Бог огня - Telly

Распял на нем комбинезон, выкопал в центре поляны яму и поставил крест вертикально, потом отступил на несколько шагов, полюбовался делом рук своих и, видимо, остался доволен.

За все это время он не проронил ни слова, и Бася, интуитивно угадывая в его действиях какой-то тайный ритуальный умысел — опять он занят своим шаманством! — не приставала с расспросами, а просто сидела на песке и смотрела, как шевелится под легким ветром белая бескостная фигура, распятая на кресте.

Наконец он, тяжело дыша, опустился рядом с ней, утер вспотевшее лицо полотенцем, лег на спину, раскинул руки в стороны и уставился в небо.

— И что бы это могло означать?

— Сама знаешь.

— Нет.

— Ведьмам положен костер.

С этими словами он поднялся, достал из кармана аккуратно свернутых джинсов спичечный коробок и протянул ей:

— Когда-то этот коробок ты бросила мне. Помнишь?

Она помнила: женщина выходит из машины, открывает багажник, достает канистру, льет на себя бензин и швыряет коробок на колени мужчине.

— Помню. — Подняла ладонь, рассматривая спички. — Тот самый?

— Тот. Давай. Только не подходи близко.

Бася остановилась метрах в двух от креста, чиркнула спичкой, щелчком отправила ее в полет, заранее расстраиваясь: не долетит маленькое пламя до цели, его сомнет встречный поток воздуха, но, когда пущенная ее рукой искра коснулась белого савана, она инстинктивно отпрянула и подняла руки к лицу, защищая глаза.

Ее чуть было не опрокинула навзничь плотная горячая волна, мощно хлынувшая от креста.

Пошатываясь, она добрела до места, где отдыхал Б. О., села рядом на песок и только теперь рискнула взглянуть в ту сторону, откуда катилась волна жара.

— Господи, что это?

— Долго объяснять... Но мне кажется, нашим гладиаторам будет не холодно в этих костюмах. Внутри такая температура, что наших клиентов через полторы минуты можно будет подавать к столу под соусом "Термидор".

— "Термидор"?

Она напрягла память и вспомнила: ах да, под этим соусом подают в хрустально-мраморном ресторане омаров-гриль.

— А если через две?

Он цыкнул зубом:

— Испортим блюдо. Мы же договорились.

— Насчет чего?

— Насчет бифштекса с кровью. Он приготовится как раз за полторы минуты. А через две минуты от него останутся одни угольки, — он глубоко вздохнул. — Ну, хватит отдыхать. Пошли прикинем, как в реальном антураже будет выглядеть наше праздничное аутодафе.

Если бы кто-то из любителей прогулок на природе забрел в этот мало посещаемый пляжной публикой — ввиду его удаленности от реки — уголок, то увидел бы мужчину и женщину, не спеша прогуливавшихся по раскаленному песку, и посчитал бы, возможно, что эта пара просто ищет уединения. Время от времени они останавливались, принимались что-то горячо обсуждать, при этом широко, размашисто жестикулировали, точно размечая порханием рук контуры каких-то воздушных замков. И этот сторонний наблюдатель был бы прав: они лепили из воздуха некие громоздкие конструкции, которые очень скоро должны были прорасти здесь, материализовавшись в бетон, металл, пластик, дерево.

"Нет-нет, — говорил мужчина, — трибуны придется отнести еще метров на пятьдесят — как минимум. Судейские бригады мы загоним на вышки, а вон там поставим большой навес, куда минут за пять до старта должна будет уйти вся обслуга".

"Я не понимаю, — спрашивала женщина, — почему ты предлагаешь разнести в стороны стартовые точки для автомобилей? Какой в этом смысл?"

"Прямой. Смотри, они стартуют по двум дорожкам, которые постепенно сужаются и наконец сливаются в одну. Вот здесь, на спуске с горки, наши адские водители неминуемо сойдутся. У них нет другого выхода, место слишком узкое. Они сойдутся борт к борту — этого столкновения не избежать, таков рисунок гонки на выживание, здесь ключевой момент, когда каждый будет стараться спихнуть с трассы соперника".

"Что у нас получается с этим по времени?"

"Секунд пятьдесят с момента старта".

"Хорошо, — прикинула женщина. — За это время наши стрелки могут успеть сделать по два выстрела. Но если они промажут?"

"Не промажут, это же профессионалы".

"А водители? Они у нас едут на мотоциклах... Их мы как поджарим? Как шашлык?"

"Нет, шашлык мы приготовим из драчунов. А этим придумаем что-то более эффектное. Чего-то эффектного не хватает".

"Почему? По-моему, все и так очень горячо".

"Потому что пока события у нас развиваются на земле. А для полноты впечатлений требуется какой-нибудь впечатляющий полет... Смотри, вон там сразу после старта у мотоциклов хорошая разгонная прямая. Дальше крутой бугор и прыжок. Приземляются они на вогнутую площадку. И с этой впадины уже полетят прямо на небеса, я им планирую обеспечить хороший трамплин".

"Композиционно наш перформанс завершат амбалы?"

"Да. Начальный этап их поединка — это полоса препятствий. Костя, насколько я понимаю, придумал какую-то чудовищную конструкцию из лесенок, стенок, тоннелей, впрочем, до них наши портосы не доберутся. После короткой пробежки они должны будут преодолеть по лестничному навесу резервуар с горючей смесью. Навес подломится, когда они будут на середине. Я не большой специалист в инженерных тонкостях, но Костя утверждает, что в этот момент начнет заваливаться к центру площадки вся его металлическая махина. Она сложится, как карточный домик, и накроет ристалище чем-то вроде металлического каркаса для вигвама".

"Но металл не горит".

"Еще как горит, еще как... Это же полые трубы. Чем эти полости заполнить — это уже моя забота".

И так они бродили по поляне, выстраивая свои воздушные замки на песке, не замечая, как течет время, и в конце концов уселись в самом ее центре, неподалеку от догоравшего креста.

— А если случится заминка? Сбой по временному графику? Предположим, кто-то стартует раньше. Ковбои пальнут из своих пушек чуть позже... Машины застрянут на старте... Мало ли.

— Плохо, — нахмурился он. — Этого быть не должно. В таком случае это будет уже просто побоище, а не произведение искусства.

— Почему ты так уверен, что побоище состоится?

— Даже если получится секундный сбой... Вторая секунда будет им на размышление. А на третьей они поймут, что играют не понарошку, а всерьез.

— И что дальше?

— Дальше они достанут настоящие пушки и все равно перебьют друг друга.

Они вновь улеглись на горячий песок и надолго замолчали.

— Нечто такое могла придумать только последняя сволочь, — спустя некоторое время с улыбкой прошептал он.

— Нечто такое мог рассчитать только отъявленный подонок, — также тихо ответила она.

— Выходит, теперь мы свои люди в этой степи.

— Но все-таки чего-то не хватает, — сказал Б. О.

— Я знаю. И знаю, чего именно... Который час?

— Без пяти два.

— В два он придет. Мы вчера с ним договорились.

— С кем? — Б. О. поднялся, осмотрелся.

Со стороны реки по направлению к ним двигался щуплый человек в светлой рубашке апаш, под мышкой он нес ободранный черный футляр.

Бася приветливо помахала человеку рукой. Тот подошел и, разглядывая вылизанный пламенем крест, спросил:

— Мне предстоит играть на похоронах? Вчера, когда вы подошли ко мне на кладбище с этой странной просьбой, я вас не совсем понял...

— Да, — откликнулась она. — Только это будут не совсем обычные похороны... Вы знаете, как провожали в последний путь своих мертвых язычники?

Трубач помолчал, прикрыл глаза и кивнул:

— Да. Знаю. А много соберется народу?

— Много, — включился в разговор Б. О. — Придут все.

— Все? — спросил трубач, приподняв жидкие светлые брови.

— Да.

С реки донеслось истерическое завывание судовой сирены, — взлетев вверх, добравшись до самой звонкой и раскаленной ноты, сигнал, точно покатившись под горку, начал медленно остывать.

— Хорошо, — тихо произнес трубач, приподнимая петельку латунной застежки и открывая футляр; солнце вспыхнуло на медном теле трубы и рикошетом выстрелило в глаза. — А что играть?

— Давайте в самом деле попробуем, — предложила Бася. — Вы встанете вон там, у границы песка. Видите бугорок?

— Вижу. — Трубач бережно, как младенца из колыбели, вынул из футляра инструмент. — Так что же будем играть?

— Что-нибудь приличествующее моменту. На ваш вкус.

Трубач кивнул и не спеша, увязая в песке, побрел на свое место.

Добравшись до границы песчаной поляны; он некоторое время стоял ссутулившись, держа перед собой трубу и глядя в землю, потом медленно поднес инструмент к губам и вдохнул так глубоко, словно хотел втянуть в безразмерные резервуары своих легких весь этот разогретый солнцем воздух, а вместе с ним и реку, и песок, и траву, и вообще все, из чего сложен этот мир, — втянуть, усвоить, впитать в свою кровь.