Пробуждение Оливии - Элизабет О’Роарк

наверное, просто нужно быть осторожнее с тем, что мне не принадлежит.

Оливия даже не смотрит на меня, и я задаюсь вопросом, что это означает. Может быть, она злится за то, что я вот так резко ушел. Или, может, злится за то, что я вообще ее поцеловал, хотя в это трудно поверить. То, как все ее тело выгибалось навстречу моему, и тот ее резкий вдох, когда мои губы переместились к ее шее, – все это указывало на то, что наши желания совпадали.

Настает очередь пирога. Как ни странно, нам удается пережить десерт без того, чтобы я на кого-то не набросился или не нарушил правила Национальной ассоциации студенческого спорта.

– Я еду домой, – сообщаю я, как только мы заканчиваем убирать со стола, и бросаю быстрый взгляд на маму и Оливию, чтобы пресечь любые возражения.

Мы с Питером одновременно направляемся к нашим машинам.

– Уилл… – начинает он, а затем замолкает. В конце концов он качает головой и кладет руку мне на плечо. – Ты вырос прекрасным человеком. Я знаю, что могу тебе доверять.

Надо же, а я-то думал, что хуже мне уже не станет.

Я возвращаюсь на ферму поздно ночью, когда все наверняка спят, и с первыми лучами солнца меня снова нет. Да, я ее избегаю, и непохоже, чтобы у меня был выбор. Сейчас я чувствую, словно некая дверь, которую я наглухо запирал все это время, распахнулась настежь и только и ждет, когда Оливия в нее войдет.

Приезжает механик, чтобы починить комбайн. Всю дорогу до поля он рассказывает мне какую-то историю о сепараторе для зерна, а у меня в голове звучит тихий стон Оливии, зародившийся где-то глубоко в ее груди, когда она отвечала на мой поцелуй, и я вспоминаю, каково было гладить ее бедра…

Я избегаю ее, так как понимаю, что слаб. Хуже всего – я хочу, чтобы она взяла инициативу в свои руки, не обращала внимания на все мои возражения и тем самым сняла с меня ответственность. Вот только, если, конечно, она меня не свяжет – что я теперь неизбежно буду представлять позднее, – все целиком и полностью зависит от меня. И я не могу так поступить ни с ней, ни с Питером.

Через какое-то время ко мне подъезжает мама на гольф-каре и приносит мне ланч.

– Тебя так долго не было, я уж и не знала, собираешься ли ты возвращаться.

– Здесь много работы. – Я пожимаю плечами.

– Здесь почти нет работы, которая не могла бы подождать… Так ты не хочешь мне рассказать, за что ты ударил своего брата и почему целый день от всех прячешься?

Мне стоило догадаться, что она ни за что не поверит истории Брендана о нападении граблей. Я запускаю пальцы в свои волосы и с тяжелым вздохом провожу по ним рукой.

– Он поцеловал Оливию, – отвечаю я. – Он сказал, что просто пытался прикрыть меня перед Джессикой, но ему необязательно было так увлекаться.

Мама качает головой, глядя на меня:

– Уилл, ты так влюблен в эту девушку, что уже не можешь рассуждать здраво. Нужно что-то менять, иначе события очень быстро примут нежелательный оборот.

Тут я срываюсь. «Нужно что-то менять»… Мне так надоело это слышать!

– Что я вообще могу изменить, мам? Я не могу уволиться: мы не можем себе этого позволить. Наверное, я мог бы выбить для нее стипендию в другом вузе… Теперь, когда у нее появилось несколько побед, вероятно, я мог бы даже устроить ее в вуз первого дивизиона, но я не собираюсь вот так ее выдергивать с места, когда ей осталось доучиться всего три семестра. К тому же я даже представить не могу, как отпускаю ее в другой город, где ее некому будет остановить…

– Что, если Питер попробует подыскать тебе другую должность в УВК?

– Мне все равно нельзя будет встречаться с ней. И в любом случае все это бессмысленно: она уедет после выпуска, а я нет.

Мама склоняет голову набок и прикусывает щеку.

– Я бы не стала так сразу отчаиваться, – тихо говорит она. – Такие вещи имеют свойство разрешаться сами собой, когда это действительно нужно.

– Для меня уже давно ничто не разрешается само собой, мам. – Она, как никто другой, должна понимать, что в нашей ситуации нет места оптимизму. – И я не вижу особого смысла надеяться, что это волшебным образом изменится.

– Хорошо, давай побеспокоимся об этом позже. А пока возвращайся домой и свози Оливию полазать: она надрывается в попытке хоть чем-то себя занять, и пора это прекратить.

– Мне казалось, она была занята тем, что развлекалась с Бренданом, – едко отвечаю я.

– Твой брат любит тебя. Знаю, у него странный способ это демонстрировать, но я думаю, что он пытается тебе помочь.

Оливия в ярости. Она даже не смотрит на меня, когда я к ней подхожу, и напряженность ее позы говорит о том, что она делает это намеренно. Она опять со мной настороже, как было в самом начале, когда она только приехала; словно только и ждет, что ей причинят боль. Мне это ужасно не нравится, но и исправить я ничего не могу.

– Поехали лазать, – предлагаю я.

Она предпочла бы и дальше на меня злиться, но, очевидно, заняться скалолазанием хочет сильнее: я вижу по ее лицу, когда она неохотно уступает этому желанию.

По дороге на гору мы почти не разговариваем. Может быть, она ждет, что я сам начну разговор и объяснюсь. Или, может, истина настолько очевидна, что нам обоим нет нужды это озвучивать вслух.

На шоссе, когда мы поворачиваем налево, она наконец поднимает на меня взгляд.

– Обычно мы едем в другую сторону.

– Верно. Я думаю, ты уже готова к подъему посерьезнее.

На ее лице почти проступает улыбка, и это первый проблеск радости за весь день, который я за ней замечаю.

– Неужели ты в самом деле признаéшь, что у меня что-то получается?

– Не-е-ет, – я слегка улыбаюсь, – я лишь признаю`, что ты уже не так ужасна в этом, как раньше.

– Ужасна? – фыркает она. – Ты возьмёшь свои слова обратно, придурок.

Когда мы подъезжаем к горе, на меня накатывают сомнения. Это действительно сложный подъем, требующий немалых навыков, и я выбрал его по идиотской причине. Я искал что-то достаточно трудное, чтобы заглушить эту неловкость между нами, отодвинуть ее на задний план, но теперь беспокоюсь, как