать римлянином, прожив всего пять лет в Риме? Потому что в этом все дело. Как вы можете это объяснить?

Данди пытается определить, откуда раздается голос, но не видит ничего. Где-то хлопает дверь. В этот момент он совсем один, не считая «невидимку» Кисса. Голос кажется приглушенным, идущим откуда-то из влажных зарослей.

— Экстаз, экстаз! Не сопротивляйся ему! О боже, это было так, как это было, как в огне. Экстаз. Не могу, не хочу с ним бороться. Не хочу бороться с огнем. О боже, это лучше, чем райские кущи! За одно это мгновение можно угодить прямиком в ад. Я никогда не жаловался, просто пытался выжить. Это ты, Данди?

— Джозеф. Тебе помочь? Где ты?

— Турки приходят сюда каждую неделю, но только не в четверг. Потому что по четвергам сюда приезжает грек Петрос. Значительный процент населения Кипра живет сейчас в Англии, и, признаться, это им дается с трудом. Ирония в том, что британцы сами разделили киприотов на ваших и наших. Когда возникают голоса, Данди, во мне просыпается проповедник. Хочется поделиться услышанным, хотя, я ведь знаю: не беспокой их, и они оставят тебя в покое. Я пугаю тебя, мой дорогой Данди?

— Должен признать, что немного беспокоюсь. Я волновался, что ты попадешь в какую-нибудь историю.

— Не тревожься, Данди. Я отпускаю тебе грехи. Ты не обязан здесь оставаться.

— Погоди, я сделаю, что смогу, — беспомощно разводит руками Данди. — Мне пробраться к тебе, старина?

В самой чаще джунглей происходит волнение и слышится звук падающих стручков, словно с мистером Киссом происходит загадочный акт трансмутации.

— Лучше не надо, думаю. Я привык к своим назойливым голосам. С тех пор как врачи перестали запугивать меня, я считаю, что лучше выкручиваться самому. Впрочем, многие полагают, что я, возможно, вполне здоров. Те, у кого не хватает воображения, они и есть настоящие жертвы. Чокнутые. Мне было трудно представить, как много среди нас калек! Что касается меня, то я изменился. Никакого ущерба! Вот здесь, Данди, мы любили друг друга, моя жена и я. Глория обвивала меня крепко, как лиана. Ты можешь представить себе, что значит заниматься любовью среди этих кустов? Разве ты не завидуешь? Это было отличное время. Нас так и не поймали ни разу, хотя иногда смотритель намекал, что он в курсе, чем мы тут занимаемся. Да, иногда мы ломали ветки. Но мы же не нарочно, Данди. Это было в порыве страсти. Представляешь, как нам было жарко? О, это было чудесно! Наш первый ребенок был зачат здесь. Поэтому мы и назвали его Сильвестром. Предоставлю тебе догадаться самому, почему наш второй сын получил имя Лестер! Получилось в рифму. Не могу остановиться. И не важно, что я говорю. Вождь краснокожих — мой герой! Врага я одолел — ура! — одной рукой. Ку-ка-ре-ку! Ко-ко-ко-ко! Победа далась мне легко! Я твой Пьеро!

Из самой чащи пальм раздается взрыв хохота, и наконец Данди видит своего друга. Тот решительно лезет на пальму, словно папуас за кокосами, огромный розовый орангутанг; шляпа сдвинута на затылок, полосатый блейзер испачкан в грязи, брюки разорваны.

— Мы жители закатывающейся Европы, Данди. И страшно невежественны. Эти ракеты, вся эта мерзость. Я был напуган до чертиков. Зашел как-то навестить миссис Маклуорт и почувствовал ужасный запах ее комнат, ее самой и ее собачонки! А какая она была красивая! Ноги подкашивались. Мне все казалось, что каким то образом ракета попала к ней в дом «по моей наводке». Может быть, многие во время войны испытывали чувство собственной вины? Довольно безосновательно, ведь ракетами распоряжался Гитлер. А Темпль, Данди! Разве ты не скорбишь о нем? Я видел всполохи огня, а это просто дети играли в войну. Несчастный Георг Первый, который так не хотел царствовать! Слово за слово, а кончилось все кровью и кишками наружу. Стоит ли продолжать? Сплошной негатив на фоне ночи. О, это совсем не то, чего я ожидал. Спектакль не удался!

Данди наблюдает за другом, не зная наверняка, свои слова произносит мистер Кисс или он вторит голосам, звучащим в голове? Возможно, и то и другое. Теперь Джозеф Кисс почти добрался до верхушки пальмы и пытается дотянуться до плодов.

— Вот это, должно быть, та самая тыква, за которой я и полез.

— Мистер Кисс, я боюсь, что у вас будут неприятности, если вы не спуститесь!

— Данди, ты помнишь Зомби из Норбери, Южный Уэльс? Это был я. Они меня так и не поймали. Какая кровавая трагедия! Миссис Салим еще жива? Последний раз я залезал на дерево в Гайд-парке. За мной гналась ватага подростков с бритвами. Они не давали мне спуститься! В конце концов меня спасли две дамы с немецкой овчаркой. Не так уж плохи люди. За мной очень любезно ухаживали. Когда бой был окончен, кого надо — арестовали, и пьяная толпа у паба рассеялась, осталась только одна настойчивая дворняжка. Она все лаяла и лаяла, смутно вспоминая, как ее били. Это что-нибудь значит для тебя, Данди?

— Джозеф! Мистер Кисс! Спускайтесь. Вы убьете себя!

Но Джозеф Кисс удерживается в равновесии, потом, держась за ствол, тянется вперед и с триумфом хватает единственный плод. Он глядит на мерцающую стеклянную крышу, словно мечтая о бесконечности.

— Мы так хвалимся нашими культурными достижениями, что не в силах услышать новые идеи, не в силах их принять. Мы стали слишком консервативными, Данди. Кто придет нам на смену? Можно ли предвидеть будущее или это всего лишь еще один самообман? Мудреный это город. Кто мог предположить, что у него столько сторон, кто может определить, не является ли какая-либо из этих сторон случайной? Есть, например, такой тип кирпичей — тяжелые серые кирпичи, — так вот они лучше всего выглядят во время летнего дождя. А некоторым идет зимний туман. Кто придумал эти эффекты, Данди? Неужели люди? Если это они, то какой гений здесь поработал! И какой гений, даже если это не они! Все-таки немцы сволочи, что начали все это бомбить! Знаешь, на что это похоже? Наверняка должен знать. Это словно схватить за самое больное, уязвимое место и начать колотить по нему молотом, пока не примет нужную форму. Думаю, что на смену мужскому миру должен прийти женский мир. Ой! — Он вдруг затихает. — Кажется, я прищемил яйцо. Мне придется подняться вверх на пару дюймов.

— Спускайся, старина. Мэвис уже приготовила нам закуску. Сандвичи с сыром и помидорами. И лимонад, наверное. Передохни и спускайся. — Данди подскакивает, услышав, как скрипнула дверь.

— Разнообразие Лондона означает, что всякое сравнение хромает. Ты не можешь навязать ему какой-то один образ, как в случае с Парижем, Нью-Йорком или Римом. Справедливо ли это? — Он хмурится и говорит более звучным голосом: — У нас нет выбора, когда мы начинаем свой семидесятилетний забег, и не в нашей воле определить, где мы его закончим. Я придерживаюсь того, что знаю. А знаю я, в любом случае, очень много. Вспоминаю одного правительственного чиновника. Он пришел взглянуть на воронки, так сказать. Мы все были вымазаны в пыли и крови. Мы работали по двадцать четыре часа. «Неважно выглядите, парни, — сказал он нам. — Лучше передохните». А мы до этого, прижимаясь ухом к обрушенной стене, слушали детский голос, который доносился откуда-то из-под развалин, из подвала. А он этот плач не слышал. — Мистер Кисс обнюхивает фрукт, как любопытная обезьяна. — Мне сказали, что я псих, сказали, что мне повезло, раз моя история болезни пропала в сорок первом году. Это дало мне возможность начать все сначала и превратило меня из жертвы в героя. И теперь очень даже помогает. — Он откусывает кусочек своего трофея. — Фу! Это не инжир, не банан! Представь, что ты на необитаемом острове! Ужасно быть предоставленным самому себе и при этом слышать голоса. Даже хуже, чем не иметь приличных фруктов на завтрак. Я что, веду себя странно? — Он пристально смотрит вниз на Данди разумным, все понимающим взглядом и подмигивает ему.

— Ах, дружище!

— Они попробовали провести со мной сеанс. Я имею в виду своих дамочек. Мы взялись за руки и вошли в контакт с духами. Поверь, было совсем не смешно. Сначала я думал, что это стучат соседи или, может, строители. Но стук продолжался. Потом я понял, что у них нет соседей. Тень быстро появляется и так же быстро исчезает. А потом другая. — Вдруг в его голосе появляется смутная тревога. — Данди? — Он смотрит куда-то вверх. — Данди, старина, не говори об этом моей жене. Помнишь, я давал тебе ее номер? Если дойдет до беды, сообщи моей сестре. Берил Мейл, Уайт-холл-восемьдесят семь шестьдесят два. Она — мой ближайший родственник. Она, а не Глория. — Интимный тон исчезает, как только он переходит к более отвлеченному сюжету. — Заглянув однажды в поисках противоядия к одному аптекарю, я увидел там столько реторт и пробирок, что подумал, будто у меня появился шанс. Но он оказался таким же шарлатаном, как все. Темза была красной, как роза, которую мы сегодня видели. Река из расплавленного рубина. Потом наступила ночь. Мне просто была нужна работа. Эта работа казалась легкой. Кельты, сказал он, владеют магией. — Он сдвигается немного вверх по стволу и оказывается у его изгиба, высоко над огромными широкими листьями, вглядываясь в них так, словно это языки пламени. — У всех униженных народов есть эта чертова магия, сказал я. Или религия. Или и то и другое. Это в нашей природе. Была одна женщина-медиум. Так она так увлеклась, что однажды сошла с ума. Замкнулась в себе.