Рыцарский долг - Александр Трубников

– Что же, сир рыцарь, ты знаешь себе цену, – произнес он, сделав над собой неимоверное усилие для того, чтобы загнать внутрь свои чувства. – Но, как бы эта цена ни была высока, всегда найдется тот, кто будет в состоянии ее уплатить. И поверь мне, что настанет час, когда ты сам захочешь, чтобы тебе ее предложили. Но будет уже поздно. Однако сказанного не воротишь. С этого самого момента ты лишаешься моей благосклонности и поддержки и поверь, что, сразу же, после того как ты выйдешь за эти двери, – он указал на выход, где скучала охрана, – за твою жизнь никто не даст и медного гроша.

– Не спорю, ваше святейшество, – все так же, не поддаваясь страху и не теряя достоинства, отвечал теперь уже опальный рыцарь, – вы можете отдать приказ схватить меня, обвинить во всех смертных грехах и казнить или же просто велеть заколоть в случайной стычке. Однако могу сказать, что, пожалуй, нет того, чем меня можно было бы по-настоящему запугать. Смерти, как уже было сказано, я уже столько раз глядел в лицо, что привык и перестал ее бояться. Адских мук? Не мне объяснять, что невинноубиенные попадают в рай.

– Похоже, рыцарь, ты подготовился к этой встрече намного лучше, чем я, – медленно проговорил понтифик, – ну что же, в конечном итоге, ты прав. Все мы – от великих королей и могущественных прелатов до невежественных, погрязших во грехе язычников – всего лишь перышки, которые несутся под дуновением дыхания Господней воли неведомо куда. Ступай. Следуй своему предназначению. Я не буду тебя преследовать, но и не собираюсь благословлять. И помни, что с этого дня ты не можешь полагаться на защиту церкви.

Рыцарь, сохраняя бесстрастное выражение лица, поклонился и ровным небыстрым шагом покинул террасу.

Не успела створка двери закрыться за посетителем, как у кресла папы, вынырнув из кустов, появился кардинал Гоффредо.

– Сегодня же отправляйся к Фридриху в Сан-Жермано, – отдал распоряжение понтифик. – Последняя надежда на монгольскую поддержку рухнула, поэтому нет смысла затягивать переговоры с императором. От моего имени соглашайся на все оговоренные условия, подписывай договор. После формального и неунизительного покаяния я сниму с императора интердикт. А стало быть, отлучение будет снято и с Иерусалима. Крестоносный поход императора будет завершен, и мы сможем, наконец, отобрать у патриарха полномочия папского легата. Да простит меня Господь, но столько вреда, сколько принес нам Геральд де Лозанн… Жаль, что я не могу своей властью лишить его и патриаршего звания, будь прокляты эти иерусалимские порядки, заведенные еще при Годфруа де Булоне… Патриарха назначает король из двух кандидатов, которых представляет орден Святого Гроба…

– Повозка ждет еще с утра, – кивнул головой кардинал, – я отправляюсь в Ломбардию сей же час.

– Проезжая через Флоренцию, – отдал распоряжение папа, – и прими с глазу на глаз моего старого друга, Франческо Каранзано. Передай ему от меня, что сын его Николо жив и здоров. Ныне он находится в Багдаде, выполняя мое особое поручение. Что последнее послание от него я получил пять недель назад и отправил в ответ приказ примкнуть к первой же францисканской миссии, которая будет направлена в Каракорум, на переговоры с монгольским ханом. Заслуги этого юноши в его тайной службе Святому престолу невозможно переоценить.

– Будет исполнено, брат Уголино, – почтительно склонил голову кардинал. – До отъезда позволю себе обратить твое внимание на одно из донесений, которое было доставлено, пока вы беседовали с несостоявшимся магистром. В нем идет речь о событиях, которые происходят в Киликии. Как известно, там, еще со времен покорения Константинополя и образования латинской империи, имеется горная крепость, в которой ныне засели бывшие тамплиеры-ренегаты, осудившие захват христианского города. Так вот, наш осведомитель утверждает, что во время Страстной недели один из монгольских отрядов, углубившись в горы Тавра, преследовал остатки армии хорезмийцев. Франки, которые уже долгое время не вмешивались в дела никейских императоров и конийских султанов, неожиданно вышли из своей твердыни и, придя на помощь к монголам, полностью уничтожили всех мусульман. Рассказывают, что эти воины отличались особым искусством владения мечом и копьем и что среди них был настоящий великан с булавой размером в два человеческих роста…

– Опять слухи, опять легенды, – поморщился папа. – Наши хронисты, живущие на Востоке, словно очарованные этими землями, не видят разницы между правдой и вымыслом. Стоит почитать хотя бы записки архиепископа Тира, Гийома, чтобы в этом убедиться. Напомни мне, как называется эта странная крепость?

– Хааг, – ответил кардинал.

– Хааг, – повторил за ним понтифик и сделал чуть заметный знак рукой, давая знать, что беседа завершена.

Секретарь понтифика раскрыл регистр, взял в руки перо, вывел сегодняшнюю дату и каллиграфическим почерком сделал запись:

«После заутрени, вне установленной очереди, его святейшество дал аудиенцию сиру Жаку-Роберу, шевалье де Мерлан дю Монтелье, барону de Вази, собрату-рыцарю иерусалимского ордена Святого Гроба. О чем они беседовали до самой обедни, его святейшество поведать не соизволил».

Жак де Монтелье вышел за дверь и принял у капитана свое оружие. Взяв в руки меч, он приложился губами к иерусалимскому кресту и привычным движением пристегнул ножны к поясу. Никем не задержанный, под уважительными взглядами охраняющих папскую резиденцию наемников из Пармы, Перуджи и Сполетто, он вернулся на внешнюю галерею, спустился во двор и покинул дворец.

Неподалеку от ворот его ожидал эскорт. При появлении господина пятеро тяжеловооруженных и добротно одетых конных сержантов немедленно вскочили в седла, а молодой оруженосец подвел ему огненно-рыжего скакуна. Конь при виде хозяина радостно всхрапнул и стал как влитой, позволяя хозяину без помех взлететь в удобное седло миланской работы.

– Значит, Толуй все-таки добрался до Монголии… – перед тем как махнуть рукой, чтобы подать команду к началу движения, чуть слышно произнес Жак.

Отряд, грохоча по брусчатке, понесся по тихим улочкам, распугивая ленивых италийских гусей. Покинув город, всадники выехали на via Antium – петляющую меж холмов древнюю римскую дорогу, которая соединяла внутренние области Латиума с западным побережьем. Конь шел ровным размеренным аллюром, и Жак, ослабив поводья, погрузился в мысли. Он думал о событиях в Гренобле, повторяя про себя строчки письма кюре о смерти Зофи, которое выучил до последней буквы. Пробираясь через горы и долины Древней Эллады, с боями прорываясь через неспокойную Далмацию, в кварталах Венеции, под крышами постоялых дворов Ломбардии, в странноприимных домах, укрытых на заснеженных альпийских перевалах, он думал лишь о мести, и, видит Бог, он отомстил.

Хладнокровно и беспощадно расправившись с семейством Колиньи, он провел несколько часов в скромном жилище кюре, который был свидетелем последних часов Зофи, после чего отправился на кладбище, которое ему указал кюре, в самый отдаленный его конец. Ночь он провел на краю глубокого рва, наполовину заполненного присыпанными известью телами неимущих и безродных. Почтенный отец Браун, помнивший своего ученика ранимым, впечатлительным юношей, был бы, наверное, крайне удивлен, если бы узнал, к каким последствиям привело его письмо. Но еще больше его бы поразили глаза Жака – с того самого момента, как он сошел с борта «Акилы» в Фессалониках, они сохраняли пугающее, совершенно бесстрастное выражение.

И снова перед глазами Жака встали благодатные италийские равнины, покрытые неправдоподобно ярким травяным ковром, словно здешние холмы и долины, не жалея красок, расписал всеми мыслимыми оттенками зеленого цвета неведомый художник.

Они находились в пути уже несколько часов. Кони, купленные в Монферрате, шли ровно и размеренно, не зная усталости, и вскоре, когда всадники, преодолев затяжной подъем, поднялись в седловину меж двух возвышенностей, впереди, в просветах между холмами, засверкала лазурная гладь Тирренского моря. Отряд, перевалив через последнюю цепь холмов, выбрался на морское побережье. Вскоре, за поворотом бегущей вдоль береговой кромки дороги, объявилась и конечная цель пути – перед ними мирно дремал небольшой италийский городок.

Анцио, построенный еще троянцами, ныне пребывал в покое и запустении. Канули в Лету те дни, когда его гавань не успевала принимать торговые корабли, а каждый состоятельный римский патриций считал своим долгом иметь здесь виллу для летнего отдыха. Теперь о том, что это древнее местечко было родиной Калигулы и Нерона, местом длительного пребывания Цицерона, Гая Лукреция, кесаря Августа, напоминал разве что небольшой, но удобный порт да полуразрушенная вилла, названные в честь рыжебородого гонителя христиан.

Окидывая внимательным взглядом мачты немногочисленных судов, поставленных на якоря неподалеку от берега, Жак снова возвратился к недавнему прошлому и подумал о том, что точно так же, первым после зимы по-настоящему солнечным днем и мачтами нефов и галер на внешнем рейде, встретил его Тир.