Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи - Михаил Лобанов

На следующей станции, где самый высокий эсковатор, И. и все опять вышли, но я, Женя и Светл[ана] остались в вагоне, напуганные несдержанными восторгами толпы, которая в азарте на одной из станций опрокинула недалеко от вождей огромную чугунную лампу и разбила абажур. Мы доехали до Сокольников, поехали обратно до Смоленского, хотя в Сокольниках ждали машины, но И. решил проехаться обратно. Приезжаем на Смоленский, у вокзала ни одной машины (они не успели доехать из Сокольников). Моросит дождь, на улице лужи и весь кортеж двинулся пешком через площадь по Арбату. Новые волнения, растерянность. Наконец, около Торгсина[112] первая машина из особого гаража. Ее ловят посреди улицы, т. к. она летит к Смоленскому вокзалу. И. не хочет садиться и отправляет детей и женщин. Мы едем в Кремль, через 5 м[инут] приезжает Павел, а затем Ал. И. уехал прямо на дачу. Светлана устала — идет прямо в постель. Вася разнервничался от всех переживаний, кидается на постель и истерически рыдает, мы упиваемся валериановыми каплями и только спустя 1/2 ч., когда узнаем по телефону, что все на местах, пьем чай и обмениваемся впечатлениями. Метро — вернее вокзалы изумительны по отделке и красоте, невольно преклоняешься перед энергией и энтузиазмом молодежи, сделавшей все это, и тому руководству, которое может вызвать в массе такой подъем. Ведь все было выстроено с молниеносной быстротой и такая блестящая отделка, такое оформление…

9/V.35 г.…Заговорили о Яше. Тут И. опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, вновь его женитьбу, все его ошибки, его покушение на жизнь и тут И. сказал: «Как это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться. Очень она плохо сделала, она искалечила меня». Сашико вставила реплику — как она могла оставить двух детей — «Что дети, они ее забыли через несколько дней, а меня она искалечила на всю жизнь. Выпьем за Надю!» — сказал Иосиф. И мы пили за здоровье дорогой Нади, так жестоко нас покинувшей. Женя сказала: «У Нади были приступы тоски, Надя была больна — (это со слов Канель я сказала Нюре и Жене)». «Я этого не знал, я не знал и того, что она постоянно принимала Koffein, чтоб подбадривать себя». (Канель мне сказала после смерти Нади, что при просвечивании рентгеном установили, что у нее был череп самоубийцы. Не знаю, так ли это, во всяком случае у нее был ранний климакс и она страдала приливами и головн[ыми] болями).

Когда мы обсуждали поездку в метро и восторг толпы, энтузиазм, И. опять высказал мысль о фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя. Я сказала, что если это есть свойство психики всех народов, то у нас это иначе — каждый в нем видит проводника своих стремлений, своих мечтаний, своих волевых импульсов — ведь все это делается для народа и от народа, если даже моментами кажется, что что-то навязано, то в конечном итоге выясняется, что это толчок, а все остальное уже свершается по доброй воле. Находиться в таком исключительном сооружении, как наше метро, и быть в обществе своих вождей, являющихся воплотителями коллективной воли нашей — разве это не может вызвать подъем и энтузиазм. О, конечно!

И. был плохо настроен, вернее он был чем-то озабочен, что-то его занимало до глубины, чему он еще не нашел разрешения. Он показался нам похудевшим и осунувшимся. Весь его вид вызывал какое-то жалостливое сострадание. Хотелось сказать ему что-либо ласковое и теплое.

6-го в газетах была опубликована его речь, сказанная у летчиков на выпуске академии[113]. Речь эта цитируется и комментируется в печати всего мира. Эта речь не речь Демосфена, который своим голосом хотел покрыть шум моря в бурю и витиеватостью и нагромождением красоты слов и оборота ослепить слушателей как молнией — вся речь И. проста, сжата и всем понятна. Она глубоко человечна, и в этом ее сила. Говоря об этой своей речи, И. сказал, что забыл прибавить, «что наши вожди пришли к власти бобылями и таковыми остаются до конца, что ими двигает исключительно идея, но не стяжание», как это мы можем наблюдать в капиталистических странах. Там стоять у власти — значит обрастать (богатеть). Это я точно не помню, но приблизительно так он говорил. Конечно, что обаяние чистой идейности и делает наших вождей любимыми и чтимыми для широких масс, да и отсутствие классовой отчужденности, как это было раньше, делает их своими «кровь от крови, плоть от плоти» для народа…

28/VI [1935 г.]…Потом спросил меня — «Довольна ли я, что Авель понес наказание»[114] и улыбнулся — он знал, как я его презирала всеми фибрами души за его разложение личное, за его желание разлагать всех вокруг себя.

Я сказала то, что думала. Сказала, что я не верила в то, что наше государство правовое, что у нас есть справедливость, что можно где-то найти правый суд (кроме Ц.К., конечно, где всегда все правильно оценивалось), а теперь я счастлива, что нет этого гнезда разложения морали, нравов и быта. Авель несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на н[аш] быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив — он смрадил все вокруг себя — ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом, будучи эротически ненормальным и очевидно не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и, наконец, докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам, более неустойчивым морально. В учреждение набирался штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтоб оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем — шел широко навстречу мужу, бросавшему семью, детей, или просто сводил мужа с ненужной ему балериной, машинисткой и пр. Чтоб не быть слишком на виду у партии, окружал себя беспартийными (а аппарат, секретарши, друзья и знакомые из театрального мира). Под видом «доброго» благодетельствовал только тех, которые ему импонировали чувственно прямо или косвенно. Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков — стоило ему поставить интересную девочку или женщину и все можно было около его носа разделывать. Поздно, я допишу в следующий раз…

17/XI [1935 г.]…За ужином говорили о Васе. Он учится плохо. И. дал ему 2 мес. на исправление и пригрозил прогнать из дому и взять на воспитание 3-х вместо него способных парней. Нюра плакала горько, у Павла тоже наворачивались на глаза слезы. Они мало верят в то, что Вася исправится за 2 мес. и считают эту угрозу уже осуществившейся. Отец верит наоборот в способности Васи и в возможность исправления. Конечно, Васю надо привести в порядок. Он зачванился тем, что сын великого человека и, почивая на лаврах отца, жутко ведет себя с окружающими. Светлану отец считает менее способной, но сознающей свои обязанности. Обоих он считает холодными, ни к кому не привязанными, преступно скоро забывшими мать. Очень неровными в отношении их окружающих. Он знает их до мелочей. Он прав, как всегда во всем. Какой это аналитический ум, какой он исключительный психолог. Будучи таким занятым человеком, как он знает всех окружающих до мелочей.

Яша вторично вступил в брак с Юлией Исааковной Бессараб. Она хорошенькая женщина лет 30–32-х, кокетливая, говорит с апломбом глупости, читает романы, поставила себе целью уйти от мужа и сделать «карьеру», что и выполнила. Не знаю, как отнесется к этому И. Она живет уже у Яши, вещи пока у мужа. Боюсь, чтоб она не просчиталась. Яша у нее 3-й или 4-й муж. Она старше его. Женщина, которая летом еще говорила, что без накрашенных губ чувствует себя хуже, чем если б она пришла в обществе голой — перестала делать маникюр, красить губы и делать прическу. — Невестка великого человека. Конечно она хорошая хозяйка, женщина, которая возьмет Яшу в руки и заставит его подтянуться и фигурировать, но если он будет подтягиваться за счет отца, то ее афера потерпит фиаско — а она, конечно, метит на это. Поглядим, что будет…

[26 ноября 1936 г.][115] Москва.…Вчера открылся Чрезвычайный съезд Советов[116]. Я не пошла, во-первых, поздно стала хлопотать о билете, во-вторых, врач не разрешил выходить из дому, еще несколько дней. Слушала по радио речь Сталина. Как странно, я не узнавала его голоса — через микрофон тембр был другой, а главное акцент был на 100 % сильнее, чем в жизни. Он очень чисто говорит по-русски и обороты речи у него хорошего народного русского языка, а через микрофон он говорит в точности как в жизни говорит Шалва Элиава. Говорил 21/2 ч., речь была медленной, покашливал, но говорил интересно, остроумно, с ссылками на литературу (Щедрин, Гоголь), делал удачные аналогии, но всеми отмечено, что репродукция была из рук вон скверной. Через хорошие радиоаппараты еще можно было слушать, но так как будто он говорил в очень шумной комнате, а через трансляционную сеть трудно было даже понять речь. Я, конечно, решила, что тут вредительство со стороны связистов, либо мешал кто-либо в эфире. Главное, когда говорили другие, было хорошо слышно, а когда говорил Сталин — плохо. Когда вернулся Алеша со съезда, мы обсуждали речь, нашу конституцию и 2 пункта нами были неувязаны — диктатура пролетариата и демократия и классы — рабочие и крестьяне, а кто такие остальные и могут ли быть классы в н[ашем] обществе, если нет противоположных интересов, если все трудящиеся, если все конституцией — уравнены.