Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

Они не стали этим заниматься при свете луны, а вернулись в камеру Марко и там, сидя на кровати, принялись связывать постельные принадлежности как Марко, так и Казановы в крепкие веревки — каждый узел Казанова опробовал, поскольку был тяжелее Марко.

— Что же произошло с тобой и с Анриеттой после того, как я тогда, много месяцев назад, расстался с вами? — осведомился наконец Казанова, продолжая связывать веревки.

— Гондольер заметил, что тебя арестовали, и сказал нам, а я узнал мессера гранде. Когда я сообщил о случившемся Анриетте, она впала в отчаяние, воскликнула, что это она — причина твоей смерти, и хотела, чтобы мы вернулись — попытались вызволить тебя или погибли вместе с тобой.

Казанове приятно было это слышать.

— А потом? — спросил Казанова, завязывая очередной узел.

— Я сказал Анриетте, что мы сможем лучше тебе помочь, если останемся на свободе, но она заметила — вполне справедливо, — что они арестуют и нас, как только смогут. Однако мы сумели уйти от полицейской гондолы, и я посоветовал Анриетте тотчас покинуть территорию Венеции. После долгих препирательств она согласилась, я дал ей все деньги, какие были при мне, и мы условились, что я напишу ей в Чавенну, что уже за границей республики, в местную гостиницу. Мы высадили ее в укромном уголке близ Местре, рассказали, как найти почтовую станцию, и больше я не видел ее и ничего о ней не слышал.

— Ты думаешь, ей удалось бежать? — спросил Казанова, внимательно выслушав Марко.

— Кто может сказать? — пожал плечами Марко, затем, увидев, в каком волнении Казанова, добавил: — Она намного опередила полицейских, к тому же они, возможно, ничего не знали о ней или знали так мало, что она легко могла ускользнуть… Но… извини мой вопрос: мы-то с тобой здесь почему?

Теперь Казанова пожал плечами.

— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я. За четыре часа допроса я так и не понял, чего они добивались, и не сумел выяснить, какой проступок я совершил.

— Кто-то на нас донес, — сказал Марко. — Я так считаю, и так же считает Брагадин.

— Мне кажется, я догадываюсь кто, — медленно произнес Казанова.

— Кто же?

— Женщина по имени донна Джульетта.

— Одна из твоих приятельниц? — сухо спросил Марко.

— Намного больше, чем приятельница, и намного меньше, — пылко ответил Казанова. — Я имел несчастье слишком ей понравиться и бесконечно ее оскорбить. Будь я менее самоуверен, мне бы следовало больше остерегаться ее… Но ты-то при чем тут, Марко? И почему ты не уехал с Анриеттой или не бежал сам по себе?

— Я патриций, — сказал Марко, — и мой отец — член Большого совета. Если бы я бежал, тем самым я признал бы свою вину, и наша фамилия была бы вычеркнута из Золотой книги. Брагадин умолял меня не уезжать, ибо я, естественно, не стал компрометировать отца и не виделся с ним. Меня, кстати, и арестовали в замке Брагадина. Но из дошедших до меня сведений я знаю, что нахожусь только под подозрением и нашей фамилии ничто не грозит.

— Неоценимое сокровище! — воскликнул Казанова, который редко мог удержаться, чтобы не уязвить аристократию, когда речь шла о ее господствующем положении. — Но оно едва ли нам поможет выбраться отсюда. Да когда же наконец эта возмутительная луна вернется на Олимп? Ох, хоть бы Эндимион[82] свистнул этой богине, чтобы она поспешила к нему!

Но величественное движение божественных светил нельзя ни ускорить, ни замедлить жалкими пожеланиями маленьких человеческих существ, а потому нашим друзьям не оставалось ничего другого, как вязать веревки, а когда с этим было покончено, сидеть и беседовать, дожидаясь, пока Земля в своем медленном вращении не повернется к Луне другой стороной.

— Кстати, — внезапно прервал сам себя Марко, — а что будем делать дальше, после того как выберемся на крышу?

— Не имею ни малейшего представления.

— У тебя нет никакого плана? — недоверчиво спросил Марко.

— Абсолютно никакого.

— Фьють! — тихо присвистнул Марко. — Вот черт! Да ты понимаешь, Джакомо, что достаточно нам поскользнуться на этой свинцовой крыше, и мы вдребезги разобьемся на камнях внизу или нырнем в канал?

— Мы не должны поскользнуться, — холодно произнес Казанова.

— Жаль, не родился я швейцарцем, — сказал Марко.

— Это почему? — не без удивления спросил Казанова.

— Потому что тогда я не сидел бы в этой государственной тюрьме, а если бы и сидел, то умел бы лазать по невероятной крутизне на головокружительной высоте.

— Можешь держаться сзади меня, — предложил Казанова.

Марко даже не потрудился что-либо на это сказать. Он лишь заметил:

— Через десять минут луна зайдет.

Через десять минут они осторожно сдвинули свинцовую пластину, и Казанова вылез «а miгаг le stelle» — вновь увидеть звезды, как сказал Данте, чьи слова, естественно, не могли не прийти на память итальянцу в подобной ситуации. Обвязавшись веревками, словно альпинист, и пользуясь своим знаменитым железным прутом вместо альпенштока, Казанова медленно поднялся на гребень крыши. Сев на нее верхом, он сбросил веревку Марко, напрягся и стал его подтягивать, пока тот, слегка задыхаясь, не очутился рядом с ним.

— Ну а теперь что? — спросил Марко после довольно долгого молчания.

— Не знаю, — сказал Казанова, — надо провести разведку.

И он стал осторожно продвигаться по коньку крыши, выискивая какой-нибудь выступ, вокруг которого можно было бы обвязать веревку и затем, отчаянно рискуя, спуститься по ней на руках две сотни футов на тротуар. Но, сначала не слишком беспокоясь, потом с досадой, потом со страхом и, наконец, с отчаянием, Казанова вынужден был признать, что ничего не может найти. Он безуспешно обследовал крышу по всей ее длине, потратив часа два или три на поиски выступа.

Он был настолько обескуражен, что уже собирался вернуться к Марко и сказать, что им ничего не остается, как залезть назад в свои камеры и принять ожидающее их наказание, когда глаз его заметил на крыше легкий выступ, находившийся на две трети между верхом крыши и водостоком. Осторожно спустившись с помощью своего железного пру-та-альпенштока, он обнаружил небольшое слуховое окно и, потрудившись с риском для жизни полчаса, сумел снять с него решетку и разбить стекло, порезав при этом руку.

Затем он подполз к Марко, терпеливо сидевшему верхом на коньке крыши, и сказал:

— Я нашел способ проникнуть в другую часть здания. Если мы попадем туда, возможно, нам удастся найти там выход. Пошли.

Он осторожно помог Марко спуститься до слухового окошка, затем спустился сам и с помощью все той же веревки опустил Марко внутрь. Почувствовав под ногами пол, Марко, как было велено, отвязал веревку, и Казанова вытянул ее в окно. К своему ужасу, он обнаружил, что в ней около пятидесяти футов длины — на такой с крыши не спрыгнешь.

И снова Казанове показалось, что из их бегства ничего не выйдет, да к тому же они теперь были разделены. Тем не менее он не поддался отчаянию. Крикнув Марко, чтобы тот не двигался с места, Казанова заново начал обследовать крышу и наконец напал на лестницу, оставленную, вероятно, кем-то из рабочих. Осторожно подтащив лестницу к окну, он попытался просунуть ее внутрь, но она застряла, а нажимая изо всех сил, чтобы протолкнуть ее, Казанова поскользнулся и чуть не слетел с крыши. В последнее мгновение он все же удержался и, подтянувшись невероятным усилием своих сильных мышц, лег плашмя на пластины крыши; тут у него началась судорога, и ему пришлось лежать, пока боль не прошла.

Наконец, используя свой железный прут в качестве рычага, он все-таки протолкнул вниз лестницу — радостный возглас Марко подтвердил, что ее основание коснулось пола и она стоит. Сбросив вниз веревки и сверток с одеждой, Казанова осторожно спустился по лестнице и был восторженно встречен Марко.

Они принялись обследовать помещение, где стояла кромешная тьма, и в конце его обнаружили железную дверь, за которой находилась другая комната — там стоял стол и стулья, а окна были закрыты ставнями. Раскрыв их, друзья увидели лишь слабо мерцающие звезды да большие купола собора Святого Марка. Казанова настолько устал в сражении со слуховым окном, что вынужден был передохнуть; затем они продолжили обследование, и Казанова обнаружил небольшую нишу с деревянной дверью, которую с помощью своего прута сумел открыть. Они очутились в длинной галерее, где полно было всяких бумаг, и сразу поняли, что это, должно быть, государственный архив.

В темноте ни тот ни другой не видели ничего перед собой дальше одного-двух футов, но, нащупав пыльные бумаги на полках, поняли, что не ошибаются. Сердца их забились сильнее при мысли, что они выбрались из тюрьмы, составлявшей часть огромного здания, и свобода уже близка. Велев Марко побыть на месте, Казанова ощупью пошел вдоль стены в поисках окна, но такового не оказалось.