Обскура - Режи Дескотт

Жан резко обернулся. Гигант стоял посреди гостиной, дыша тяжело и размеренно. Жан почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от лица. Возможно ли, что Жерар действительно это узнал? Во всяком случае, он выглядел серьезным, как никогда.

— Что ты такое говоришь?!

— Я не уверен полностью. К тому же Бланш против меня. Я говорил с ним об этом, но он ничего не хочет слушать.

Жан ничего не понимал.

— Помнишь, я рассказывал о своей пациентке? Она считает себя лошадью и боится, что ее отправят к живодеру…

Да, об этой пациентке Жерар с гордостью поведал еще в первую их встречу после долгой разлуки… Жан и сам мельком видел ее в клинике, когда она пыталась избежать сеанса гидротерапии. Но он не понимал, какая связь существует между нею и убийцей.

— Прежде чем я буду рассказывать дальше, я хочу, чтобы ты кое-что прочитал.

Жерар подошел к нему и открыл книгу в том месте, где лежала закладка.

— Что за книга?

— «Медико-философский трактат о психических расстройствах» Филиппа Пинеля.

Жан мельком подумал о том, уж не сходит ли с ума он сам. Конечно, он слышал о Пинеле, психиатре, который среди прочего прославился тем, что настоял на освобождении умалишенных от цепей в конце XV века. Он первым потребовал, чтобы с душевнобольными обращались как с людьми, а не как с дикими животными в зоологическом саду. Но почему вдруг Жерар вспомнил о нем сейчас?

— Это обязательно читать? — на всякий случай спросил Жан.

— Это описание параноидной мании, включающей в себя манию убийства, — ответил Жерар. — Очень познавательно.

Жан взял книгу. Привычный к трактатам такого рода, он скользил глазами по строчкам, мысленно отмечая отрывки, вызывающие эхо в его сознании:

«Единственный сын, воспитанный слабой и снисходительной матерью… дурные склонности возросли и укрепились с возрастом… унаследованное крупное состояние окончательно устранило все преграды растущим желаниям… Когда какое-то домашнее животное, будь то собака, лошадь или овца, чем-то вызывало его досаду, он приказывал его убить…»

Жан поднял глаза на своего друга. Тот выглядел торжествующим, словно алхимик, нашедший наконец философский камень. Жан снова погрузился в трактат Пинеля в поисках хоть какого-то намека, который подсказал бы ему, о чем идет речь.

«…став во взрослом возрасте полноправным обладателем громадного состояния, он распоряжался им весьма здраво, исполнял все свои обязанности перед обществом и даже прославился благотворительностью… Однажды, разозлившись на женщину, которая сказала ему какую-то грубость, он швырнул ее в колодец…»

Он снова поднял голову. Жерар смотрел на него горящими глазами.

— Что все этот значит? — спросил Жан. — Что ты пытаешься мне сказать?

— Ты прочел это — «обладатель громадного состояния», «прославился благотворительностью»?.. — спросил в свою очередь Жерар, забирая у него книгу. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это описание в точности подходит для сына моей пациентки, Люсьена Фавра, которого ты видел в клинике. Этот меценат участвовал в финансировании госпиталя Сен-Луи и теперь собирается строить на свои деньги сиротский приют. В помутненном сознании его матери именно он — тот самый живодер, которого она боится. Он убил ее лошадь выстрелом из пистолета. Незадолго до того он нарисовал конный портрет своей дорогой матушки — у него вдобавок ко всему были амбиции художника, — но его учитель живописи посмеялся над его творением. Ну? Ты уже догадываешься?

— Но откуда ты об этом узнал?

— От нее самой.

— Но… ты сказал, что Бланш ничего не захотел слушать… — пробормотал Жан, пытаясь унять охватившее его смятение. Он был совершенно оглушен этими неожиданными сведениями, свалившимися как снег на голову. История с портретом была примечательна. Но Люсьен Фавр, один из наиболее известных парижских богачей… Все это казалось почти невероятным. Однако гипотеза Жерара оживила его самые безумные надежды. Жан чувствовал, что его мозг буквально пылает.

Жерар сделал резкий жест, словно отбрасывая неприятное воспоминание:

— Он меня выслушал. Но в конце концов разговор зашел в тупик. Перед тем как меня выпроводить, Бланш снова вернулся к своей излюбленной теории о вырождении, прогрессирующем из поколения в поколение.

— И что это значит?

— Человек, у которого наличествуют признаки вырождения, может стать великим ученым, великим деятелем искусства, отличным администратором, но неизбежно обнаружит глубокие нарушения морального порядка. Он будет использовать свои выдающиеся способности как на благие цели, так и на удовлетворение своих наиболее порочных склонностей. Обычно в связи с этим вспоминают безумных ученых, особо изощренных преступников или знаменитых проституток. И среди них — лишь ничтожное меньшинство поистине великих людей. Бланш просто упивался всеми этими теориями, пока наконец не вспомнил, о чем идет речь в данный момент. — Жерар слабо улыбнулся. — Тогда он выразил возмущение, что кто-то может подозревать в неблаговидных делах Люсьена Фавра, и в конце концов спросил, упоминала ли вообще Нелли Фавр имя Эдуара Мане. Видимо, он вел к тому, что утверждения моей пациентки, скорее всего, результат душевного расстройства… Мне ничего не оставалось, как убраться подобру-поздорову, — с горечью заключил он.

— Так что, ты не доверяешь мнению Бланша? — сказал Жан. — Но он вроде бы считается светилом…

Жерар вздохнул:

— Конечно, он проделал огромную работу. Но по сравнению с Шарко он просто динозавр. Тот у себя в Сальпетриере открывает просто сказочные возможности по исследованию мозга. Но он считает, что для этого нужно очень внимательно прислушиваться к речам пациентов.

— Даже если это полный бред?

— В основе любого бреда лежит какая-то причина. Скажи, ты мне доверяешь?

Жан обратил на своего друга долгий пристальный взгляд:

— Ты хочешь сказать, что богатый и известный человек, рискуя все потерять, стремится таким образом удовлетворить свои творческие потребности?

Жерар пожал плечами. Сомнения Жана передались ему.

— Как тут быть полностью уверенным? Из того, что сообщила мне его мать, я заподозрил его в причастности к убийству будущего отчима. Здесь все ясно — он не хотел лишиться большей части наследства. Вообще, во всем этом есть некая логика: наследственное вырождение обычно проявляется в высших слоях общества, и творческие стремления свойственны в основном людям из этого круга…

— Тебе нужно прийти к нему с визитом, — внезапно сказал Жан.

Жерар с изумлением взглянул на своего друга.

— Под каким предлогом? — спросил он, явно ошеломленный такой перспективой.

— Но ты же лечащий врач его матери.

Жерар с сомнением наморщил лоб. Предложение друга казалось ему почти неосуществимым. Да, Нелли Фавр была его пациенткой, но разве сможет он противостоять ее сыну? Явиться к нему в особняк и поведать о своих подозрениях? Или напрямую обвинить его в преступлениях, чтобы посмотреть, какова будет реакция?..

— Но если он догадается, в чем я его подозреваю, и эти подозрения окажутся ложными, то я потеряю место.

— Что это значит по сравнению с жизнью Сибиллы?

Эти слова достигли цели: все доводы Жерара рухнули. Сибилла… Это действительно был самый сильный аргумент. Ради нее сын пастуха готов был противостоять сыну миллионера. Жан понимал, что это рискованно, в том числе и для него, — успех такого предприятия зависел от тысячи случайностей. Но у него и Жерара не было времени на раздумья.

— Пойдем к нему прямо сейчас. Если ты скажешь, что у тебя важные новости о его матери, он вынужден будет тебя принять. Если он у себя.

Жерар с сомнением взглянул на своего друга. Внезапно его покинула всякая уверенность в собственной теории. В конце концов, Бланш вполне мог оказаться прав… Но проще всего действительно было отправиться к Люсьену Фавру. Несмотря на весь риск, который заключался в подобном шаге…

Жан также понимал, что у Люсьена Фавра есть сотни возможностей устроить или расстроить любое дело, гораздо более значительное, чем карьера начинающего психиатра Жерара Роша. То, что Жерар согласился пойти на этот риск, свидетельствовало о глубине и прочности его чувств к Сибилле.

— Ну что ж, пойдем, — произнес Жерар не вполне уверенным тоном. — Ты со мной?

— Подожди…

В голову Жану неожиданно пришла еще одна идея.

— Он вполне может догадаться, зачем ты пришел. И тогда сделает так, чтобы ни одно доказательство его вины не просочилось наружу.

— И что ты предлагаешь?

— Где он живет?

— На улице Фридланд.

— Тогда по дороге мы сделаем небольшой крюк…

— Ты о чем?

Но Жан в ответ лишь подмигнул:

— Пошли.

Нахлобучив на голову котелок и заперев дверь, Жан нагнал Жерара на лестнице, по которой тот спускался осторожными, но быстрыми шагами. Внезапно он испытал горячую признательность к своему другу, готовому рисковать врачебной карьерой ради женщины, которая ему не принадлежала. Такое самоотречение было величайшей редкостью. Впервые за долгое время Жан почувствовал надежду, хотя и понимал, что она основана лишь на бреднях душевнобольной и домыслах ее психиатра.