Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин

А ведь Машка должна любить не только арифметику и плавание. Раз уж стихи пишет...

Значит, живая душа!

Там же, на улице Горького, при выходе из книжного магазина услышал я транзистор:

Ничто в полюшке

Не колышется,

Только грустный напев

Где-то слышится...

Сначала меня поразил транзистор. Не ультрамодерная музыка, а старая русская песня лилась из него. И какая! Сколько она мне напомнила!..

Потом уже подумал о владельце транзистора. Парень как парень. Лет четырнадцать-пятнадцать. Идет себе по улице Горького - мимо Юрия Долгорукого, гастронома, булочной, кафе-мороженого, парфюмерии - и слушает:

Пастушок-то напевал

Песню дивную,

В этой песне вспоминал

Свою любимую...

Я, конечно, пошел за этой песней и за парнем с транзистором - пошел в обратную, не нужную мне сторону. Пошел, забыв все на свете: и Машку, и купленную для нее, а точнее, для ее воспитания книжку "В мире птиц".

Шел и слушал.

Но вдруг парень свернул в магазин "Диета" и выключил свой приемник.

Я ждал его. Ждал, кажется, долго, а он все не выходил обратно...

А когда вышел, направился деловитой походкой опять в сторону Моссовета, но так и не включил свой приемник...

И я растерялся, почему-то пожалел его, о котором только что так хорошо думал, и опять вспомнил, как все это было в сорок первом под Москвой, почти рядом с моим нынешним домом и там, где я скрываюсь сейчас в подмосковном лесу, там, где мне теперь так хорошо.

Тут я должен оговориться. Попал я на улицу Горького не совсем случайно. А может, наоборот, случайно, поскольку живу далеко от этой улицы - на бывшей московской окраине, а сейчас часто и еще дальше - в подмосковных лесах, скрываюсь от хлопот и суеты городской. Там лучше дышится и, кажется, что-то пишется...

Я был в Моссовете, что находится на улице Горького, и был по несколько необычному поводу. Потому и забрел на обратном пути в книжный магазин. Потому и услышал потом на улице эту, особенно дорогую мне песню, и открыл для себя человека, который, видно, любит настоящее...

А когда огорчивший меня парень исчез, я не выдержал, зашел в первый попавшийся на пути магазин - булочно-кондитерскую - и тайком, дабы никто не заметил, пощупал только что полученную медаль и перечитал строчки удостоверения к ней:

No 000722.

За участие в героической обороне Москвы тов. ...... Указом

Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года награждается

медалью "За оборону Москвы".

От имени Президиума Верховного Совета СССР медаль "За оборону

Москвы" вручена 31 января 1967 года.

И право, ничего особенного. Кроме того, что больше двадцати пяти лет прошло с тех пор - с сорок первого...

...Машка наша - существо обыкновенное и совершенно необыкновенное.

Так говорят все родители о своих детях, и это верно, но потом, когда родители умирают, из детей вырастают очень разные люди. Разные, как птицы. Как времена года, разные.

Мы понимаем это и заранее стараемся воспитать в Машке настоящего человека.

Но воспитанию она трудно поддается.

Вот и сейчас:

- Маш, я тебе книгу принес. Смотри - "В мире птиц".

- А медаль получил?

- Ты хоть бы спасибо сказала!

- Спасибо! А медаль?

Я показал ей красную коробочку.

Она осторожно достала из коробочки медаль, покрутила ее и так и сяк, сказала:

- Я такую видела! У мамы! Тебе хорошо!

- Скажи хоть "поздравляю"!

- Ну конечно, поздравляю! - произнесла Машка. И чмокнула меня в нос: - Поздравляю, папочка! А это очень-очень давно было?

- Что?

- Под Москвой.

- Как тебе сказать? - говорю я. - Для тебя, пожалуй, давно! А для нас с мамой...

Потом приходит Витя и тоже поздравляет. За ним - все наши.

А я почему-то мучительно вспоминаю парня с транзистором на улице Горького, сегодняшнего, нынешнего, и рядом с ним тех, других парней под Старой Рузой в сорок первом, с которыми нас свела беда. Они - Валька Колоконцев и Марат Елькин - были чуть старше этого. Не было тогда транзисторов, а был немец под Москвой, и они, восемнадцатилетние, пели дуэтом эту песню в лесу на берегу Москвы-реки, перед боем, накануне гибели своей. Эту - "Ничто в полюшке не колышется...". Но как же кончается эта песня? Как она кончалась тогда? А ведь Валька и Марат допели ее до конца.

Я помню все. Как не стало Вальки и Марата, как немцы, может быть, потому, что их не стало, не прошли через Москву-реку.

И еще - как чуть раньше, до их гибели, появилась у нас в окопе маленькая птаха - воробей не воробей, синица не синица, а так, что-то маленькое, забавное и непонятное.

- Смешная! - сказал тогда Марат.

- Смелая! И войны не боится! - сказал Валька. Достал из кармана шинели корку мерзлого солдатского хлеба. - На, солдатка!

Солдатка! Так он назвал ее. Не та ли это солдатка, что прилетала к нам на переделкинское окно и сейчас значится в атласе птиц как московка?

Но бог с ней - с птицей...

Песня! Как она кончается?

Я бормочу про себя слова песни, которые напомнил мне сегодня транзистор:

Ничто в полюшке

Не колышется...

Пастушок-то напевал

Песню дивную...

Вспоминаю, стараюсь вспомнить. Кажется, не могу!

И тут, уже после чая, Машка:

- Папочка! А вот это как:

В небе спутник взлетел

Высоко,

Жаль, что небо от нас

Далеко,

Жаль, что завтра в школу мне

Надо.

И я б полететь была

Рада.

И вдруг я вспомнил. Вспомнил не только слова песни, а и голоса Валькин и Марата, и рядом голоса зимнего леса, голоса команд, которые звучали тогда, и шум взрывов у берегов Москвы-реки. Вспомнил все, как было в ту пору, - и тихий приглушенный лесом дуэт моих друзей вспомнил:

Как напала на меня

Грусть жестокая.

Разлюбила меня

Черноокая.

Ничто в полюшке

Не колышется.

Только грустный напев

Где-то слышится.

А я, живой, так и не вспомнил после войны их. И туда, под Старую Рузу, где похоронены они, не выбрался...

Три дня в неделю я провожу в городе, три дня - тут, в Подмосковье. На седьмой - на воскресенье - забираю сюда Машку. Сегодня с нами и Витя. Человек обычно занятый, как все двадцатилетние, на сей раз он вырвался к нам...

Рядом с нами ели и сосны - чудесный наш лес.

- А кто раньше стареет - ель или сосна? - спрашивает меня Машка.

В самом деле, кто?

Каюсь, я этого не знаю и никогда не думал, кто из них раньше стареет.

Вроде бы ель. Впрочем, она с детства выглядит пожилой - по стволу и по нижним, опущенным к земле лапам.

Сосны же сильны и молоды, светлы по стволам и бодры по веткам своим, поднимающимся почти к самому-самому небу.

Машке, видно, не терпится - или просто она что-то задумала, - и вновь вопрос:

- А почему стволы у сосен такие старые? Шелуха с них сыплется? Сыплется! Значит, вовсе они и не молодые... Елки мне больше нравятся. Помнишь нашу елку тут, на даче?

- Еще бы не помнить! Вы уехали, а я тут полдня разбирал ее - все твои украшения, а потом палки-иголки.

- А я стихи про ту елку придумала, - говорит Машка. - Слушай:

Сегодня, ребята, праздник у нас!

Елка громадная ждет вас.

Елка хорошая, в лампочках вся...

Вот дождик блестящий,

Вот зайка сидит,

На вате под елкой собачка лежит,

И есть тут поросята

И серый волк.

Всего не расскажешь,

Много всего.

- Ничего стихи! Даже вовсе не плохие! - говорю я Машке. - Для твоего, конечно, возраста...

На окне появляется птица - воробей не воробей, синица не синица. Пепельно-серая птица. Чуть черная птица. С белым пятном на черной голове.

- Смотри! Смотри! - кричит Машка. - Московка! Правда московка!

- Московка? - не поверил я. - А откуда ты знаешь, что московка?!

- Ты же сам мне книжку подарил, папочка! - с укоризной произносит Машка. - Я там все прочитала! И если хочешь знать, все про московку наизусть помню. Слушай: "...семья у нее большая: семь - десять птенцов, а гнездится она дважды в год. Осенью московки собираются стайками и путешествуют по березовым и ольховым лесам. Там они из шишечек и сережек с большой ловкостью выклевывают семена. Много московок прилетают к нам в это время с севера".

- Вот память так память! - сказал Витя. - Мне бы такую!

- А ты запоминай! - посоветовала Машка. - Будешь запоминать и все запомнишь!

Мы с Витей уложили Машку спать, но она долго ворочалась, сопела и кряхтела.

Наконец, я не выдержал:

- Ну, что такое? Почему ты не спишь?

- Папочка, - виновато произнесла Машка, - а можно я тебе прочту про московку? Я сейчас придумала. А-а?

И она прочитала:

Есть такая птица-плутовка,

Наша москвичка-московка,

Не в Москве живет, а на даче,

Прыгает и глазки таращит.

Ест московка всех насекомых,

Только нет у нее даже дома.

Мы московке домик поставим,

Только пусть скорее лето настанет!

- Очень хорошие стихи! - сказал я. - Просто очень, очень хорошие! А теперь спи, московка!

Я думал не столько о Машкиных стихах, сколько о птице этой московке. Оказывается, и неприметная пичуга может о многом напомнить...